Александр Щипков Национальная история как общественный договор Александр Щипков об идеях, скрепляющих нацию Споры о "переписывании истории" и "единых учебниках" давно будоражат общественность и все никак не могут смолкнуть. Поэтому говорить на эту тему всегда несколько неловко: ощущение такое, словно рассказываешь давно всем известную сплетню. Но, с другой стороны, и молчать на эту тему невозможно. Завеса ложной скандальности от таких умолчаний становится только гуще, скрывая за собой ряд простых и очевидных вещей.
Главный вопрос: что такое история для обывателя – пусть даже интеллигентного обывателя – как с ней обходиться, как себя с ней вести. Оговорюсь сразу: создать железные правила обращения с историей просто невозможно, поскольку из всех гуманитарных наук как раз история и еще философия – самые "проблемные". Причем проблема лежит в самих основаниях этих дисциплин.
Начнем с того, что любая наука должна удовлетворять критериям системности, верифицируемости (то есть проверяемости знания), единства предмета изучения и желательно хоть в какой-то степени обладать прогностической функцией. С историей это далеко не всегда возможно. Если мы изучаем жизнь неандертальцев, то, по крайней мере, имеем в распоряжении артефакты (черепки, черепа, орудия труда) и более-менее точный радиоуглеродный метод. Но как только "ископаемый" период заканчивается и приоритет получают документы и огромный массив информации, задача усложняется. Ограничить предмет изучения, как в случае с неандертальцами, становится все труднее.
Историю чего именно мы изучаем? Какое именно прошлое? Ведь не может быть "истории всего", даже в отдельные исторические периоды. Одно дело история династий, другое – народных движений и революций, третье – экономических формаций, четвертое (допустим, что мы либералы-легалисты) – правовых систем. Это четыре совершенно разные "истории". Их нельзя соединить в единый свод. И если в физике есть "единая физическая картина мира", в химии – "единая химическая", то единой исторической картины нет и быть не может. Таким образом, говорить о единстве предмета исторической науки довольно сложно.
Возникнут проблемы и с верификацией – проверяемостью знаний. Дело в том, что до сих пор никому еще не удавалось выделить в истории "всеобщие закономерности". Хотя марксизм потратил много сил, чтобы их отыскать, а либерализм старался и до сих пор старается просто-напросто навязать эти закономерности (в виде неких "цивилизационных" критериев). А ведь история еще не закончилась и у нас уже поэтому нет достаточной информации для анализа.
О прогностических возможностях историков даже и говорить неловко: кое-что, правда, поддается прогнозу, но лишь в предельно общих масштабах и далеко не всегда.
И, тем не менее, история используется для того, чтобы объяснить обывателю его место в этом мире. Извините за невольную тавтологию, – так исторически сложилось. Это один из самых простых и испытанных способов и менять его на другой никто не собирается (хотя в деле просвещения масс наряду с историей используются и некоторые другие дисциплины и технологии – но это предмет отдельного разговора).
Именно поэтому история – одна из самых мифологизированных дисциплин. И бороться за полную демифологизацию истории, – как бы нам этого ни хотелось, – бесполезно. Это будет сизифов труд.
Ведь, как известно, летописи и исторические хроники переписывались заново при каждом князе – в угоду моменту. Увы, хотим мы этого или нет, но выражение "История – это политика, опрокинутая в прошлое" абсолютно справедливо. Подчеркнем особо: родилось это выражение не в России, так что какие-то там "национальные комплексы" и "пережитки" здесь ни при чем. А небезызвестный Отто фон Бисмарк однажды сказал: "Битву при Садовой выиграл школьный учитель". Это о важности истории как школьного предмета и вообще воспитательных функциях школы. Об этом тоже не стоит забывать.
Сделать историю политически и идеологически стерильной невозможно, следовательно, не надо разбивать лоб о невыполнимую задачу. Итог будет много хуже того, что мог бы быть. Как известно, учебники, написанные по принципу "факты и только факты", проигрывают своим идеологизированным собратьям. Страдает системность изложения: запомнить материал, изложенный таким способом, почти невозможно.
