Марина Борисова, Михаил Рогожников Возможен ли Бог в мире страдания Источник: На вопросы
"Эксперта" отвечает епископ Орехово-Зуевский ПАНТЕЛЕИМОН (ШАТОВ),
председатель Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному
служению РПЦ. Разговор о благотворительности вывел нас на очень острую тему.
– Многие говорят: "Ну и где же ваш бог, когда в мире есть
Беслан, торнадо, которые уносят тысячи жизней, есть страшные болезни, когда
дети рождаются уродами, когда несправедливость везде? Где ваш бог? Или его нет,
или он – зло, раз допускает такие муки". Я не знаю, как отвечают на этот
вопрос иудеи, мусульмане, я знаю, что путь, например, буддистов – избежать
страданий, уйти от них.
Христианство предлагает другой путь – принятие страданий,
понимание их смысла, сочувствие, соучастие.
Только во Христе ты получаешь ответ на вопрос, почему одни люди
страдают, а другие нет. Потому что меня, скажем, очень мучило: что происходит в
мире? что за жеребьевка такая? это случайный выбор или действительно каждый
страдающий в чем-то грешен? или его родители? Я знаю, что это не так, – по
моему опыту, по житиям святых, даже по Евангелию, когда Христу встречается
слепорожденный и ученики спрашивают: что подумать об этом слепом? Сказать, что
он согрешил, нельзя – он слепым родился. Не за грехи ли родителей он страдает?
И слышат в ответ: "Не согрешил ни он, ни родители его".
Ну а что же тогда? Христианство на это отвечает так: Господь
пришел на землю, чтобы разделить страдания людей, и христианские святые не
отгораживались от чужого страдания, не стремились уйти от него, как Будда, и
каждый здоровый человек тоже призван соучаствовать в этом страдании.
Многие богатые люди устраивают себе отдельный островок в этом
море страданий и живут там счастливо за стеной – с деньгами, охраной, ездят на
спецмашинах, летают спецрейсами, везде у них вип-зоны. Христианин же, мне
кажется, понимает, что страдание есть следствие греха во всем человечестве, и
если ты не болен, если ты не страдаешь, то не потому, что ты такой везунчик, а
потому что Бог тебя призывает к соучастию в страдании других. Ты должен быть
глазами для слепого, ушами для глухого, ногами для хромого, ты должен быть
помощником инвалидам, людям, которые сами не могут двигаться, чтобы в этом
единстве являлась любовь.
И если ты это понимаешь, тогда вопрос, почему в мире есть
страдания, перестает тебя волновать. Потому что если человека окружает любовь,
он уже не так страдает. И больному ребенку, если у него есть родители, которые
его любят, которые окружают его заботой, легче освоиться со своей
инвалидностью.
Часто человек, ухаживающий за больным, больше страдает, чем его
подопечный. И если рассматривать человечество как единый организм, как
предлагает христианство, если мы все – один всечеловек и во Христе имеем
радость общения с Богом, мы можем преодолеть все наши скорби и трудности, можем
получить прощение грехов, и тогда отходит на второй план, кто именно страдает –
ты или другой. Нет этого мучительного вопроса: почему же так? почему кому-то
одно, а кому-то другое?
– Но ведь те богатые,
которые, живя в своих изолированных оазисах, щедро финансируют
благотворительность, сами к чужому страданию не прикасаются.
– Нет, я думаю,
прикасаются. В евангельской притче о богаче и нищем Лазаре, который лежал у его
ворот, богач был осужден не за то, что был богат, а за то, что Лазарю ничем не
помог и даже крошки ему не дал со своего стола. И трудно богатому войти в
Царство Небесное именно потому, что мы все призваны делиться с другими, мы все
призваны жить для других, и просто жить для себя ты не можешь.
– Когда-то в России
богатые семьи занимались благотворительностью из поколения в поколение и видели
оправдание своего богатства в том, что использовали его для служения Богу и
ближнему. Но сейчас само слово "служение" вызывает вопрос: кому? И
ответ для многих не очевиден. С другой стороны, благотворительность в мире,
полном агрессии и лжи, требует организации, непрерывной упорядоченной работы на
всех уровнях. И чтобы этим заниматься, человек должен четко знать, зачем ему
это.
