Режиссер Александр Прошкин: "Я склонен верить в стояние Зои" Фильм "Чудо" – в конкурсной программе Московского кинофестиваля, который открывается сегодня вечером Источник: Известия-недели Открывается 31-й Московский международный кинофестиваль сегодня фильмом Павла Лунгина "Царь". Лунгин же возглавляет жюри, которому предстоит определить лучший из 16 конкурсных фильмов. Россию в главной программе кинофестиваля представляют три картины: "Палата N6" Карена Шахназарова, "Петя по дороге в царствие небесное" Николая Досталя и "Чудо" Александра Прошкина. Накануне открытия кинофестиваля Анна Федина (Vogue, специально для "Недели") посмотрела ленту "Чудо" и побеседовала с ее создателем.
– Московский кинофестиваль открывается "Царем", в котором Ивану Грозному противостоит митрополит Филипп. Ваше "Чудо" рассказывает о девушке, которая пустилась в пляс с иконой и окаменела. В прошлом году одним из самых успешных наших фильмов был "Юрьев день", где главная героиня вела себя, как Мария Магдалена. Два года назад был побивший все рейтинги "Остров" про убийцу, ставшего монахом. С чем, по-вашему, связано столь активное увлечение темой религии?
– За всех отвечать не могу. Но думаю, что религиозность нашего народа все-таки сильно преувеличена. Иначе весь ХХ век не громили бы так ожесточенно церкви. Да, перед телекамерами сейчас все крестятся, особенно те, кто чувствует, что совесть нечиста, а потому пытается заручиться поддержкой сверху. В "Чуде" таков герой Маковецкого – чиновник по делам религии, который вроде как церковь прижимает, но все про нее и про себя понимает и потому сам потихоньку крестится...
Но привычки по воскресеньям ходить на службу в России нет, и объединения народа на почве религии не происходит. Если бы оно было, мы могли бы между собой договариваться. Но в нашей стране церковь, к сожалению, не выполняет своих общественных функций.
– Чего вы хотели своим фильмом добиться?
– Больше всего я боялся, что из "Чуда" получится религиозная картина. Хотя Юрий Арабов, безусловно, задумывал ее таковой. Я в вопросах религии все-таки неофит, и для меня важнее всего не то, было "стояние Зои" или не было, а нравственный посыл. Мы ведь живем, не особенно задумываясь о своих поступках и оправдываясь тем, что "так живут все". И чтобы заставить нас заглянуть внутрь себя, должно произойти нечто из ряда вон выходящее. Только тогда мы задаемся вопросом: а может, Бог есть и надо отвечать за свои дела? Бог – это ведь не только любовь и всепрощение, но и страх. А из нашего лексикона исчезло такое слово, как богобоязнь, боязнь преступить. И вот для героев моего
фильма таким экстраординарным событием, заставившим пересмотреть свою жизнь, становится случай с девушкой и иконой.
– Вы знали об этой легенде до того, как прочитали сценарий Арабова?
– Да, конечно. Есть небольшая книжечка, изданная Патриархией, в которой этот случай изложен и даже приведены какие-то доказательства. Хотя очень странно, что иерархи церкви, с которыми я разговаривал, к "стоянию Зои" относятся обыденно... У католиков домик в Самаре, который, кстати, по сей день сохранился, давно бы стал местом паломничества, а у нас что Зоя, что мироточащие иконы – явления одного порядка. Чудо, ну да, чудо.
– Вы-то в него верите?
– Легендой о "стоянии Зои" живет весь город Самара. Впрочем, правда это или миф, никто не знает. Живых свидетелей тех событий не осталось, их просто убрали. Но Юрий Арабов, например, получил письмо от женщины, которая рассказала, что пыталась пробиться к дому, где якобы произошло это чудо, но было оцепление и никого туда не пускали. Тогда она попыталась что-то разузнать через симпатичного милиционера, а в результате вышла за него замуж. Стало быть, если оцепление, действительно, было, – значит, все это неспроста. Я во всяком случае склонен считать, что чудо все-таки произошло.