А вот что действительно можно и нужно сделать, так это расставить приоритеты. То есть деконструировать прежде всего те исторические мифы, которые мешают национальной идентичности, вредят национальным задачам.
Почему мы можем и должны это сделать? Да потому, попросту говоря, что о судьбе других мифов прекрасно позаботятся и без нас – те, кому они сильно мешают и досаждают. Поэтому не будем делать за других их работу, а лучше хорошо сделаем свою. Первый и главный миф, от которого стоит бы избавиться: будто бы в "цивилизованном мире" озабочены построением этой самой "объективной истории", а мы хотим словчить и выбрать себе удобную. Это не так. Никто и нигде ничем подобным не озабочен. Скорее, речь идет о придании видимости правдоподобия подходящим концепциям.
Например, понятие "нормализация истории" в Германии стараниями историка Эрнста Нольте используется давным-давно. Это делается для того, чтобы освободить национальное сознание немцев от травмируюшего фактора Второй мировой войны – как от горечи поражения в ней, так и клейма нацизма. Причем с моральной точки зрения эти усилия, мягко говоря, небезупречны. Сам Эрнст Нольте в книге "Фашизм в его эпоху" утверждал, что "фашизм – это антимарксизм, который стремился уничтожить противника благодаря созданию радикально противостоящей и тем не менее соседствующей идеологии и применению идентичных, хотя и модифицированных методов" (Nolte E. Der Faschismus in seiner Epoche. – Munchen, 1963, С. 51). Хотя на самом-то деле нацизм уходит корнями в колониальную эпоху и гораздо древнее большевизма. Но Нольте и его последователи уверены в том, что гитлеризм – это "зеркальное отражение иудеобольшевизма и неизбежная реакция на него", а преступления советского режима они предлагают считать подлинной причиной "европейской гражданской войны", поскольку это, мол, некие "азиатские преступления". Ну и далее в том же духе.
Историк Наталья Нарочницкая совершенно справедливо замечает: "Э. Нольте интерпретировал Вторую мировую войну не как продолжение извечных стремлений к территориальному господству, а как начатую Октябрьской революцией "всеевропейскую гражданскую войну" между двумя "идеологиями раскола". Европа же, по Нольте, впала в грех фашизма исключительно для защиты либеральной системы от коммунизма и лишь потом уподобилась своему сопернику... С легкой руки Э.Нольте коммунизм, всегда и везде считавшийся главной антитезой фашизму, стали называть его прототипом... Теперь главный критерий – отсутствие "американской демократии".
Это типичный пример "нормализации истории" в исполнении респектабельных немецких ученых. Никакого стремления к объективизации и тотальной демифологизации в их усилиях, конечно, не прослеживается.
Более простой пример: ребенок наших знакомых, живущих в Германии, принес из школы новость о том, что, оказывается, "Дрезден разбомбили русские". О какой объективной истории даже на школьном уровне можно после этого говорить. Маме осталось лишь объяснить чаду, что это не так, но в школе споры на этот счет лучше не затевать: неправильно поймут.
Но самое главное во всем этом то, что над историками, пытающимися создать конструктивный образ национальной истории, никто никогда не смеется. Никто не называет это "шарлатанством" и изменой "чистой науке".
Понятие "переписывать историю" (use a revisionist narrative) в мире, правда, существует, но применяется только к оппонентам. По известному принципу "у нас разведчики, у них – шпионы". В общем, если мы хотим быть "настоящими европейцами", давайте примем во внимание этот modus operandi. И осуществим несколько необходимых шагов.
1. Проведем ревизию национальной истории и посмотрим, в чем ее позитивный смысл и поступательное движение; исходные условия, цели и задачи. Как в математике: "Дано – вопрос – решение – ответ".