– У нас государство до
сих пор сохраняет монополию на социальное служение, поэтому оно у нас
практически не развивается. У человека, как правило, нет выбора, где получить
помощь – в госучреждении или в НКО. И если так будет продолжаться, мы никогда
не достигнем уровня больниц, домов престарелых и хосписов Европы или, скажем,
Америки. Потому что этим должно заниматься все-таки общество.
Казалось бы, хорошо – у нас самые большие дома интернаты, но
иностранцы смотрят на нас с ужасом, когда слышат, что в доме-интернате живет
пятьсот-шестьсот человек: там же превращаешься в деталь какой-то машины, в
винтик. С другой стороны, о тебе заботятся, тебя кормят, тебе стирают, и на это
тратятся огромные средства: у нас в Москве это больше ста тысяч в месяц на
ребенка в детском доме для инвалидов.
Ситуация странная. Мы все поворачиваемся лицом к общественной
благотворительности, к тому, что делает Церковь, и все никак не повернемся.
Хотя если дать обществу возможность взять это в свои руки, то и протестов и
каких-то негативных явлений было бы у нас меньше, потому что многие люди нашли
бы свое дело, смогли бы являть свою любовь, свою заботу. Но, конечно, нужно,
чтобы этим занимались не только "низы", но и "верхи", ведь
у нас когда-то самыми активными благотворителями были не крестьяне, не рабочие,
а дворяне...
– ...императорский
дом...
– Императорский дом. А у
нас создаются общественные советы, попечительские советы, но это на бумаге –
они же не действуют, у них нет никаких прав, они не могут снять директора, не
могут ночью прийти проверить детский дом или больницу. А ведь больница днем и
больница ночью – две разные больницы. И детский дом днем или когда в него
пришла комиссия и детский дом ночью – два разных детских дома. Конечно, можно
везде поставить видеокамеры, чтобы понять, что там происходит, может, когда-то
это и сделают, но ситуация мало изменится.
Но самое главное – это то, что наш народ, который раньше
называли богоносцем, стал толпой разрозненных личностей, и у каждой своя вера.
Например, человек не признает ни одной из религий, но верит в какое-то
абстрактное божество. И что с этой верой делать? Ну хорошо, я знаю, что
"там что-то такое есть", но как с ним дальше-то общаться? Не
общаться? Просто бояться и ждать встречи с ним или что? Или надеяться, что оно
доброе и все тебе простит, что бы ты ни сделал? Вот это главная причина,
главная беда.
У нас же в храмы по воскресеньям ходит ничтожно малое число
людей. А для большинства "я православный" означает просто "я
крещеный", "я русский", "я не мусульманин", но это все
слова, за которыми ничего нет.
Я бываю в школах. Спрашиваю у девочек в десятом классе, что
такое целомудрие, – они не знают, они не слышали этого слова. Спрашиваю, что
такое кротость, – эта добродетель неизвестна современным людям. "Кто смел,
тот два съел". Что там еще? "Нахальство – второе счастье",
"для себя любимого". Вот это они знают, они этим живут. Это везде
написано, об этом везде говорят. А то, что было существом жизни русского
народа, уничтожается, этого уже нет.
Люди пока еще боятся, но в конце концов и этот страх может
исчезнуть. И будет как в Аргентине, где оголтелые полуголые тетки штурмуют
католический храм, а мужчины со слезами на глазах его защищают. И мы тоже к
этому можем прийти, если не будет положено духовно-нравственное основание жизни
народа.
– Вы говорите, что в
народе иссякают какие-то вечные ценности. Но до революции Россия была
православной страной, однако тот самый "народ богоносец" чуть ли не в
одночасье превратился в богоборца. Где то звено, с потери которого все начинает
распадаться? И можно ли уловить точку невозврата?
