Что бы нам законсервировать Кремль в поиске новой национальной идеи и европейских союзников для России Источник: Знак Корреспондент Znak.com побывала на "Бердяевских чтениях" в Калининграде, чтобы понять, как Кремль пытается выработать новую национальную идею. Её основа – христианские ценности и попытка наладить диалог с континентальной Европой в противовес англосаксам. Третьи "Бердяевские чтения" организованы близким к Кремлю Институтом социально-экономических и политических исследований, который возглавляет Дмитрий Бадовский, ранее работавший в администрации президента. Это мероприятие собрало ряд провластных философов и экспертов, рассуждавших о новой национальной идее России – консерватизме и о том, чем он отличается от консерватизма европейского. Основные тезисы, звучавшие на чтениях, таковы: новый русский консерватизм должен аккумулировать в себе все лучшее, что было создано в русской истории и противопоставить себя англосаксонскому либерализму, при этом ведя с континентальной Европой диалог скорее в ценностной, а не прагматической плоскости.
Что вообще надо консервировать? Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии: "На самом деле, консерватизм выходит на сцену, когда консервировать уже поздно. На практике он выступает не как стратегия консервации, а как стратегия стилизации. Можно рекультивировать национальную идентичность по разным эпохам, чтобы воссоздать историческое наследие". Егор Холмогоров, публицист: "Есть формула Данилевского, что и в России, и в Европе консерватизм не может быть единым. В Европе есть те, кто консервирует XIII век и расцвет папства, кто консервирует XVII век и расцвет классицизма, появляются те, кто будет консервировать середину XIX века, поэтому все могут позволить себе полипарадигматичность. Мы можем консервировать русскую цивилизацию в разных ипостасях – Московского царства XVI века, Российской империи XIX века, есть влиятельное консервативное крыло, которое ностальгирует по советскому прошлому, единственно что пока никто не хочет законсервировать – это XVIII век". Леонид Ионин, социолог, политолог: "В консерватизме речь идет не о том, что надо что-то законсервировать, а о том, что надо создать что-то, достойное консервации. При этом надо консервировать не только позитивное, но и негативное – обозначить то, от чего надо отказываться. Так, к примеру, есть европейский тренд на отказ от дифференциации по половому признаку, связанный с однополыми браками. Важно создать негативную установку, что это неприемлемо". Леонид Поляков, член Ученого совета Высшей школы экономики: "Вопрос в том, то консерватизм может предполагать под собой разные проекты. В наши "украинские времена" я пришел к выводу, что надо сохранять то, что дано нам историей, что называется "русским миром". Сохранить идею, что наша Россия – больше, чем та, которая есть в существующих границах, и надо направить усилия, чтобы сберечь то, что мы сами некогда завоевали. Или же в итоге все русское сузится до узко этнического и в итоге исчезнет".
Чем российский консерватизм отличается от западного Глава Центра политический технологий Борис Макаренко: "Западный консерватизм ориентируется на непрерывность традиции, а российский консерватизм должен вновь сформулировать свои принципы и пока ищет вдохновение в трудах дореволюционных мыслителей. Но надо перестать смотреть в прошлое и сконцентрироваться в настоящем и будущем. Западный консерватизм живет в демократическом и рыночном обществе, мы – в переходном, проживающем масштабные потрясения, но суть консерватизма как раз в том, чтобы в эпоху перемен все сохранить. Поэтому для западного консерватизма сильное государство – в обязательном порядке демократическое, и суверенитет народа и демократических институтов является приоритетным, а для российского государства главное – сохранение суверенитета государства, и они готовы для обеспечения этого суверенитета мириться с дефицитом демократии и правового государства. Поэтому надо искать адекватный вариант участия российского общества в политике, тем более, что, как говорил консерватор Берк, "конституционное устройство работает только если отражает истинные желания общества". Западные консерваторы давно признали рынок и частную собственность своей ценностью, русские консерваторы все еще привыкают к нему и относятся с подозрением к крупному бизнесу, опасаясь, что он может стать угрозой суверенитету власти. На Западе роль религии понижается, в России – повышается. И западный консерватизм может раскалываться сейчас на мейнстрим и новый консерватизм, критикующий истеблишмент, а российскому предстоит переизобрести себя и стать основной для общественного согласия".
