Александр Журавский Проблема этничности в религии Источник: Седмица.ru 29 января в рамках XI Рождественских чтений в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата состоялась конференция "Церковь и государство. Религиозный фактор в межнациональных отношениях", которую возглавили протоиерей Всеволод Чаплин, заместитель председателя ОВЦС, и Ольга Васильева, заведующая кафедрой религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте РФ.
В ходе работы конференции в частности выступили:
отец Всеволод Чаплин, который считает естественным партнерство Церкви и государства, а также связь этнического и религиозного сознания, что должно оказывать влияние на выбор вектора развития для России;
доктор исторических наук Ольга Васильева, которая обратила внимание на совпадение интересов РПЦ и советского государства (в частности – в противостоянии Ватикану) в период "церковного возрождения", начавшегося в 1943 году;
Александр Кырлежев, главный редактор интернет-портала "Религия и СМИ", по мнению которого, современная России сочетает в себе черты трех типов государственности – империи, федерации и национального государства (в европейском смысле), что создает известные проблемы при выработке устойчивой системы церковно-государственных отношений;
Игорь Понкин, директор Института государственно-конфессиональных отношений и права, который говорил о проблемах межконфессионального сотрудничества;
Роман Силантьев, секретарь Межрелигиозного совета России, который рассказал об участии религиозных лидеров в урегулировании межнациональных конфликтов.
Представитель компании "ROMIR monitoring" сообщил участникам собрания о результатах недавних социологических исследований, посвященных отношению граждан России к православию (данные здесь).
Ниже публикуется выступление Александра Журавского – кандидата исторических наук, кандидата богословия, заведующего редакцией религиоведения Большой Российской Энциклопедии, доцента кафедры религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте РФ, сотрудника Церковно-научного центра "Православная энциклопедия".
Связь этничности и религиозности необходимо рассматривать как связь двух традиций или связь двух идентичностей, причем эти связи – двух разных уровней. Проблема этничности в религии не столь проста, как представляется. Мы часто весьма вольно, не задумываясь, употребляем термины этноконфессиональные отношения, этноконфессиональная политика, подсознательно признавая какое-то родство этнического и религиозного.
Почему термин этническая религиозность (например, этнические православные, этнические мусульмане) имеет право на существование? Причем, именно в политико-социологическом контексте?
Многие религиоведы и социологи обращают внимание на разницу между этничностью и религиозной традицией, между причастностью к религиозной традиции и личной религиозностью – и они правы. Но часто происходит и упрощение ситуации.
Замечу, что результаты социологического исследования, выявляющие религиозную самоидентификацию человека, во многом зависят от постановки вопроса. На прямой вопрос: "Вы – верующий?", – большая часть респондентов еще недавно отвечала: "Нет". Но те же самые респонденты, которые только что признались в своем неверии, на вопрос: "К какой конфессии Вы себя относите?", – отвечали: "Я – православный (мусульманин, иудей)", – то есть относили себя к конкретной религиозной традиции.
Где кроется подвох? – В сознании человека, в его самоидентификации. Ведь что такое в представлении рядового гражданина и обывателя "быть верующим"? Это, прежде всего, сознавать себя верующим и быть им. Требуется идентификация и действие. Причем под действием понимается не просто посещение храма, соблюдение поста и исполнение обрядов, а сознательный выбор мировоззрения, тотально определяющего каждое наше действие и поступок. Вот этой убежденности и нет. Быть верующим – это внутреннее состояние, а не внешняя групповая принадлежность (хотя и последняя тоже). Это – статус, которым, по ощущению респондентов, они не обладают. Проще определиться с конфессией, поскольку это – традиция, которую можно не знать, а ощущать; помнить, что к этой традиции принадлежали твои предки, а поэтому, по традиции, принадлежишь и ты. То есть исторически использование термина этническая религиозность – обосновано. Возможно, для некоторых социологов этого мало. Но ведь соотнесение себя с традицией – первый шаг для последующей идентификации этой традиции в качестве основополагающей и жизненно важной.
