Даниил Щипков Возврат к религии через традицию Интервью лидера международного "Евразийского движения", философа Александра Дугина Источник: НГ-Религии Мы приняли евразийство как мировоззрение и сделали его своей идеологией, говорит лидер международного "Евразийского движения", философ Александр Дугин.
Усиление государственнических настроений в нынешней российской власти давно заметно невооруженным глазом. Поэтому неудивительно, что идеи неоевразийцев и их лидера Александра Дугина вызывают все больший интерес у общества и некоторых политиков. "НГР" попытались выяснить, как этот мыслитель, евразиец по убеждениям и старообрядец по вере смотрит на различные проблемы религии и оценивает ее значение для сегодняшней России. Александр Дугин.
– Александр Гельевич, чем исповедуемое вами евразийство отличается от классического евразийства русских эмигрантов 1920-1930-х годов?
– "Старое" или "историческое" евразийство, связанное с именами Николая Трубецкого, Петра Савицкого, Николая Алексеева, Георгия Флоровского, было интереснейшим и парадоксальным идейным течением, глубоко консервативным по духу и содержанию, но модернистским (революционным) по форме. Евразийцы переосмыслили события 1917 года в отличном от большинства консерваторов диалектическом ключе. Опознали в большевиках прямых наследников древнерусского имперостроительства.
Это было причудливое, но крайне проницательное учение, которое на тот момент представляло собой не более чем набор философских, религиозных и геополитических интуиций, не выраженных в систематической доктрине.
Второй этап развития евразийских идей был представлен разработками Льва Гумилева. А третий начался в середине 1980-х годов, когда я и круг моих последователей обратились к наследию указанных авторов. Это было вызвано не только историко-философским, "архивным" интересом. Мы приняли евразийство как мировозрение и сделали его своей идеологией.
Мы привнесли в евразийство гигантский геополитический инструментарий, а также фундаментальный пласт традиционализма, европейского по происхождению, но антиевропейского по духу. Была разработана теория "экономики больших пространств". В ответ на явление глобализации мы создали доктрину "многополярности" – "альтер-глобализации" или "региональной глобализации". Мы начали участвовать в политической жизни России и вскрыли колоссальные закономерности политики – непонятные и неизвестные ранее.
– Но вы отказались идти на последние выборы в Думу. Это можно расценивать как уход из большой политики?
– Не совсем так. После выборов в Думу я и мои сподвижники пересмотрели наш партийный формат, поскольку перспективы партстроительства в нынешней России, на наш взгляд, исчерпаны и тупиковы. В ноябре 2003 года мы создали международное "Евразийское движение". Полагаю, сегодня это наиболее адекватная форма продвижения евразийских идей в общество. Евразийство шире, чем просто политика и тем более партия, – это идеология.
– Евразийство всегда уделяло особое внимание религии. Чем для вас является религия на индивидуальном, общественном и государственном уровне?
– Религия – это центральная часть традиции. Как и всякая традиция, она является формообразующим компонентом личности, общества и государства.
– Но традиция – это не только религия, это и многое другое: от политики до национальной кухни...
– Безусловно, традиция – более широкое понятие, чем религия. Но на Руси мы тысячу лет живем с православной христианской верой, которая для нас стала синонимом слова "традиция" вообще. Другой традиции у нас нет. Русским православным христианством проникнуты наши привычки, психология, мораль, культура и т.д. Поэтому здесь мы можем поставить знак равенства между традицией и религией.
– Должно ли осуществляться государственное регулирование вопросов, связанных с религией?
– Найти правильные пропорции отношения государства к религии крайне трудно. Для того чтобы этот процесс стал органичным, сближение Церкви и государства должно идти через общество. Тот факт, что Церковь отделена от государства, – благо и для Церкви и для государства. Но Церковь не отделена от общества, и здесь государство должно помогать ей укреплять позиции.
