Виктор Судариков Протодиакон Андрей Кураев: Мои девяностые Источник: Православие и мир У протодиакона Андрея Кураева не бывает простых историй. "Снежная королева" или "Гарри Поттер", Великий пост или Лев Толстой, догматы или каноны, благословение Патриархом призывников – в его рассказе обязательно возникнет: "На самом деле", "если обратиться к рукописи IV века", "так вот, дело в том, что" – и за обыденной линией повествования возникнет вдруг вертикальный контекста. И не один.
На кухне у отца протодиакона шумят семинаристы – что-то обсуждают, и так оживленно, что, кажется сорвется интервью – не будет слышно ни слова. Пробираемся мимо книжных стопок в дальнюю комнату.
Какие они были – 90-е – если смотреть вглубь?
– Отец Андрей, в 90-е годы вы стали референтом Святейшего Патриарха Алексия...
– Да, с сентября 90-го года. В июне его избрали, а с сентября я уже работал.
– И вы при знакомстве сказали ему, что не хотите писать....
– Да, это не мой талант. Мне легче говорить.
– В это же время состоялись ваши первые лекции....
– Первые регулярные лекции – это, наверное, МГУ, кафедра церковной журналистики. Был такой проект в 1991-ом году. Но я приношу мои искренние соболезнования моим тогдашним студентам, потому ни знаний, ни лекторского умения у меня тогда не было. Так что, по сути, я ставил эксперимент на этих бедных детях. Среди них и Александр Солдатов, и иеромонах Димитрий (Першин). Люди совершенно разных путей.
Это длилось где-то около года. Потом оказалось, что статус этой группы непонятен, и я ушел (и большинство ребят перевёл с собой) в Православный университет, который создавал отец Иоанн (Экономцев).
– В то время с ними были связаны очень большие надежды?
– И они, в общем, оправдались. Помимо того же отца Димитрия (Першина) назову, из его однокурсников, скажем, Алексея Фокина – уже восшедшая звезда современной патристики. Или Алексей Ситников, который сейчас работает в аппарате правительства, заминаясь социологией религии, а уже скоро станет доктором философских наук.
– Мой настоятель протоиерей Николай Ситников. Мой ректор отец Иоанн (Экономцев) и мой Патриарх Алексий Второй.
Наши отношения не были идеальными. Но они умели терпеть эту не-идеальность.
Наверно, в современной церковной атмосфере я бы не смог делать того, что я делал в девяностые. Что ж, всему свое время.
С отцом Иоанном (Экономцевым) я познакомился в 1989-м. Он тогда еще был протоиереем Игорем и заместителем председателя отдела внешнецерковных сношений. Я же был студентом в Румынии и получилось, что о. Игорь стал моим непосредственным куратором. И вот в дни моих московских каникул ко мне поступило какое-то предложение для прессы. Я спросил о. Игоря, стоит ли откликаться... И в ответ услышал: "Не торопись. Твое время еще придет..."
Сегодня я очень благодарен за этот совет и о. Иоанну Экономцеву, и тогдашнему ректору Академии архиеп. Александру: они не давали мне броситься в суматоху слишком ранней "активности" (преподавательской или журналистской), и тем самым давали мне годы для накопления знаний и опыта церковной жизни, и для спокойной учебы...
А мой настоятель – отец Николай Ситников – позволял мне просто отдыхать душой на службе. С ним я был не "тем самым Кураевым". А самым обычным диаконом.
А в целом 90-е годы для церковной жизни были очень необычны.
Было время, когда Патриарху Алексию Второму было интересно осваивать совершенно новый стиль жизни и управления Церковью. И с ним было интересно. Было какое-то ощущение рассвета-в-16-лет. Ночь позади. Все открыто. Рассвет на Москва-реке, а я иду, шагаю по Москве.
Потом это ушло. Патриарх Алексий Второй был разным человеком в первом десятилетии своего понтификата, и во втором. Это неизбежно, потому что люди не только взрослеют, но и стареют.
Тогда же, в 90-е, все в новинку было не только для меня, но и в целом для страны, и для самой церкви. И даже для 60-летнего Патриарха это было в новинку. Совершенно новая культура отношений с людьми и обществом. Я просто видел, как для того же Патриарха Алексия было непросто понять, что он теперь – конечная инстанция принимаемых решений. Не Совет по делам религии, не какие-то уполномоченные в ЦК или КГБ, курирующие церковь, а именно он. И над ним нет цензора. Что то, что он скажет, и будет беспримесным голосом церкви.
С другой стороны, я видел, что ему было тяжело привыкнуть к тому, что его слова стали слышны далеко, и у них теперь долгое эхо.
Хороший церковный политик, архиерей советской эпохи – это человек, который умеет выйти из конкретной, сиюминутной ситуации. Вот трудный собеседник: католический кардинал, гражданский журналист, уполномоченный по делам религии, священник, которого надо уволить по каким-то обстоятельствам. И для епископа важно выйти из ситуации данной минуты с минимальными потерями и переживаниями. Это выход облегчало убеждение в том, что слова, сказанные в одном кабинете, в одной аудитории, не дойдут до другой.
