Андрей Митрофанов, кандидат исторических наук, старший преподаватель исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, докторант Лувенского университета Моя главная школьная учительница К девятому дню со дня кончины Татьяны Николаевны Щипковой В христианском богословии с первых веков существования земной Церкви присутствует такое явление как опыт инкультурации. Это непривычное для русского слуха наименование означает вхождение в иную культуру и в стихию иного языка для того, чтобы при помощи средств воспринятого языка и в категориях познаваемой культуры свидетельствовать об универсальной и вселенской истине. Выдающимся примером реализации подобного опыта является ученая и педагогическая деятельность Татьяны Николаевны. Мне довелось учиться у Татьяны Николаевны на протяжении трех лет в старших классах школы при Санкт-Петербургском Институте богословия и философии. Могу сказать без преувеличения, что этот период наложил серьезный отпечаток на всю мою дальнейшую учебную и научную деятельность. Уже первая встреча, знакомство с Татьяной Николаевной произвели на меня неизгладимое впечатление.
Жарким майским днем 1996 года, когда последний весенний месяц близился уже к своему завершению, я пришел в памятный для каждого петербуржца дом номер 7 на набережной Обводного Канала. В этом доме, который был некогда зданием Санкт-Петербургской Императорской Духовной Академии, в северном флигеле располагался Институт богословия и философии. При нем существовали старшие гуманитарные классы, в которые я собирался подавать документы. Классы привлекали тем, что в них, как мне рассказывали старшие сверстники, сочеталось преподавание классических дисциплин: древних языков и философии с подлинно христианской и творческой атмосферой повседневного культурного общения. Я вошел в аудиторию с большими окнами, в которой проходило собеседование: аудитория была заполнена преподавателями Института и гуманитарных классов. Собеседование заключалось в том, что каждый "кандидат" в учащиеся этих гуманитарных классов должен был изложить цель своего прихода, рассказать о своих интересах и творческих предпочтениях, а также ответить на вопросы отдельных преподавателей. В общем, я всегда любил вести беседы с учителями на различные исторические темы, даже спорить с ними, однако ограниченность во времени и сумбурность вопросов не оставляли места для подробного разговора с преподавательским составом, который мог бы позволить мне в полной мере почувствовать атмосферу нового учебного заведения. Ответив на краткие вопросы директора гуманитарных классов, Сергея Исаевича, обменявшись несколькими фразами об инквизиции с преподавателем истории, Юрием Алексеевичем, я уже думал, что собеседование завершилось, и таким же точно образом легко и беззаботно будет проходить все мое дальнейшее обучение. Однако в конце собеседования совершенно неожиданно ко мне обратилась преподаватель французского языка, и я сразу почувствовал, насколько поверхностно и облегченно я представлял себе доселе обучение гуманитарному знанию. Татьяна Николаевна задала мне только один вопрос: "В наших классах особое внимание уделяется изучению языков. Готовы ли Вы осуществлять каждодневную черновую работу, необходимую для освоения иностранного языка, делать упражнения, писать контрольные и заучивать грамматические парадигмы?" Вопрос Татьяны Николаевны почему-то сразу заставил меня проникнуться уважением к тому заведению, в стены которого я поступал. Ни разу еще я не слышал, чтобы кто-либо из учителей спрашивал учащихся о том, готовы ли они лично заниматься тем или иным предметом, тем более языками. В учебных заведениях, в которых мне доводилось учиться прежде, подобного вопроса никогда не задавали. Языки (а точнее один язык – английский) во всех школах, где я учился ранее, вели по привычке из ряда вон плохо, никто даже не пытался пробудить какой бы то ни было интерес к изучаемому предмету. Чаще всего учителя моих прежних школ и сами не знали, зачем они ведут тот или иной предмет, каков его смысл, отделываясь, на сей счет различными бессодержательными рассуждениями о пользе знания. Услышав вопрос Татьяны Николаевны, я сразу почувствовал поразительное доверие к себе – еще подростку, и вместе с тем осознал некое еще таинственное, но несомненное значение французского языка для меня лично, и для моих внутренних устремлений. Воодушевленный таким серьезным отношением, я сразу же ответил, что готов, и был зачислен.
Уже первые занятия французским языком, которые вела Татьяна Николаевна, всецело захватили меня, завладели моим сознанием. Прежде всего, Татьяна Николаевна находила всегда удивительно точные и верные слова для того, чтобы объяснить, раскрыть содержание французских слов и грамматических форм. Ясное представление об изучаемом предмете стимулировало дальнейший интерес. Каждое занятие мы узнавали что-то новое, постепенно без суетной спешки обогащали свой словарный запас. Вместе с тем, Татьяна Николаевна уделяла внимание всем своим ученикам в отдельности, проявляла внимание к личности учащегося с тем, чтобы внушить необходимую для любого занятия личную причастность к рассматриваемому материалу. С особой благодарностью мне хотелось бы вспомнить в высшей степени интересные занятия, которые Татьяна Николаевна провела для меня, уделив мне время, перед моим поступлением в университет.