Речь идет не о государственных директивах или законах, а о введении системы социального ценза, поощряющего благосклонное отношение к православию, порицающего нападки на Церковь и несоблюдение православной этики. Это не значит, что все должны соблюдать посты или молиться перед началом рабочего дня. Просто нужны твердые общественные критерии того, что хорошо и правильно, а что плохо и неправильно.
– Звучит абстрактно. Как подобный ценз может быть введен в общество, если не на законодательном уровне?
– Когда я говорю о социальном цензе, я имею в виду консенсус авторитетных людей. Общество – это элиты, массы и СМИ. Через обращение к своей традиции они должны приходить к консенсусу по вопросам веры, этики, нравственности.
В качестве положительного примера могу привести инициативу митрополита Кирилла (Гундяева) – Всемирный Русский Народный Собор. На последнем VIII Соборе были приняты нравственные рекомендации для бизнеса, рассматривались вопросы внешней политики России и международной политики в православном мире. На VI соборе мы говорили о месте православия в цивилизации. Если общество именно так будет утверждать позитивную систему ценностей, связанных с православной традицией, тогда индивидуум будет сочетать мысль о себе с мыслью о своих корнях, Церкви, религии. А дальше пусть делает выбор.
– Возьмем конкретный пример. Надо ли вводить в школы изучение православной культуры?
– Предмет "Основы православной культуры" – это вещь, безусловно, позитивная и должна быть утверждена законодательно. Жить в стране и не знать основ ее культуры – нонсенс. Не нравится страна – двери открыты.
– Вы говорите о православной традиции. Вы сами – старообрядец. Значит ли это, что традицию для вас олицетворяет старая вера?
– Старообрядчество – это консерватизм и традиционализм в Церкви. Поэтому всякий последовательный церковный консерватор не может пройти мимо старообрядчества. Когда он пытается найти точки консерватизма и традиционализма в новообрядческой традиции, то неизбежно наталкивается на три тупика: откровенно антиправославная культура XVIII века, русская секулярная элита XIX века, считавшая себя "православной", но говорившая по-французски или по-немецки, а также черносотенство и ксенофобия, когда ненависть к инородцам и невежественное мракобесие заменяют позитивное и созидательное углубление в традицию.
Старообрядчество преодолевает все эти тупики. Здесь нет мракобесия, абсолютно логичным выглядит объяснение феноменов XVIII и XIX веков. Кроме того, у староверов была выработана колоссальная культура русского духовного сопротивления, это очень устойчивая конфессия, она формирует крепкий и жесткий характер. Это мужская версия православия.
– Что же делать с новым обрядом, не вписывающимся в обрисованную вами консервативно-традиционалистскую перспективу?
– Все сказанное выше не означает обесценивания новообрядчества, то есть той части православной традиции, которая представлена Русской Православной Церковью. Надо не менять одно на другое, но наметить старообрядчество как некий вектор, а в пределе и цель. Лучший инструмент для этого – единоверие. Не порицая никонианство, некоторые люди добровольно переходят в старую веру и сохраняют общение с РПЦ. Я глубоко убежден, что сегодня в России нам нельзя поднимать вопросы догматики – это область компетенции специалистов. Начинать надо с внешнего, чтобы через обряд, традиции, привычки вспомнить свои корни и возродить Россию.
– Как вы относитесь к присутствию католиков и протестантов в России?
– С моей точки зрения, католичество – совершенно чуждое для русского человека явление. Но при этом вполне можно допустить наличие католиков, которые будут жить рядом с нами при условии отсутствия агрессивного миссионерства и пропаганды с их стороны. То же относится и к протестантам.
Нельзя также забывать, что в России есть народы, которые традиционно исповедуют католицизм или протестантизм. Есть также протестантские группы, которые могут быть интегрированы в наше общество. В качестве позитивного примера могу привести Лютеранскую Церковь "Ингрии". Изначально будучи финской, сегодня она расширяется за счет традиционных русских баптистов, пятидесятников и адвентистов. История этой Церкви – образец спокойного и корректного развития протестантизма в России. А лояльность государству и нации делает такого рода явления весьма положительными.