2. Чтобы сформировать образ национальной истории (это необходимо, это дом, в котором всем нам жить не один век), надо соединить в коллективном сознании разрывы национальной традиции. То есть собрать то, что уцелело, несмотря на разрывы и примирить враждующие идеологические группы, разделенные негативом исторических конфликтов. Скажем, перед лицом реальных вызовов пора бы перестать выяснять отношения бывшим "белым" и бывшим "красным".
3. У национальной истории должен быть четко определенный субъект. Этот субъект – народ, нация. Это приоритет.
4. Чтобы история народа-нации существовала "долго и счастливо", кроме устранения разрывов, неразрешимых вопросов и спорных моментов мы должны договориться о нашей идентичности. Поскольку история народа – это история людей, связанных общей идентичностью. С этого положения должен начинаться и этим заканчиваться любой учебник истории, в противном случае все остальное бессмысленно.
5. Идентичность обычно определяется на основе "квадрата идентичности". Например: "русские = русское православие + русский язык + русская культура + общие исторические цели, знаковые события и фигуры". Разумеется, в многонациональной стране "национальное" не может быть сужено до этнического. Мы прекрасно понимаем, что Шойгу и Кадыров, какие бы у них ни были этнические корни, являются русскими. И сегодня, в момент противостояния России неонацизму, защищают именно русские интересы.
6. Важно определить роль нации в конфликтах. Например, настаивать на том, что в 1941 году СССР был жертвой, а германский альянс (не только Германия, между прочим, но и венгры-румыны-итальянцы-финны-норвежцы-японцы и др.) – агрессором. И, скажем так, у нас остались кое-какие претензии. Цифры ущерба хорошо бы обновить и опубликовать.
7. Мы не сможем привести в порядок свою историю, если не отречемся от явно антинациональных действий части российских элит. Например, нам необходимо признать: Беловежский сговор 1991 года был национальным предательством и циничным попранием результатов референдума 1990-го года – то есть, по сути, переворотом. Поэтому он юридически ничтожен. А сохранение советских границ с Украиной при уходе Украины из-под советской юрисдикции было актом агрессии и оккупации русских территорий.
Сегодня самые политизированные исторические темы – это тема Новороссии и отношения с Украиной, тема нацизма и неонацизма, роль церкви в истории страны, итоги и причины войны 1941-45, советский период, в котором не хотят толком разбираться ни противники, ни сторонники СССР, и, разумеется, период 90-х и нулевых. Эти темы надо учесть в первую очередь в ходе анализа отечественной истории и при написании учебников.
Придется ответить и на вопрос, не принижают ли роль России на Западе. Принижают – именно потому, что эта роль потенциально высока. Причем на примере украинских событий мы лишний раз убедились: в мире есть лишь один самостоятельный игрок – США. Остальной так называемый "западный мир" (континентальная Европа) не является самостоятельным политическим субъектом. У нее нет своей политики. Поэтому не они нам, а мы им должны диктовать условия. Было бы гораздо проще это делать, если бы в 1990-е мы, в отличие от американцев, добровольно не покинули свою сферу влияния на континенте.
Это актуальные политические соображения. Есть и важные общеидеологические нюансы. Россию недолюбливают западные политические элиты, потому что в России и отчасти в Восточной Европе не было периода Возрождения и Реформации. Это определило социокультурные различия. То есть средневековая культура не превратилась до конца в секулярный рационализм и институционализм. Элементы средневековой сакральности удалось даже внедрить в проект советского модерна. Эта наша особенность пугает европейцев как всякая альтернатива. Одно дело "чужие" монголы или китайцы, другое дело – вроде те же европейцы, но иные, альтернативные. Это очень некомфортное чувство – чувство расколотости своего коллективного "Я".
