Любовь Балакирева "У каждого города свой норов" В гостях у "Религии и СМИ" Савва Ямщиков Савва Васильевич Ямщиков – председатель Ассоциации реставраторов при Фонде культуры РФ, искусствовед.
– Савва Васильевич, Вам принадлежит знаменитая фраза, которую многие повторяют: "Москва для России – мачеха, а провинция – мать родная". Что сегодня происходит в русской провинции? Как вы оцениваете общее состояние православных храмов и иных культовых зданий в малых городах?
– У каждого города свой норов. Есть такие, которые в трагическом положении.. Скажем, Псков. Благодаря новой политике, там закатали под асфальт археологические слои, церкви разрушаются. Рядом с уникальным храмом 15 века Богоявления с Запсковья, входящим во все мировые анналы архитектуры, о котором даже Корбюзье сказал, что если бы он не увидел этого храма, то он не построил бы свою знаменитую капеллу Раншан. Его довели до такого состояния, что он уже просто гниет. А рядом построили шикарный четырехзвездочный отель с рестораном. И оттуда толстосумы смотрят на "заповедные" уголки Пскова.
Но есть места, где более спокойно. Скажем, Великий Новгород. Всего 200 км от Пскова – а положение совершенно иное. И храмы более ухоженные, и памятники. С Ярославлем у меня связано много рабочих моментов, я его очень люблю. Основные храмы там приведены в порядок. Бывая в Ярославле, получаешь заряд духовной бодрости. А, скажем, Ростов Ярославский – это трагедия. Рядом, казалось бы с Ярославлем. Просто страшно смотреть в каком положении Кремль. Все разрушается.
– Русская Православная Церковь сейчас много строит. "Новодел" и старая архитектура – как найти золотую середину?
– Получив освобождение от атеистического 70-летнего рабства, Церковь наша ринулась строить новые храмы. Это обороты, это деньги. Я – человек с корнями, с традициями и считаю, что для того, чтобы церковь существовала и оставалась традиционной, недостаточно поддерживать только Троице-Сергиеву Лавру, Соловецкий и Валаамский монастыри. И прежде чем строить новодельные храмы, необходимо приводить в порядок старые.
История с Храмом Христа Спасителя в Москве более чем показательная. В прошлом веке этот храм построили на проклятом месте, уничтожив Алексеевский женский монастырь. Архитектор Витберг предлагал построить его на Воробьевых горах. Но построили на совершенно неподходящем месте, загородив Кремль. Потом большевики его разрушили. Теперь построили заново, рядом поставили немыслимую статую Петра I. Теперь не только Храм Христа Спасителя, но и Кремль невозможно разглядеть с Воробьевых гор. Пусть на меня не обижаются, но я в эти храмы не хожу. Храм – это, прежде всего, намоленное место. Я понимаю, что есть города, поселки отдаленные, где храмов вообще не было, разумеется нужно строить. Но и не надо забывать о том, что разрушается ценнейшее наследие прошлых веков. Мне иногда становится не просто грустно, мне хочется плакать.
– Монументальное искусство пришло теперь и в сферу религии. Памятники святым – сегодня привычное явление.
– Да, сейчас это поголовное увлечение. Однако, ставить памятники святым – не в традиции православия и вообще канонического искусства. У нас не было скульптуры вообще. Была резная деревянная скульптура, так называемые рельефы. Это как бы икона, переведенная в рельеф. У нас никогда не было объемных скульптур. Борьба христианства с язычеством когда-то начиналась с борьбы с идолами, с разрушения капищ. Поэтому наши предки считали античную скульптуру противоречащей идеям христианства.
– В Москве открывают памятник греческим монахам братьям Лихудам, а на август месяц запланировано официальное открытие памятника патриарху Никону в Саранске.
– Я – абсолютный противник установки памятников святым. Поставил Клыков в Григорове неплохой памятник протопопу Аввакуму. Но протопоп Аввакум не был святым, он был старообрядец, борец за старую веру. Ну, еще куда ни шло – Кирилл и Мефодий в Москве. Они не просто святые, они просветители. Но я абсолютный противник установки памятников святым. Моя позиция такова – надо восстанавливать то, что у нас еще сохранилось. Самый вопиющий пример: три года назад был юбилей Пскова. И за два дня открывают в городе два одинаковых памятника равноапостольной княгине Ольге. В один день Церетелли открывает, на следующий – Клыков. Это уж город Глупов...
– Прошлым летом я гостила в Мышкине, так в тамошнем местном музее, на комоде сидит изумительной работы дервянный Христос. Привезли из разрушенной деревенской церкви.
– Христы деревянные – это пермская скульптура. Но все равно это идет от иконы, переведенной в рельефы. Вот сделал же в свое время Клыков памятник Сергию Радонежскому в Радонеже. Тот памятник я принял душой, потому что он как бы от иконы идет. И он больше напоминает рельеф. Нам надо возрождать наши традиции. А рельефы – это традиция. Их нужно возрождать, как и книжную миниатюру, как церковное шитье, работы по металлу, – обязательно. Я считаю, что Церковь должна украшаться художниками профессиональными, верующими. Лишь бы только это не были дешевые поделки.
– А помнится, вы предлагали объявить мораторий на все памятники...
