Светлана Галанинская "Благовест, до-диез – от земли до небес..." Интервью со звонарем и музыкантом Семеном Ильягуевым Семен Ильягуев, звонарь московского храма Преображения Господня на Песках и лидер рок-группы "Ничего личного", наверное, один из самых пассионарных и колоритных представителей своего дела. Когда его слушаешь, невольно приходишь к мысли, что звонарь – это действительно не просто ремесло, а призвание. Про таких говорят: "Звонит, как дышит..." Порталу "Религаре" незадолго до Пасхи удалось побеседовать с Семеном Ильягуевым о том, как действует колокольный звон на слушателей и звонящих, какова связь между дыханием и звоном и насколько возможна передача духовного опыта музыкальными средствами.
 | Семен Ильягуев |
– Семен, как получилось, что Вы, профессиональный оперный певец и рок-музыкант, стали звонарем?
– Последовательность была такова: я сначала увлекся роком и начал его играть, потом получил академическое образование, затем звонарское. А вообще я лет с трех пел.
– И что пели, если не секрет?
– Не оперу, в том-то вся и штука. "День победы", Высоцкого – нормальный советский репертуар. Даже записи остались. Годам к 14 начал играть рок – музыку, причем, всегда ориентировался на хорошие стихи.
– То есть это наш рок был. И кто?
– Прежде всего, Башлачев. Вся моя "колокольность" берет начало оттуда, а не от оперы. Помните башлачевское "Время колокольчиков"?
– Еще бы!
– Вот еще тексты Серебряного века, Вертинский. И даже Окуджава. "Аквариум", конечно, любил и сейчас могу послушать. "АукцЫон" – до сих пор самая любимая группа, могу сходить. Арт-рок тоже слушаю. А вообще были и Led Zeppelin, и Doors, и Janis Joplin.
– В Вашей музыке эти симпатии и влияния заметны. А классика?
– Классикой стал заниматься в музыкальной школе и в Институте культуры – там опять же вся эта колокольность напрямую присутствует как имитация звона на фортепьяно и в оркестре: и у Мусоргского, и у Рахманинова, и у Свиридова, которого я играл в большом количестве. И у Шостаковича в Пятой и Седьмой симфониях. Хотя, как ни странно, первые концерты моей собственной группы были на трэшевых фестивалях, куда нас приглашали.
– Даже так...
– Я потом заметил, что у классики и "умной" металлической музыки немало общего. У нас был металл и без барабанов, но зато со скрипкой и губной гармошкой. И металлюги нас хорошо слушали.
– Вы же с группой с 99-го года играете?
– Да, и все музыканты как-то сами собой находились. Скрипач был и есть классический – Алексей Барышев. Рахманинов, Чайковский – его тема. Хардовый электрогитарист Михаил Федоров, который подписывается как Кригер, потому что чтит своих предков-немцев. На басу с 2003-го года Сергей Паньковский. У него потом инструмент преобразовался в 16-струнную лютню-бас, на которой мы стали играть на концертах классику XIX-XX века: "Элегию" Массне, арию Демона Рубинштейна, многие вещи Свиридова, Глинки, Мусоргского и многое другое.
– С ума сойти. Полное переложение фортепьяно?
– Да, полный аккомпанемент. То есть акустика, электричество, классическая программа были давно. А потом добавились колокола.
– В какой школе звонарей Вы учились?
– У Ильи Дроздихина.
– Кажется, она обогнала сейчас по популярности остальные?
– Мне она первая попалась просто. Дома-то заниматься невозможно –не на чем, а если и было бы на чем – все равно слишком громко. У Дроздихина я еще познакомился с Вадимом Мартовым, который стал у нас барабанщиком. А тогда играл дум-метал.
– Бывает... Вы ведь в фестивалях звонарей сейчас часто участвуете?
– Да, конечно, в самых разных. Фестивали как раз и нужны, чтобы звонари могли обмениваться опытом и пробовать себя на новых колокольнях. Как правило, это приурочено к какому-то празднику. Вот первым проектом стало участие с нашим гитаристом в фестивале Дроздихина, где мы представили венчальный концертный звон. В храме на Арбате, где я служу звонарем, много венчаний. Потом мы с Мартовым вообще сделали отдельный проект "Пение по колоколу". Когда я начал звонить активно, понял, что колокол и голос – вещи совместимые, потому что и там, и там присутствует дыхание.