– Кто из героев фильма вам ближе?
– Сложно сказать. Они все люди симпатичные, но в результате жизнь какую-то невыносимую создают. Как так получается? Не очень понятно. Все врут, все очень пеняют на власть. А ведь власть – это продолжение нас самих. Еще наши люди совершенно не в состоянии договориться друг с другом. Никогда. Наверное, неспособность к самоорганизации – самая трагическая наша черта. Нам всегда нужно, чтобы кто-то был сверху и все объяснял, делил, решал.
– Что вам самому запомнилось о 1950-х годах?
– Эйфория. Это было счастье, что долбанули по Сталину и что стали возвращаться из лагерей знакомые родителей и родственники. Плюс, конечно, страх. Фильм "Холодное лето пятьдесят третьего" во многом автобиографический. Я сам учился в школе с ребятами, которые вышли из лагерей, где сидели не только по политическим статьям. Правда, наше совместное обучение продолжалось недолго, месяца три. Потом их упрятали обратно...
Позже я в своей жизни еще два-три раза испытывал эйфорию, но когда ты раз за разом видишь, как все надежды уходят в песок, эмоции остывают. Есть у нас такой талант – мы не умеем воспользоваться своим историческим шансом. Несколько раз мы оказывались на грани какого-то невероятного слома, который предполагал огромный скачок. Но... покричать вместе можем, а договориться и начать действовать – нет. Зато есть люди, которые умеют использовать народную эйфорию в своих целях.
– Вы не обратили внимание, что неспособности людей к общению была посвящена и большая часть фильмов на прошедшем "Кинотавре"?
– Такая тенденция есть, но фильмы все равно были очень разные и большинство я смотрел с удовольствием. Но, честно говоря, меня расстроил выбор жюри – они поддержали картины, снятые людьми из провинции, которые очень хорошо знают эту жизнь, но при этом живут в Лондоне. Они с ненавистью и злобой топчут нашу реальность, не оставляя ей никакого шанса. А я не могу сочувствовать героине, которая начала с преступления, а закончила фактически убийством своего ребенка. Для меня искусство начинается не с ненависти, а любви.
– Какое впечатление на вас произвел конкурс "Кинотавра" в целом?
– У нас подрастает искреннее, но ведомое поколение режиссеров. Они во многом талантливые и честные ребята, но им оставили узкую щель, в которой они могут разговаривать. Зрителя нет, проката нет, в большинстве своем они работают на западные фестивали. А там, во-первых, необходимо вписываться в эстетический контекст, а во-вторых, России там отведено место убогих, депрессивных и лишенных будущего. Вот тот сегмент, который нам оставлен на мировом кинорынке. Раньше Советский Союз приходил великой кинодержавой и всех расталкивал. Сейчас члены Евросоюза, скажем, румыны могут говорить на своем языке, а от нас хотят либо псевдо-Тарковского, либо такого мрачного кино, что чернуха 1990-х покажется дамскими соплями в меду. Конечно, такая ситуация не может не огорчать...
* * *
О чем фильм "Чудо"
Уральский фабричный городок, 1950-е годы. Пышнотелая и недалекая Василиса (дебютная роль Марии Буровой) на танцах остается без партнера и, схватив из красного уголка икону Николая Угодника, пытается закружить ее в вальсе, но на глазах у друзей превращается в каменное изваяние. Весть о чуде разносится по окрестностям, и расследовать это дело отправляется корреспондент областной газеты (Константин Хабенский). А местный начальник по делам религии (Сергей Маковецкий) пытается уговорить священника (Виктор Шамиров) объявить, что чуда никакого не было. Разрешить ситуацию в результате удается только Никите Хрущеву. В отличие от предыдущего фильма Александра Прошкина – пронзительного до слез "Живи и помни" – картина "Чудо", хотя и показывает трагические судьбы очень разных героев, в результате оказывается не драмой, а детективом. Увлекательной историей про то, как советская власть пыталась скрыть информацию о случившемся феномене.
|