– Сейчас ставят очень много памятников, можно подумать, что у нас процветающая страна. У нас каждый год миллион людей умирает, а мы памятники ставим. Это мне напоминает по стилю ленинскую монументальную пропаганду. Но те хоть ставили из недолговечных материалов. Успели даже три памятника Иуде поставить, один из них в Ногинске стоял. Но, слава Богу, они были гипсовые и очень быстро разрушились.
Вы же со мной согласитесь, что пока дом неустроен, пока у человека нет хлеба, нет крыши над головой – человек свадьбу устраивать не будет и гостей не позовет.
– В современной правовой практике взаимоотношение РПЦ и учреждений культуры – одна из болезненных тем. Как бы вы подошли к решению этой проблемы?
– Моя позиция такая. Когда пришла пора, и атеизм кончился, Церкви стали возвращать ее имущество. Я лично считаю, что Церкви надо вернуть все. Вместе с другими деятелями культуры я подписал письмо (оно было опубликовано в "Литературной газете"), в котором призывал вернуть Церкви все ее имущество. Но там же мы дали пояснение – ни в коем случае не революционными большевистскими методами, не выгоняя музеи, не выгоняя реставрационные мастерские. Потому что эти самые музейщики и реставраторы спасли от разрушения уникальные святыни. Считаю, что в России должны возродиться церковно-археологические музеи, которые существовали до революции. В Италии вы приезжаете в монастырь – тут и служат, и на экскурсию можно прийти. Вот к чему мы должны стремиться.
– Хорошо, когда Церковь и культура живут в мире, как в Третьяковской галерее. А вот в Рязани идет настоящая война между музейщиками, сотрудниками Кремля и РПЦ. Похожую ситуацию сегодня переживает и Государственный литературный музей, созданный в 1934 году в комплексе Высокопетровского монастыря.
Меня порой поражает нахрапистость со стороны духовенства. Я никогда не забуду истории, когда Кочеткову дали Сретенский монастырь, а там находился наш Отдел реставрации древнерусской скульптуры. Так эти "просвещенные" пастыри зимой выбросили на улицу уникальные памятники. Хорошо помог тогдашний заместитель Министра культуры Александр Иванович Шкурко, сейчас он служит директором Исторического музея. Основная база нашего института реставрации была в Новоспасском монастыре. Слава Богу, нам дали путевой дворец Елизаветы Петровны в Измайлове на улице Гастелло.
Я понимаю, что надо освобождать Марфо-Мариинскую обитель, церковь Екатерины на Большой Ордынке, но надо что-то давать взамен. И в Рязани они просто обязаны найти консенсус.
– Действительно, случаев паритетного сосуществования в культовых сооружениях современная Россия знает немного...
– Но примеры есть. Когда архимандрита Зинона сделали настоятелем псковского Спасо-Мирожского монастыря, он сразу сказал, что в Спасо-Преображенском храме с росписями середины 12 века он будет служить лишь один раз в году на Преображение. Вот вам образец высокопросвещенного пастыря! Он отреставрировал надвратную церковь 17 века, сделал иконостас и там служил. Тогда там была потрясающая жизнь: и службы были, и экскурсии. Но через три года его перевели.
– Вы упомянули об архимандрите Зиноне. Какова его судьба после ухода из Спасо-Мирожского монастыря?
– Отец Зинон – мой друг. Он уехал и построил церковь между Псковом и Печорами в Гверстони, где жил и работал несколько лет. Теперь он – насельник Троице-Сергиевой Лавры. В Гверстони остались его помощники-подмастерья Петр и Павел. Ну а Мирожский монастырь потерял замечательного пастыря и художника...
– В доперестроечной России умели растить хороших реставраторов. Как эта отрасль себя чувствует сейчас? Какие проблемы в вашем цехе?
– Положение очень тяжелое. Федеральное агентство по культуре отпускает огромные государственные деньги на все эти малопристойные художественные биеннале, которые демонстрируют калоотстойники, обгаживают Толстого курами, им за это Академия художеств дает золотые медали. А отечественная реставрационная школа гибнет. Под угрозой быть выброшенным на улицу остается Центр реставрации монументальной живописи на Кадашевской набережной – единственная в России организация, где 100 с лишним первоклассных специалистов занимаются реставрацией древних фресок. Здание продолжают выставлять на тендер, не предоставляя ничего взамен.
– В Министерстве культуры до недавнего времени существовала Комиссия по аттестации реставраторов. Как скажется ее упразднение на нашей реставрационной школе?
– Государственная комиссия по аттестации реставраторов существовала более полувека. В нее входили ведущие специалисты, ученые, реставраторы, искусствоведы. Она была единственным органом, направляющим и регулирующим деятельность всех реставрационных учреждений страны. Для реставраторов это было высшее учебное заведение, которое присваивало им квалификацию. Значение этого органа для отечественной реставрационной школы такое же, как МГУ для подготовки своих специалистов. Работы реставраторов рассматривались специалистами, проверялись реставрационные паспорта, выдавался диплом, который давал реставратору основание работать. Я считаю, что ликвидация этой Комиссии приведет к уничтожению нашей реставрационной науки. Сейчас мы с Росохранкультурой пытаемся возродить эту комиссию. Но уничтожить легко, а возродить трудно.
|