– Это как?
– Дыхание присутствует по принципу того, что как перед тем как что-то начать, надо вдохнуть-выдохнуть. Перед тем как начать петь, берешь дыхание. Пение без дыхания не мощно и не летит, его не слышно.
– С пением-то понятно. С колоколами вот как?
– А в колоколе язык раскачивается. При ударе он дает определенную вибрацию звука. Для меня удар языка по колоколу и начало пения – очень похожие вещи. Мое физическое ощущение таково: как дыхание и связки. И то, и другое является акустическим. Когда мы электрогитару впервые в студии со звоном свели, это называлось "Смута". Звон был торжественный венчальный вначале, но за счет искаженного электрического звука поменялось ощущение, иначе как "Смутой" этот диссонанс не назовешь. Хороший получился бы саундтрек к какому-нибудь историческому фильму о Борисе Годунове или Иване Грозном. В живом виде это невозможно воспроизвести. Эксперимент!
– Как же связаны колокол и голос?
– Колокол с голосом связан совместным дыханием. Если звонят два звонаря, они должны быть связаны одним дыханием – идти в одном ритме, в одном темпе. Хорошо, если они еще перед этим что-нибудь совместно поделали – поработали там, помолились или хотя бы просто вместе пришли. Давно подмечено: люди как шли, так и начали звонить. Это как хор: он когда вступает, все должны начать вместе. Поэтому с электрогитарой – разово, а с пением под колокола мы экспериментировали долго. Голос хорошо дополняет. Но надо было еще найти места, где это делать. На фестивалях не очень удобно, там надо уже выступать. Сначала в школе репетировали. Потом на фестивалях выступили. Вадим звонил наверху, я стоял и пел внизу. Меня люди слышали, но Вадим не слышал, колокола-то высоко. Тогда мы попробовали по-другому. На одном из фестивалей я пел прямо с колокольни вниз. Причем, не кричал на людей, а посылал звук в купол, а потом он, отражаясь, шел вниз.
– Это же очень тяжело физически!
– Не то слово, я думал: обалдею. Если рот закроешь, сляжешь просто. По такому принципу вообще взрыв происходит. Не очень это музыкально, потому что нельзя сделать пьяно, можно только тройное форте. Люди потом внизу сказали, что слова они хорошо поняли.
– А что Вы оттуда пели?
– Мы долго выбирали репертуар. Дело том, что колокола на всех колокольнях по-разному устроены. Колокола не темперированный инструмент. А мы ведь ездили выступать с места на место. Поэтому серьезную духовную музыку – Чеснокова, Архангельского, Рахманинова, Гречанинова – там петь не получалось: везде разный строй, искажения неизбежны. Хотели взять народную музыку, но в фольклоре слишком много песен на темы, которые не уместны для исполнения на территории храма. Вот вспомните "Ноченьку" или "Вдоль по Питерской", например...
– Да, фольклор не всегда благочестив.
– Тогда мы вспомнили о кантах. Богослужебная музыка исполняется в храме, народная скорее уместна где-то в поле на просторе, а канты – как раз то, что пребывает между храмом и миром. Суть их очень близка к богослужебной музыке, а форма – фольклорная и вполне доступна. Народное духовное творчество. Мы брали в основном XIX век. Это столетие вообще оказалось сильным в России. "Могучая кучка" здорово поработала. Собственно, вся наша музыка тогда только и началась.
– И у Вас возникла целая программа, состоящая из кантов?
– Да, потом добавили "Легенду о 12 разбойниках", еще что-то из шаляпинского репертуара, колядки. Мы исполняем обычно по 1-2 вещи на фестивалях. Колонки направляются прямо на микрофон и наверх, чтобы звонарь наверху слышал, как я пою.
– А сольные концерты?
– Был недавно сольный концерт "Пение под колокола" при храме Петра и Павла в Ильинском. Даже с модуляциями смогли сделать. Все вещи были в разных тональностях. Каждый колокол, конечно, звучит в своей тональности, а ты как бы "цепляешься" голосом за него. Там еще полно обертонов. Слышно нас было за несколько километров, через все леса-поля...
– У Вас сейчас появилась своя звонница?