– Вы часто говорите о стратегическом альянсе православия и ислама. Зачем он нужен?
– С точки зрения евразийства традиция – это всегда "плюс". Отсутствие традиции – "минус". Представители нетрадиционного ислама (талибы, ваххабиты, "Братья мусульмане"), "нахватав" отдельных вероучительных положений, начинают трактовать их, исходя из собственной фантазии, не согласовываясь с традицией. Такой ислам нам не нужен!
В целом же мусульманская традиция очень устойчива. Поэтому нам, русским традиционалистам, необходимо найти общие стратегические интересы с другими традиционными обществами. И в первую очередь с теми, с кем нас объединяет созерцательность, неспешность, справедливость, общинность, неприязнь к индивидуальной наживе, ростовщичеству, обману и т.д. Исламская цивилизация может быть очень важным стратегическим союзником России. Где ислам традиционен, там он не представляет никакой опасности для нас.
Если мы хотим, чтобы ислам работал в созидательном ключе, мы должны привлечь его к активному соучастию в нашей судьбе. Тогда нас будут уважать, с нами будут считаться и нам будут помогать. Вот что я называю системой партнерства или стратегических альянсов.
– Если следовать этой логике, православие должно заключать альянсы и с буддистами, и с иудеями?
– Безусловно. Из диалога нельзя исключать даже представителей разных экзотических, но традиционных культов, например шаманов, язычников. Только исходить нужно из того, насколько значим для нас тот или иной партнер.
– Многие западные теологи писали о том, что секуляризация на Западе завершилась. Началась ли она в России?
– Идея секуляризации – один из основных тезисов эпохи модерна. Модерн закончился. Как безусловный императив модерна закончилась и секуляризация. Оглядываясь назад, можно увидеть, что она происходила как на внешнем уровне сознания и социальных институтов, так и на уровне внутреннего содержания общества. По-настоящему секуляризованной можно считать, пожалуй, только городскую элиту и интеллигенцию европейских столиц. Это люди, у которых идеология модерна проникла из сознания в бессознательное и выжгла душу.
Советские люди были секуляризованы только формально – они не ходили в церковь, не соблюдали посты, но по сути остались глубоко традиционными.
– Эпоха модерна закончилась. Пришел постмодерн. Для России и для Европы этот термин означает одно и то же?
– Это очень разные вещи. Постмодерн для Европы – это результат завершения программы модерна по ликвидации традиционного общества. Постмодерн безразличен как к секулярному, так и к религиозному. Ему наплевать абсолютно на все.
В России программа модерна даже не начиналась. Поэтому мы можем рассматривать нынешнюю эпоху постмодерна в России как возможность открытия собственных фундаментальных и глубинных ценностей и возможность пренебречь императивами модерна. Настоящий евразийский или русский постмодерн – это явление, наделенное абсолютно иным содержанием, чем на Западе. Это уникальный исторический шанс легитимировать нашу традицию.
– Тогда главным деятелем эпохи русского постмодерна должен стать старообрядец...
– Возвращаясь к традиции, мы всегда привносим в нее элементы современности. Смешение внешней новизны и традиции неизбежно.
В этом смысле старообрядчество, как ядро русского традиционализма, безусловно, имеет больше постмодернистских черт, чем, скажем, новообрядчество. И старообрядцы, как ни странно, будучи противниками нововведений в вере, традиционно были открыты к новому в культуре, технике, экономике и т.д. Поэтому русский старообрядец чувствует себя в постмодерне, как рыба в воде. Хотя нельзя забывать, что старообрядчество – это гораздо больше чем постмодерн. Это и вера, и мировоззрение, и культ. Это истина, в конце концов.
– Взгляды каких партий на религию наиболее близки позиции международного "Евразийского движения"?
– Однозначно – "Единой России". Но мне кажется, что все партии, которые сегодня представлены в Думе, поддерживают усиление роли религии и веры в обществе, отстаивают православные ценности. Как традиционалистов нас это радует.
7 апреля 2004 г.
|