Термин корректен и в исторической ретроспективе: для русских, чувашей, украинцев, кряшен православие есть традиция отцов, дедов – традиция, которая привила этносу грамоту, книжную культуру, взрастила национальную интеллигенцию.
Почему еще не правы социологи, предлагающие в качестве главного показателя, определяющего количество верующих в стране, численность практикующих христиан, то есть ходящих в храмы или даже причащающихся? Потому, что этот показатель не описывает многих ситуаций. Например, ситуацию с верующими в императорской России. Тогда все бывали у исповеди и причастия, велись даже исповедные ведомости. И что? Разве это свидетельствовало о том, что Россия – православная? Как тогда объяснить безбожный большевистский террор, цареубийство и прочие мерзости? Активностью нерелигиозных меньшинств? Иначе говоря, формальные подходы в данном случае не работают.
Вместе с тем количество тех, кто при социологическом опросе относит себя к той или иной религиозной традиции, – это и есть "религиозный" ресурс России. В том числе и в прикладном электоральном смысле.
Сегодня многие говорят о "православном ресурсе", о наличии или отсутствии оного. Для практической политики ресурсом является (а) то, что может быть использовано, (б) и те, кто принимают решения, исходя из неких ценностных стандартов. В Британии сегодня невозможно победить на выборах, если не быть комплиментарным по отношению к мусульманам. В большинстве регионов России претендент, занимающий антиправославную позицию, не наберет большинства голосов. Но это не означает, что пройдет "православный" претендент! Почувствуйте разницу!
Было бы закономерно, если бы политологи и политтехнологи при прогнозировании результатов выборов оперировали бы не процентами "практикующих" христиан или мусульман, а процентами ощущающих сопричастность той традиции, которая способна влиять на электоральные настроения. Иными словами, определяющими (по количеству голосов) являются не те, кто еженедельно посещает храмы, мечети, синагоги, а те, кто отождествляют себя с определенной культурно-религиозной традицией, пусть и не обладая при этом личной религиозностью.
Таким образом, и с точки зрения политической науки, термин этнический верующий – легитимный и работающий термин, позволяющий, в частности, оценить электоральный потенциал той или иной религиозной традиции. Пока этого потенциала достаточно, чтобы "провалить" антиправославного или антиисламски настроенного претендента. Но, несомненно, наступит и следующий этап, когда окрепнувшие в религиозной традиции выборщики будут принимать решения не просто учитывая, но и исходя из религиозной идентичности претендента и своей собственной.
Религиозное и этническое, действительно, часто оказываются органически связаны. Когда после распада СССР наступила эпоха этнической мобилизации, национальные элиты стали искать легитимные формы этнической консолидации. Одной из этих форм стала религиозная традиция. Для одних такой традицией было православие, для других – ислам, иудаизм, буддизм. Поскольку национальные традиции были сильно подточены советским интернационализмом, поиск велся на пути наименьшего сопротивления: это был поиск врага и форм защиты от него. В качестве таких форм защиты от внешнего (большой русский брат) и внутреннего (манкурты) врага в большинстве суверенных республик возникла следующая триада: язык – кадровая политика – религия. В Марий Эл, например, где традиционной религией уже стало православие, в среде национальной интеллигенции возникло движение за возрождение марийского язычества – как форма защиты от русско-православной культурно-этнической ассимиляции. В данном случае религиозность опять же выступает в тесной связи с этничностью, определяется историческим и культурным родством.