О ситуации на Западе
Станислав Хатунцев, политолог: "Европа потеряла внешний и внутренний суверенитет, равно как и роль вершительницы судеб мира. После Второй Мировой войны основные политические решения принимались по отношению к Европе в Вашингтоне и в некоторой степени в Москве, и только Великобритания и Франция сохраняли определенный суверенитет. После крушения СССР и вовсе образовалось единое евроатлантиеское пространство, а к 2010 году лидеров, которые были бы способны вести самостоятельную политику в Европе, окончательно заменили на проамериканских лидеров. Чтобы это преодолеть Европе нужна, как минимум, политическая революция против американского диктата. За это выступают националисты и евроскептики, они пришли к власти в двух периферийных странах Европы, Венгрии и Греции. Есть два локомотива Евросоюза – Германия и Франция, но в Германии перспективы прихода к власти силы, для которой приоритетом был бы национальный суверенитет, практически нет. Во Франции есть Национальный фронт, где набирает силу Марин Ле Пен, можно прогнозировать, что на президентских выборах 2017 года она выйдет во второй тур, но едва ли потом станет президентом – иначе может быть включен "оранжевый сценарий". Сейчас Европа входит в единую, хотя сложно структурированную систему, которой управляют США, Европой управляет элита с атлантическими ценностями, для которой цивилизационный суверенитет не является приоритетом. Европа торпедирована наплывом мигрантов, которые не ассимилируются даже во втором-третьем поколении". Кирилл Бенедиктов, российский историк, политолог: "Франция – одна из двух стран Запада, с которой Россия в принципе может образовать стратегический союз. Вторая – Германия. В начале 2014 года в российском обществе была распространена точка зрения, что Россия и Германия должны создать этот союз, в котором Германия будет поставлять технологии, управленческие модели, а Россия – ресурсы, но после событий на Майдане Германия заняла антироссийскую позицию, и стало ясно, что без общей ценностной платформы союз невозможен. Главные симпатизант России сейчас находится во Франции, это – Марин Ле Пен. В российских СМИ ее Национальный фронт часто называли "полуфашистской" партией, и лишь в последнее время их стали называть просто "ультраправыми", было много перегибов. Стоит отметить, что, хотя это партия – традиционалистская, консервативная, но в последние годы традиционный дискурс в партии стал несколько снижаться. Ле Пен решила всерьез побороться за пост президента, и это подразумевает уступки либеральному мейнстриму. При этом у нас сохраняется возможность диалога на общей базе консервативных ценностей, так как ее партия как таковая может быть даже более публично благосклонны к консервативной позиции России, чем в публичном поле даже сама Марин Ле Пен".
О будущем Михаил Ремизов: "Нам нужно сохранение суверенитета, а не установление преобладания". Леонид Ионин: "Есть большое противоречие в нынешнем отсутствии квалификации общественных мнений. Институциональной формой считается процедура свободного тайного демократического голосования, хотя на самом деле даже в неформальном обсуждении будет контекст. Есть лидеры мнений, есть эксперты, люди, которым доверяют. А выборы по принципу "один человек-один голос" без квалификации мнений – это некоторое противоречие, но о нем надо политкорректно молчать. Надо корректировать процедуры, потому что институт равного свободного голосования уязвим. Два человека разных характеров – это два разных существа. Надо переходить к консервативной идеологии партикулярности разнообразия на месте каши либерального универсализма". Борис Межуев, заместитель главного редактора газеты "Известия": "Мы имеем самое отдаленное представление о том, каким будет представление о консерваторе по отношению к неясному будущему. Может быть, будет новый эгалитаризм, новое неравенство, или победа среднего европейца, новое глобальное государство или же попытка сформулировать консервативную повестку по отношению к происходящим процессам". Александр Щипков, кандидат философских наук: "Глобализация обнаруживает свои пределы. Всего несколько лет назад, в 2010 году канцлер Германии Ангела Меркель, заявила о конце эпохи мультикультурализма. На ближнем Востоке мы видим рост фундаментализма, в Восточной Европе рост национализма. Это происходит на фоне того, что США все менее способны контролировать планетарный процесс, глобальный проект как нечто единое. В разных странах идет кризис идентичности, а кризис идентичности приводит к утрате геополитического суверенитета. Что надо делать, чтобы сохранить русскую идентичность? Проще всего назвать ряд знаковых культурных и исторических фигур и сказать, что наше внутреннее чувство общности по отношению к ним и есть наша идентичность. Но на самом деле неизменным элементом коллективного сознания в России остаются православная этика и дух солидаризма. Причем речь идет о христианской этике в сочетании с социальным государством. В России невозможен унитарный национализм, который вылился в геноцид этнических русских на Украине. Надо решить ряд конфликтов, решить задачу воссоединения русского народа, но уже не в пространстве, как это было с Крымом, а во времени. Кроме того, нужно наличие некоего общего общественного проекта". Егор Холмогоров: "Мы прогнозируем некие вещи и пытаемся выстроить определенную консервативную программу, исходя из того, что ситуация будет развиваться более-менее нормально. Но ведь полтора года назад на того, кто бы прогнозировал последние события, смотрели бы как на сумасшедшего. А сейчас в США к власти рвется человек, который предлагает внести гомосексуальные браки в Конституцию США. Это еще более провокативный персонаж, чем даже некогда Авраам Линкольн. Поэтому мы не знаем ответа, что будет через год. Я знаю, что в России есть публицисты и философы, которые считают, что вопросы семьи и брака неважны, а я считаю, что это – вопрос, по которому пройдет глобальное противостояние цивилизаций".
|