Подробно разбирая отдельные грамматические формы, усваивая новые слова, мы имели возможность благодаря вниманию Татьяны Николаевны постепенно постигать то, чем же все-таки является французский язык лично для каждого из нас. С этой точки зрения можно сказать, что метод Татьяны Николаевны представлял собой органичное развитие того отношения к изучаемому языку, которое было характерно для дореволюционной российской филологической школы. Это отношение предполагало восприятие языка через осознание внутренней логики его развития и через интуитивное приобщение к тому культурному пространству, которое сформировано изучаемым языком. Иными словами, изучение грамматики и лексики французского языка происходило при помощи упоминавшейся выше инкультурации, при помощи вхождения в языковую культуру. В самом деле, когда мы анализировали под руководством Татьяны Николаевны те или иные грамматические конструкции, мы неизменно обращались к литературным памятникам французского языка, которые делали для нас этот язык живым. Когда мы читали рассказы Мопассана, перед нами представали овеянные трагизмом и опустошением франко-прусской войны – этого логического следствия революции 1789-92 гг. – пейзажи Иль-де-Франс. Когда мы открывали произведения Стендаля и Мериме, нас пленяли образы невостребованных жизнью героев, подобных античным персонажам, сошедшим с картин Давида и Жерико, – героев, которые, однако, были обречены влачить жалкое и пустое существование среди внешнего бытового благополучия после того, как сошел в могилу тот, кто своей треугольной шляпой и серым походным сюртуком двадцать лет повергал в оцепенение Старый Свет. Когда мы беседовали о религиозных войнах, ужас противостояния между христианами XVI века, тени герцога де Гиза, коннетабля де Монморанси и Гаспара де Колиньи как будто незримо слетались к окнам нашей аудитории и смотрели в них сквозь дождевую пелену. Экскурсы Жака Ле Гоффа в историю французского рыцарства и описание чина посвящения в рыцари становились для нас живыми и яркими, благодаря глубоким комментариями Татьяны Николаевны. Татьяна Николаевна представала перед нами не только непосредственной носительницей французского языка, но также носительницей французской, и даже в более широком смысле, романской культуры, как бы передавая нам духовный дар, оставленный лично для нас Хлодвигом и Людовиком Святым, Жанной д’Арк и Бланкой Кастильской.
Это живое культурное свидетельство, этот дар прекрасной Франции приобретал для нас особенную ценность еще и потому, что его передача и восприятие было выстрадано тем опытом – опытом борения за истину, исповедания истины, – о котором нам рассказывала Татьяна Николаевна во время перемен или пауз в занятиях. Опыт страдания за правду Божью, к которому приобщилась Татьяна Николаевна, был для нас – пятнадцатилетних подростков, живым, экзистенциальным символом того, что рыцарские добродетели, о которых мы читали вместе с ней в повествованиях о Жанне д'Арк, могут воплощаться и в наше время в конкретных наших наставниках.
-
"Франция на лик твой просветленный я еще, еще раз обернусь,
И как в омут погружусь бездонный, в дикую мою, родную Русь...", –
писал Николай Гумилев в трагические дни 1917 года. Эти строки поэта чрезвычайно точно характеризуют состояние наших душ, когда мы после чтения Мериме или Гюго спрашивали Татьяну Николаевну о тех лагерных испытаниях, которые ей выпало перенести в советское время в период богоборчества. Особенно поразили меня удивительные воспоминания Татьяны Николаевны о том, как она встретилась в лагере с другой заключенной за веру – баптисткой. Воспоминания эти произвели на нас неизгладимое впечатление, прежде всего тем, как единство Церкви Христовой не зависимо от конфессиональных различий между христианами неожиданно проявляет себя именно в критических ситуациях личного апокалипсиса, в момент исповедания веры. Когда Татьяна Николаевна описывала нам то, как ее арестовали, за что ей вынесли приговор, – мы, действительно, становились свидетелями опыта личного христианского исповедничества. Для многих из нас было удивительно, что это исповедничество происходило не в первые века христианской истории, а совсем недавно, за какие-то несколько лет до нашего рождения. То обстоятельство, как Татьяна Николаевна делилась с нами своим жизненным опытом, восхищало нас, и мы, сидя за партами, слушали, затаив дыхание. Ответы Татьяны Николаевны на наши вопросы, касавшиеся ее жизни и ее лагерного опыта были, очень простыми, ясными, лишенными эмоций, но наполненными поразительной духовной силой.
Для нас, совсем еще юных слушателей, было очевидно, что та благородная рыцарственность духа, которая вызывала в наших сердцах образы Жаны д'Арк и маркизы де Боншан и которая явственно предстала перед нами в лице Татьяны Николаевны, была всегда неизменной. Она была всегда одной и той же и в классе за учительским столом, и в лагерном бараке, среди уголовниц, которые, воспитанные без малейшего представления о Боге и о Евангелии, обретали в лице Татьяны Николаевны подлинный пример духовного борения за истину Христову.
Благодаря Татьяне Николаевне я приобщился к неисчерпаемому богатству французского языка и культуры. Каждый раз, когда я приезжал в Париж или в какой-либо иной франкоговорящий город, уроки и заветы Татьяны Николаевны выручали меня в самых запутанных и авантюрных ситуациях. Помогали ощутить сердцем дуновение небесного эфира галльской земли. И вместе с тем, именно свидетельство Татьяны Николаевны об истине Христовой, ее стойкость среди житейских испытаний позволили мне осознать в живом опыте общения с ней, что красота и глубина интеллектуального знания и культурного предания реализуются в полной мере только в личной деятельной христианской жизни. В этом заключается сущность того православного церковного опыта, которым одарила меня Татьяна Николаевна и который, я надеюсь, поможет мне во всей своей последующей жизни оставаться ее достойным учеником.
Новый Лувен (Бельгия), 19 июля 2009 года
|
