Григорий Ревзин Простите за откровения Публикация "Мастера и Маргариты" в свое время вызвала всеобщий восторг Источник: Коммерсантъ-Власть Однако теперь многим неловко об этом вспоминать.
Почти каждое высказывание о "Мастере и Маргарите" начинается с воспоминания о восторге, который человек испытал, прочитав роман первый раз, и я не буду описывать свой – он ничем не отличается от других. Я скорее хотел бы вспомнить другое: где-то с начала 90-х об этом восторге стало неудобно говорить. Вдруг при упоминании романа стало приличнее либо промолчать, либо произнести извиняющимся тоном что-то вроде "Ну, это же все-таки очень хороший роман".
Ветер дул с двух сторон. Сначала присказку "рукописи не горят" стали относить к любой статейке про "свобода хорошо, а советская власть плохо", единственная ценность которой в том, что ее не напечатали. Затем спектакль "Мастер и Маргарита" пошел в театрах. После появились кафе, клубы, рестораны, дискотеки "Мастер и Маргарита". Лучшим памятником Булгакову оказался примус. И в спектаклях, и в кафе, и в дискотеках люди, их организовывавшие, видели что-то глубокое и таинственное. В примусе плескалось мистическое начало. Это был теплый ветер опошления. С другой стороны шло православное осуждение. В конце 60-х, когда Константин Симонов опубликовал "Мастера и Маргариту" в журнале "Москва", среди интеллигенции православные настроения были не слишком распространены.
Через 20 лет быть неправославным стало как-то неприлично. Претензии церкви к роману разбирать бессмысленно. С секулярной точки зрения это была борьба за монополию на Христа, частный случай вековой борьбы РПЦ с интеллигенцией за духовную власть. С церковной точки зрения это была борьба с кощунством. Так или иначе, это был холодный ветер осуждения.
Роман не то чтобы сдулся, но перестал быть откровением для интеллигентов. Вернее, так: если он оставался для тебя откровением, ты оказывался интеллигентом второго сорта, возможно из Воронежа или из специалистов по насосам. Поскольку на рубеже перестройки интеллигенция превратилась в новое дворянство, занятое в основном отстаиванием собственных привилегий, любить "Мастера и Маргариту" было все равно что расписаться в своей мелкопоместности.
Есть, разумеется, академическое изучение Булгакова, Мариэтта Омаровна Чудакова, покойный Георгий Александрович Лескис, еще десяток филологов, для которых все эти общественные колебания вокруг Булгакова с 1967-го по 2005-й ничего не говорят о самом романе. Ая вот думаю: может, все-таки говорят?
Все же не много есть русских романов, чтение которых в первый раз переживалось бы как откровение. Из XX века, пожалуй, ни одного. Есть, конечно, "Война и мир", "Мертвые души" – здесь эффект практически тот же. И, как все помнят, у Толстого с Гоголем тоже были непростые отношения с РПЦ. Но вот кафе "Война и мир" или дискотеки "Мертвые души", по счастью, не случилось.
Мне кажется, тут есть одно очень простое обстоятельство. Михаил Булгаков написал новое Евангелие, то есть заново решил свидетельствовать о Христе. И вот что получилось. Сначала образовались адепты. Они воспринимали роман как откровение и знали его наизусть. Остальные Евангелия они знали хуже или не знали вовсе. Сюжетную канву страстей Христовых они вычитали из романа. И если не поверили, что все было именно так, то по крайней мере поверили, что нечто подобное было. Для людей интеллигентных качество текста иногда оказывается критерием правдивости.
Потом образовались гонители. Так всегда бывает. Рядом с Четвероевангелием существовали апокрифы. Христиане Святой земли долго не могли согласиться, что правильно все рассказано у каких-то неизвестных им Марка и Матфея, когда в соседней деревне говорят, что было по-другому, и точно это знают, потому что Христос у них останавливался. Церковь всегда преследовала этих непрошеных свидетелей. Для нее человек, верующий во Христа, но расходящийся с ней в деталях, всегда гораздо гнуснее и опаснее, чем просто неверующий.
Образовались и толкователи. Целая школа булгаковедов, ищущих в романе зашифрованные смыслы, символы, тайные совпадения, да и просто пытающихся истолковать Булгакова – это тоже весьма распространенное явление.
Наконец, образовалась народная религиозность. Все эти кафе, клубы и теперь сериалы – это она и есть. Вас коробит ресторан "Мастер и Маргарита"? А кафе "У святого Франциска" в Ассизи трогает? Средневековые городские представления на тему страстей Христовых были, вероятно, ничем не лучше сегодняшних сериалов в смысле снижения смысла евангельской драмы. Не знаю, насколько хорош будет сериал Владимира Бортко, но заранее готов многое ему простить. Ведь генеалогию свою он ведет не от канона, а от уличного театра – могли и переборщить со спецэффектами.
Разумеется, все эти аналогии поверхностны. Но мне кажется, сама история сорокалетней жизни романа свидетельствует об одном: у Булгакова получилось. Этот роман и должен был читаться как откровение.
Причем откровение именно свидетельского свойства. Есть, конечно, верующие, которым это свидетельство не требуется, но были и неверующие. И даже больше того – культура XX века была культурой неверующих. Так вот, изнутри этой культуры было сказано, что Христос был. А дальше думайте – есть ли сейчас, или вы его оставили, или он вас. И другого такого романа в культуре XX века нет. И вообще нет в традиции европейского романа.
19.12.2005
|