– Так как раз
милосердие, помощь нуждающимся, забота о людях и могут сплотить, соединить
общество. И это удивительно, что у людей, несмотря ни на что, есть такая тяга к
добру. И часто это не церковные люди. В регионах много людей отзывчивых на
чужую боль, на помощь другим. Об этом свидетельствуют и деньги, собранные
прошлой осенью для пострадавших от наводнения на Дальнем Востоке. Просто нужно
людям помочь, подсказать, как обрести устойчивость в мире, в котором мы с вами
живем.
Люди нецерковные, по моим наблюдениям, иногда скорее
откликаются на беду. С другой стороны, среди церковных добровольцев – тех, кто
остается в этом служении – не только в чрезвычайных ситуациях, а на годы, –
больше, чем в светских волонтерских организациях.
У нас в России сейчас уже около трехсот сестричеств, а ведь
сестра милосердия – это трудное служение, ими становятся женщины, которые хотят
всю свою жизнь посвятить нуждающимся. Таких людей сейчас, может быть, стало не
меньше, но, во всяком случае, их по-прежнему не так много. Зато у нас сейчас
очень большой приток людей, которые хотят помогать в свободное от работы время,
добровольцев. Таких очень много.
Так что это движение развивается. Может, потому, что я стал
встречаться с большим количеством людей, но мне сейчас видится, что готовых
помогать нуждающимся стало гораздо больше.
– А когда к вам приходят
нецерковные люди, имеет ли значение их побудительный мотив? Это может быть
какое-то глубокое переживание, а может, просто друг сказал: "Пойдем за
компанию". Это принципиально?
– Мотив, конечно, имеет
значение. Но он может измениться, а действие – остаться. Один духовный писатель
говорит, что даже если ты заплакал от обиды или от уныния, ты можешь превратить
эти слезы в плач о грехах. То есть действие остается тем же самым, но мотив
меняется, и само действие приобретает для человека другую значимость и ведет к
другому результату.
– Развитие волонтерства,
конечно, вселяет надежду, но это все по большей части в городах. А у нас
хватает медвежьих углов, где люди влачат существование в полной безнадежности,
они никому не нужны. Церкви там нет и на их памяти никогда не было, до районных
властей не достучаться, живут как в аду. Как помочь им?
– Бедность – она не
только в медвежьих углах, она и в Центральной России. И таких людей огромное
количество. Но что интересно: дров у них нет, а телевизор есть. И все эти люди
в деревнях живут той жизнью, что в телевизоре. И происходит раздвоение: вот
есть реальность, где все плохо, где ты пьешь, где нет денег, но есть телевизор,
который погружает тебя в жизнь-мечту. Ну, у молодежи есть еще интернет.
Что может людям помочь? В девяностые годы очень большая надежда
была на Церковь. Я помню, приходишь к какому-то начальнику: вот, Церковь нам
поможет, батюшка, вот вы давайте что-то сделайте. Но помогает не Церковь,
помогает Христос. Не какая-то организация хороших, умелых, знающих людей – вот
пригласить их, выбрать какую-то хорошую партию, и все будет хорошо. Но такой
партии не существует, люди-то во всех партиях одинаковые. А когда человек
приходит к власти, у него больше соблазнов, больше искушений, и бывает трудно
их преодолеть.
И Церковь тоже состоит из людей. И они далеко не святые. Люди в
Церковь приходят учиться святости, но они такие же, как те, которые туда не
ходят. Просто у них есть путь, они знают, куда идти, знают, как бороться с
грехом. И пока человек не обратится ко Христу, пока у него не произойдет с Ним
личной встречи, он обречен на страдания. На блуждания во тьме. И на веру в
ложные идеалы.
И только Христос, обращение ко Христу может помочь человеку. И
где бы человек ни жил – в каком-то таежном углу, или в Смоленске, или в Москве
– если он верит во Христа, его жизнь преображается, он делается другим.
Добровольцы нашей службы "Милосердие" недавно рассказывали
про одну парализованную старушку, к которой приходишь, а она всегда радостная.