– Да, собственная, передвижная, причем, не с билами, а с колоколами, классическая. Будем привлекать балалаечника, скрипача из моей группы. Кстати, когда я закончил школу звонарей, мои музыканты ее по очереди тоже окончили. И у нас получилась группа звонарей. Скрипач Алексей не стал звонить в храме, но всегда составляет мне компанию на фестивалях. Гитарист Михаил и ударник звонят в храме. Когда ты постоянно, ежедневно, служишь церковным звонарем, а не просто умеешь это делать, возникает своя специфика. Ты дисциплинируешься и ритмизируешься, потому что обязан знать все службы и делать все вовремя.
– А как вообще, по Вашим наблюдениям, на человека действует колокольный звон – и на звонаря, и слушателя?
– Думаю, у всех людей свои ощущения. Вообще ведь звон нужен, чтобы звать на молитву. Функция у него изначально не развлекательная. Смотрю, некоторые проходят мимо с каменными лицами, а некоторые останавливаются, крестятся. Некоторые спонтанно заходят в храм. В восемь утра, когда я начинаю благовестить в главный колокол (а он весит больше двух тонн), народу на Арбате вообще много. Тут школа рядом, дети проходят и поворачивают голову. Часто бывает, что человек остановится, перекрестится, а потом идет уже в том темпоритме, который задан звоном – с колоколом на одном дыхании.
А пасхальный трезвон – это вообще самое радостное, что может быть, особенно для человека, идущего на службу. Даже если человек раз в году в церковь придет на Пасху, он получает огромную радость.
– Будет весь год вспоминать потом...
– А уж если человек сознательно идет к долгожданной пасхальной заутрене, как подготовленный слушатель в консерваторию, его просто накрывает неимоверная радостная волна. Если человек к чему-то подготовлен, он в состоянии больше получить, в том числе от музыки, особенно – от академической.
– Сейчас в Москве строятся новые храмы в рамках "Программы-200". И те, кому это не нравится – ну, воинствующие атеисты – стараются убедить жителей, что соседство церкви с колокольней опасно для домов: якобы колокольный звон создает вибрацию, от которой разрушаются стены.
– Знаете, часть колоколов храма Преображения Господня на Песках (10 штук) попала туда из разрушенного Страстного монастыря. Там, где сейчас памятник Пушкину стоит на площади, как раз была колокольня. До того, как эти колокола попали в наш храм, их пытались использовать в исторических спектаклях на небольших сценах. Вибрация от самого большого была невыносимой, помещение-то закрытое. Колокол может повлиять на саму колокольню, а не на соседние дома. В Троице-Сергиевой Лавре ничего не рухнуло еще? А там колокол весом около 80 тонн звонит. Вот если его расположить внутри колодца из хрущевок и каждый день звонить изо всех сил, трещины, может, и появятся когда-нибудь, но в первую очередь на самой колокольне... А так вообще-то это все не серьезно. Можно и гитарой в глаз попасть, но не надо глаза подставлять.
– Есть еще такое мнение, что звонарь постепенно глохнет.
– Я вот каждый день звоню и не оглох. Много зависит от того, каков развес колоколов. Если стоять прямо под колоколом, то звук, конечно, очень громкий. А если стоять позади и на возвышении, то все нормально. У старинных колоколов звучание более благородное и матовое, не такое высокое и обертонное, как у современных. От них слух вообще не страдает, а наоборот, обостряется, начинаешь различать больше разных частот. Очень хорошо бывает, когда позвонишь, самонастроишься, а потом идешь на концерт в консерваторию.
– А как написалась Ваша знаменитая песня "Раскатами благовеста"? Многие из тех, кто ее слушал, говорили мне, что эта вещь даже способна дать молитвенный настрой.
– Эта песня написалась в 2011-м году. Меня пригласили в город Старицу преподавать детям звонарное дело. Я сначала не думал, что буду успевать, в Старицу ехать далеко, 5 часов пути, а мне по утрам и вечерам надо звонить в храме, а еще я работаю в театре, а еще у меня семья и дети. Но получилось. Как раз после утренней службы я уезжал и все успевал. Там прекрасный воздух, который, видимо, прибавлял сил. Причем, с детишками мы занимались прямо в монастыре, сразу на трех звонницах, откуда открывался удивительный вид на Волгу и окрестности. Песня "Раскатами благовеста" не случайно именно в тот период возникла: я постоянно звонил в храме и думал над тем, как научить этому детей, как их зажечь и все доступно объяснить. Я был как бы внутри звона постоянно. Я бы даже сказал, что это не песня вообще, а мое ощущение, когда я стою на колокольне.