Но здесь, после всех наших выводов об общественной легитимации "этнической религиозности" мы подходим к парадоксальному утверждению. Почему в глубинном, онтологическом, если хотите, контексте, нельзя признать корректность терминов этнические мусульмане или этнические православные? Потому что нельзя служить двум господам. Нельзя обладать двумя паритетными идентичностями. В противном случае мы получаем клиническую ситуацию раздвоения личности, сознания. Ведь идентичность – это и есть самоопределение личности. Личность самоопределяется – кто она есть? Понятно, что каждый из нас может определить себя одновременно, как русского, верующего, сотрудника конкретной организации, сына своих родителей, любителя шахмат и бриджа. Но в этом списке есть предельное основание, которое – после выбора – формирует вашу личность, меняет ваше мировоззрение, определяет ваши поступки. В длинном списке ответов на вопрос: "Кто я?", – всегда выбирается один ответ, самый главный, который определяет ваш жизненный путь и ситуативный выбор. Поэтому в предельном, онтологическом, смысле не может быть синергии этнического и религиозного – что-то будет подчинено чему-то. Какая-то идентичность станет основной, базисной, предельной. Это то, ради чего вы сможете (готовы!) умереть. Так, за Родину умирали во время войны. Умирали потому, что побеждала гражданская идентичность, то есть идентичность гражданина страны Советов, гражданина своего Отечества. Так, с именем Христа на устах умирали первохристиане и новомученики российские. Вспомним библейский сюжет: Авраам приносит в жертву своего единственного сына. Почему? Потому что религиозное сознание, религиозный жар веры, или, как теперь принято говорить, идентичности, испепелял все остальное, в том числе отцовство.
Подобных примеров сегодня мы обнаружим множество. Эти две идентичности – религиозная и этническая – очень часто (на уровне групп, сообществ или отдельной личности) вступают в противоречие и противостояние. Если брать ислам, то лучше всего это можно продемонстрировать на примере татарстанских политических элит, конфликт идентичностей которых приобрел формы креативной завершенности. Большая часть татарских интеллектуалов не желает политически активного ислама в Татарстане и регионе. Ислам необходим лишь как маркирование национальной культурной традиции. Стремление подчеркнуть уникальность татарского пути порождает модель ислама, подчиненного идее национального возрождения татар.
Эта модель реформированного ислама была выработана еще на рубеже XIX-XX вв. поколением татарских просветителей и интеллектуалов – Гаспринским, Акчурой и др. Я имею в виду джадидизм, евроислам, то есть реформированный ислам. Идея этнически ориентированного ислама – джадидизма – копирует турецкую модель этнорелигиозных отношений. Напомним, что идеологией, питающей и удерживающей Турецкую республику, является не исламский фундаментализм, а светский ислам, и не исламский халифат, а модель Великого Турана – этнического тюркского государства, простирающего свое влияние на ареал проживания тюрков (то есть в том числе на Астраханский край, Татарстан, Башкортостан, Чувашию).
Понятно, что джадидизм и евроислам входят в прямое противоречие с универсалистским, вненациональным характером ислама как такового, ислама как мировой религии. Отторгаемые даже исламским истеблишментом Татарстана, не говоря уже о молодых имамах, получивших образования в Саудовской Аравии или Египте, джадидизм и евроислам до сих пор остаются идеями-фикс татарских интеллектуалов и политических элит, стремящихся ограничить самостоятельность религиозного фактора в республике. Ислам нужен как спекулятивный фактор, но не как самостоятельная и неуправляемая политическая сила.
Кстати, подобная ситуация наблюдается и в христианстве. Очень часто и для многих христианство – лишь форма сохранения родной этнической самобытности (русской, чувашской, грузинской, армянской). И когда заходит речь о том, что во Христе нет ни иудея, ни эллина, оказывается, что для многих – все-таки есть. Этническое берет верх над религиозным. Это лучший тест на предельную идентичность.
Именно поэтому сегодня нет сильных религиозных партий (в том числе православных). Все интеллектуальные спекуляции, все разговоры о том, что религиозный ресурс не может быть политическим, – это не приговор, а ситуативный диагноз. Просто не сошлись еще несколько условий: нет достаточного количества харизматических религиозных вождей (лидеров), и нет критической массы людей, чья предельная идентичность была бы религиозной (а не национальной, коммунистической, шкурной, наконец).
Но придет время, и религиозных партий – не по названию, а по содержанию их политической и деятельностной активности – в России появится множество. В этом сомневаться не приходится.
|