И им с ней приятно говорить, общаться, хотя она инвалид, не выходит из дому и
не может жить без посторонней помощи. Но у нее есть в душе что-то, чего нет у
других людей. Вот это и есть обращение ко Христу. Не просто всем ходить в
церковь по воскресеньям, а обрести вот это знание, что есть Христос и общение с
Ним в молитве, в чтении Евангелия, в таинствах Церкви – только это одно и может
спасти человека от деградации, заблуждения и гибели.
И задача Церкви как раз
явить Христа. Конечно, мы, церковные люди, плохо умеем это делать. Но не нужно
делать из этого поспешных выводов. Некоторые люди приходят в Церковь как в
театр или на концерт – сейчас им будут показывать представление, будет музыка,
будет интересно, и люди вокруг такие замечательные, хорошие. А Церковь – это
музыкальная школа: ты пришел, тебе дали скрипку – учись, играй, и рядом с тобой
такие же – кто на барабане, кто на скрипке учится.
Церковь – училище, и если ты хочешь научиться чему-то, ты
будешь учиться рядом с такими же, как ты, людьми, которые, может, даже хуже,
чем ты.
– Вы привели пример
парализованной старушки, которая излучает радость. Но это редкость. И желающих
помогать детям, даже трудным и больным, больше, чем старикам. Они бестолковые,
капризные, а главное, они все равно на финишной прямой. Тут и не хочешь, а
задумаешься и о своей смерти. Но мы не хотим о ней думать, мы не понимаем,
зачем человеку память смертная. И не получается у нас милость к старикам.
– Если человек верит в
Бога, если он прожил жизнь с Ним, это другая старость. Я как-то в одной деревне
под Смоленском зашел в маленькую больничку, коек на двадцать, и там лежали две
деревенские бабушки, такие милые. Я говорю: "Как вас зовут?" Одна
говорит: "Меня – Танька". Прожила весь страшный двадцатый век,
сохранила веру, хорошо бы, говорит, конечно, причаститься и в церковь сходить,
да где же – у нас тут церковь закрыли, хоть бы батюшку пригласить, да где же
его взять? Удивительная кротость и смирение. И нет уныния никакого.
Я помню, раньше для меня старики были каким-то особым классом
людей. И мне они были не очень интересны. Теперь, когда я сам стал старым, я
по-другому смотрю на людей: мои знакомые, которых я помню молодыми, стали
старушками и стариками, но я смотрю на них, вижу их в молодости, и мне как-то
легче их понять. Я смотрю на старого человека и думаю: он же в молодости был
совсем другой. Думаю, что в вечности образ человека не тот, что в старости,
когда человек уже умирает, а тот, который был на пике его расцвета, – таким
человек будет для вечности. И знание об этом помогает примириться и с какими-то
стариковскими немощами, и с болезнями.
– Но есть еще ситуации
экстремального страдания: теракты, катастрофы, вооруженные конфликты – они
видоизменяются, но так или иначе все время присутствуют в нашей жизни. И когда
рядом с тобой человек получает смертельное ранение, а ты ничем ему не можешь
помочь, есть какое-то христианское понимание, в чем в таких пиковых ситуациях
выражается милосердие?
– Можно помочь молитвой.
Это для человека неверующего молитва – просто констатация того, что больше
ничего нельзя сделать: ну, мол, остается только молиться. Но я по своему опыту
знаю, что молитва уменьшает страдание, сокращает мучение. У Церкви есть
специальный чин: молятся не о выздоровлении, а о том, чтобы страдания скорее
закончились.
Но в чем еще проблема нашего общества? Мы слишком много знаем о
том, что происходит по всему миру, и слишком мало знаем о своей душе. Раньше
люди жили ею и пытались навести порядок в ней, вокруг себя, с близкими своими.
А мы погружены в телевизор, компьютер, а что там в душе – наоборот, стараешься
от этого отойти и забыть.
А если каждый будет, в хорошем смысле, погружен в себя, он
увидит и беду вокруг себя, и будет помогать нуждающимся. Но если он не наведет
порядок в собственной душе, то ничего не изменится. Преподобный Серафим
Саровский говорил: стяжи мир в своей душе, и вокруг тебя спасутся тысячи. Если
у человека мирная душа, вокруг него образуется некое поле, оазис, входя в
который и другие люди тоже приобщаются к этому свету, к этой радости. Им
становится вдруг ясно, как им надо жить. Потому что принятие правильного
решения – это не ход мысли, это изменение духа.