– То есть это запечатленный опыт, которым было уже невозможно не поделиться?
– Да, не песня о звоне, а скорее сам запечатленный в душе звон. Звон – это всегда направленное действие. Это не звук в никуда. Люди проходят мимо, но я их всех вижу и звоню для каждого персонально, пытаюсь дозвониться до их душ. И они меня видят. Звоню с конкретной целью: зову в храм.
– А, вот теперь я поняла, что означают строчки: "Это можно точно направлять, чтобы проявлялась благодать..."
– Да, именно. Я никогда не отстраняюсь от того, что происходит. Еще по дороге в храм думаю о грядущей службе, о том, какой будет звон, темп, ритм, и уже знаю, что должно получиться. Но на колокольне многое может измениться прямо по ходу в зависимости от того, что происходит вокруг, от того, какие лица людей я вижу. Даже погода влияет.
– А как, интересно?
– Если засуха и жаркое лето, звук получается немножко "костыльный", глуховатый. А сейчас вот дождь идет – отличная погода для звона, потому что вода это проводник звука. Только тронешь чуть язык колокола – и звук летит сам, акустика потрясающая, стоишь как будто в Рахманиновском зале. Еще мороз и снег благоприятствуют. В этом году звонили ночью на Богоявление в селе Ильинское, прямо во время погружения людей в прорубь. Звон духовно помогал им преодолеть холод, давал динамику.
Вот в песне "Раскатами благовеста" я пытаюсь это все передать. И записалась она на студии одним дублем, сразу начисто, даже без сведения и прочих обработок. После этого решил рискнуть выложить в интернет.
– И она интернет просто взорвала.
– Как ни странно, да, ее слушали бесконечно. Я эту вещь и вживую-то долго не пел, а когда начал, делал это достаточно редко. Чтобы ее петь, надо постоянно находиться в состоянии направленного звона, искусственно себя в это состояние вогнать невозможно. Я сейчас просто звоню каждый день, иначе бы на концертах и петь не пытался.
Там же очень много информации, льющейся звенельным потоком на слушателя.
– Да, но, несмотря на то, что эта вещь длится 10 минут, слушается она на одном дыхании.
– Вот мы с Вами опять к дыханию вернулись. И песня, и звон на одном дыхании происходят.
– Меня еще в этой песне поразили очень простые слова. У Вас и в других композициях тексты по форме граничат с наивным искусством. Они и написаны часто хореем – размером детских стихов и считалок. Даже по названиям видно: "Чаша радостных встреч", "Выстроить жизнь триумфальной аркой". И это при том, что сама музыка достаточно сложно устроена, и темы песен высокие, совсем не простые, мягко говоря. Но диссонанса нет, и очень интересное ощущение возникает.
– А простое всегда сложно сделать. Особенно в электричестве, где у нас очень сложные композиции. Если туда еще текст навороченный добавить, это будет не воспринимаемо совершенно. А потом я еще многого добиваюсь исполнением. Я же все-таки профессиональный вокалист и знаю, как максимально использовать голос. Можно вообще, не произнося ни слова, донести максимальное количество смыслов.
– А для чего сейчас вообще людям стоит музыку слушать?
– Музыка помогает преодолевать возникшую в социуме отчужденность. Надо менять мир в лучшую сторону. Важно, чтобы возникало взаимопонимание, общее "дыхание" со слушателями и с теми, кто играет рядом. Когда собираются горящие духом единомышленники и несут одну идею, она способна "пробить" любой зал. Многие сетуют, что на концерты сейчас ходит не так много народа. Но не надо делать лишних концертов и стремиться максимально "засветиться". Важно качество. Иногда приходится "раскачивать" мероприятия, потому что я стремлюсь уже все довести до высоты ощущения звона. Хотя мне не хотелось бы превращать свою музыку в прямую дидактику. Я просто делюсь живым радостным опытом изнутри переживания. Здесь и жанр не важен. Концерт имеет смысл, если человек после соприкосновения с вашим облеченным в музыкальную форму опытом ушел не таким, каким пришел.
– Я желаю Вам именно таких концертов!
|