Да, феномен России болезненно сказывается на евроидентичности, давит на подсознание Запада. Особенно мучительно это ощущение сейчас, когда Европа уже готова расстаться со своей идентичностью (христианством) и уйти в неоязычество. А Россия остается христианской и служит западным европейцам напоминанием о самих себе – настоящих. К тому же при таком раскладе Россия – если выживет, конечно – может стать единственным наследником подлинного европеизма. Западным европейцам это неприятно и их вполне можно понять. Но это их проблемы, а не наши. Наше дело – исходить не из того, что мы "хотим в Европу" или "мы тоже Европа", а из того что "мы-то и есть Европа", хранители христианской евроидентичности.
При этом надо понимать: главная борьба за историю разворачивается все-таки не в учебниках, а в реальном мире. Политической конкуренции, как и конкуренции экономической, никто не отменял. И, разумеется, не всех устраивает русский сценарий европейского развития. Развал, уничтожение России путём распространения соответствующих исторических мифов – естественное желание наших "естественных" конкурентов. К сожалению, такой исход выгоден не только внешним противникам, но и тем внутрироссийским "игрокам", кто хотел бы поживиться, распилив российское наследство точно так же, как распилили советское наследство в 1990-е.
Возможен ли "Беловежский путч-2"? Тут все просто. Если государство не платит интеллектуалам за национальные проекты, другие центры силы (внешние) будут платить за антинациональные. Это не теория заговора, а все тот же принцип конкуренции. Конечно, одна из первых задач антироссийских сил – разрушить исторический консенсус и чувство русской идентичности. Без этого нация перестает быть нацией, а общество разваливается на глазах. Можем ли мы сопротивляться этой тенденции и каким образом? Да, разумеется. Мы должны договориться о базовых вопросах и национальных интересах, лишив привилегированного статуса либеральную пропаганду. Это очевидно: не расчистив "территорию истории" и пространство идеологии, на ней невозможно ничего вырастить.
Как сегодня должен работать историк? Он должен хорошо понимать, чему место только в архивах, а чему – еще и в учебниках. Хотя бы потому, что в учебники в любом случае не попадет все сразу: формат школьного и вузовского пособия не резиновый. Значит, выбирать так или иначе придется. Следовательно, необходимо дать картину, из которой будет следовать единство традиции, идентичности, национальных целей и задач. Следует забыть такие выражение как "суд истории" и "коллективная вина". Это политическая риторика куда более низкого уровня, чем та, которая потребна историку. В истории есть ошибки и спорные решения, надо искать их причины и отвечать на вопросы "можно ли было их избежать" и "почему не удалось этого сделать". Никакие ошибки никогда не перевешивают национальные цели и национальные задачи.
Имеет ли право историк на свою интерпретацию событий? Ну, разумеется. Хотя бы потому, что точка зрения любого историка – это уже интерпретация. Ведь "объективной" истории не бывает. Так что это право одновременно и неизбежность. Но любой историк должен осознавать важность своей профессии, которая в этом смысле подобна профессии врача и учителя. Осознавать – и согласовывать свою деятельность с принципом общественного блага. И помнить главное: история, как и философия, должна не только объяснять, но и менять мир. Но поскольку истории вне идеологии быть не может, историку необходимо помочь – отменить нелепый конституционный запрет (см. 13 статью Конституции РФ) на "идеологию", а точнее, на национальные принципы и ценности. Причем как можно скорее. Если народ не сформулирует свою идеологию, он неизбежно примет чужую.
Крайне вреден для работы с национальной историей абсурдный тезис о "поисках национальной идеи". Национальная идея не одна, их много, это писаные и неписаные правила, по которым живет общество. Но эти правила выводимы из более общих категорий. В нашем распоряжении должен быть четкий и понятный образ традиции и идентичности (субъективное переживание принадлежности к традиции), дальше идут исторические цели и задачи. А национальные идеи выводимы из этих базовых понятий.
Вывод из всего вышесказанного следующий: национальная история – это общественный договор, но не по поводу настоящего, а по поводу и прошлого, и настоящего, и будущего. Источник: Свободная пресса
|