– Есть народная
мудрость: не делай добра – не получишь зла. Но трактовки у нее разные, есть
прямолинейная, а есть и такая: мол, человек думает, что делает добро, но, как
говорится, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Мы хотим
облегчить чье-то страдание, но иногда страдания нужны человеку больше, чем
лекарство. Как понять, где граница твоего вмешательства в чужую судьбу?
– Двадцатый век –
революционный, век всевозможных перемен – показывает, что очень часто то, что
делается во имя светлого будущего, ведет к страшным катастрофам и страшным
трагедиям. Но православный человек, верующий человек, ориентирован не на свое
личное представление, как сделать лучше, а на стремление понять и исполнить
волю Божию. На исполнение заповедей. А заповеди как раз и помогают не навредить
другому человеку. Потому что правило "не навреди" актуально не только
для врачей, но и для любого служения – и для учителя, и для социального
работника, и для руководителя.
Говорят, что есть такая "одиннадцатая заповедь начальника"
– не мешай. И очень часто вмешательство в жизнь других, кажется, должно быть к
лучшему, а получается, только ухудшает положение. Здесь нужна мудрость. Но
православному человеку легче, он знает, что есть Бог, что у Него есть план об
этом мире, и нужно просто стараться действовать в соответствии с этим планом.
Мы не всегда ясно его представляем, но можем ощутить его чутким сердцем,
понять, что здесь лучше не вмешиваться, не мешать.
Да, такая чуткость приобретается с большим трудом. Но если ее
нет, то может случиться трагедия: человек возомнит себя гением, который спасет
человечество. Если он обуян гордостью, ему кажется, что он все понимает. Такие
безумцы как раз и становятся диктаторами и увеличивают страдания людей. – Ну,
страдания-то неизбежны...
– К сожалению, многие
этого не понимают. Мы боимся страданий. Как ребенок боится зубной боли. И это
естественно. Когда Христос готовился к крестному страданию, он ужасался и
просил, чтобы эта чаша его миновала. Если даже Богочеловек по своему
человечеству страшился страданий, то что говорить о нас? Конечно, человеку
естественно их бояться. Но принимать их все-таки нужно. И бояться их не
настолько, чтобы пытаться избежать всеми способами. Потому что страдания есть
знак неблагополучия, греха, неисправности этого мира. Знак того, что у нас,
людей, не все хорошо.
И они помогают обратиться к другому миру, обрести другую жизнь.
Вечную. Не в том смысле, что, мол, здесь терпи – там тебе будет хорошо, а уже
здесь на земле ты можешь почувствовать, прикоснуться к этому другому миру –
миру любви, радости, покоя. И путь к этому, приобщение к этой радости – это и
есть христианство.
СОЦИАЛЬНОЕ СЛУЖЕНИЕ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
Всего на территории
России насчитывается более 2900 церковных социальных учреждений, проектов и инициатив.
В том числе:
– 90 церковных детских приютов в России, где проживает около
1,5 тыс. детей;
– более 40 богаделен (приютов для одиноких стариков);
– более 50 центров защиты материнства, в том числе 18 приютов
для беременных и женщин с детьми в трудной жизненной ситуации, от Калининграда
до Южно-Сахалинска (до 2011 года в России был только один подобный церковный
приют для женщин – в Иванове);
– 62 реабилитационных центра для наркозависимых;
– 61 приют для бездомных на 3047 мест;
– более 300 сестричеств милосердия и около 2600 сестер
милосердия;
– около 100 обществ и братств трезвения;
– более чем в 20 епархиях работают гуманитарные центры вещевой
помощи.
И Церковь тоже состоит из людей. И они далеко не святые. Люди в
Церковь приходят учиться святости, но они такие же, как те, которые туда не
ходят. Просто у них есть путь, они знают, куда идти, знают, как бороться с
грехом.
|