Поэтому, гостя в Испании, можно было позволить себе говорить самые экуменические вещи в адрес замечательной католической культуры и духовной традиции, а, вернувшись к себе, куда-нибудь, в Красноярск, громить католиков. И было понятно, что испанцы никогда не узнают о том, что ты сказал в Красноярском кафедральном соборе, а красноярская паства не узнает, как глубоко ты целовался с кардиналом в Мадриде.
И вдруг пришла эпоха факсов, потом интернета, перекачивание информации из страны в страну. Это стало шоком, а порой и скандалом – например, пресловутая речь Патриарха перед раввинами США. Тогда главный вопрос в коридорах Патриархии звучал так: "Как об этом узнали в Москве? Кто передал речь сюда? Как посмели московские газеты опубликовать речь Патриарха в Америке без согласования с патриархией?".
– А в чём была скандальность?
– Если выносить этот текст на суд серьёзной богословской комиссии, то там не будет никакого криминала. Большая часть речи – это коллаж цитат из церковно-авторитетных людей былых времён. Главная ее черта – это добрая, не-конфронтационная интонация. Но сейчас, перечитывая ее, я могу сказать, что по меркам американской "политкорректности" даже эта речь все равно может быть охарактеризована как антисемитская. Ведь в ней христиане предстают как наследники того пророческого наследия, которое иудеи считают исключительно своим...
Проблема этой речи была и в том, что в ней слов "иудеи", "иудаизм" употреблялось без определений и уточнений. Если под этим словом понимать религию Моисея и пророков – то православный человек не увидит в высоких словах Патриарха об иудаизме ничего странного. Но можно ли считать ту религию, которая сама сейчас называет иудаизмом, тождественной религии пророков? Этот вопрос в речи Патриарха не ставился. По умолчанию можно было предположить, что это тождество проводится. Но в любом случае такое домысливание есть именно домысливание слушателя, а не кредо выступающего.
Было нетрудно предвидеть, что отождествление двух еврейских религий (религии пророков и пост-новозаветного иудаизма) вызовет несогласие у многих православных людей. Поэтому еще перед поездкой я просил Патриарха Алексия или поменять эту речь, или воздержаться от неё. Но тогда в патриархии сочли, что добрая реакция раввинов на такую речь гарантированна, а в России про нее никто не узнает, и поэтому про домашнюю реакцию можно и не думать... Не было еще понимания того, что для информации не существует океанов, и что сказанное в одном месте будет услышано в другом.
Повторюсь: тогда очень многое было внове. Это было время реализации кантовского морального императива, который в одной из формулировок гласит: "Действуй так, как если бы максима твоей воли стала бы правилом для всей вселенной". То есть история вселенной начинается с этой секунды, ничто не давит на тебя и не понуждает сделать именно такой выбор. Но именно то, что ты сделаешь сейчас – это будет архетипом. Такие архетипы создавались и для церковно-общественной жизни, и для государственной.
– Например?
– Сегодня стало традицией напутствие священника призывникам. Но началось все с почти случайного эпизода.
Одного из моих крестников призвали в армию. Служил он в танковой дивизии в Горьком (Нижнем Новгороде). В августе 91-го, незадолго до путча, обретенные мощи Серафима Саровского из Петербурга в переносили в Дивеево. Через Нижний Новгород.
Первый визит в Саров Святейшего Патриарха Алексия II, 1991 г.
Первый визит в Саров Святейшего Патриарха Алексия II, 1991 г.
Я никогда в Горьком до того не был. Единственное, что меня личностно связывало с этим городом – это Юрины письма из горьковской воинской части... Поэтому моей главной частной задачей на время пребывания в Горьком стало – найти крестника и как-то его поддержать.
Сложность была не в организации встречи, а в ее возможных последствиях для советского солдата.
Мой опыт показывал, что у советских комиссаров было точное чутьё на церковников. Даже если бы я пришел в мирской одежде, все равно замполиты напряглись бы. Кроме того, Юра предупредил меня, что до принятия им присяги его не выпустят из части (это правило было принято для профилактики побегов: если убежит не-присягнувший, то его нельзя будет привлечь к военно-судебной ответственности. А наше государство милосердно – уж если мочить, так мочить. Своих детей).
И тогда я вспомнил слова Честертона: "Где лучше всего спрятать сухой лист? В осеннем лесу". Я решил, что раз я не могу спрятать свою рясу, то пусть вокруг меня будет много ряс. И придумал следующую интригу.
Я убежал с патриаршего всенощного бдения и поехал в дивизию. На КПП меня остановили солдаты и офицер. Я говорю:
– Я к командиру дивизии.
– По какому вопросу?
– А вы что, не слышали, что Патриарх в городе?
– Слышали, и что такое?
– Это я командиру скажу.
Меня провели в штаб к командиру. А как к нам относиться, тогда ещё не было понятно. Мы не то сбежавшие зеки, не то новые члены политбюро. Поэтому я говорю максимально казенным голосом:
– Вы в курсе, что Патриарх в городе?
– Да, в курсе.
– А мы осведомлены, что завтра у вас новобранцы принимают присягу.
– И что?
– Патриарх, в рамках патриотического воспитания молодёжи, хотел бы благословить новобранцев.
– Это интересная идея. А как это сделать?
– Сейчас Патриарх в таком-то храме – поезжайте к нему, к концу всенощного бдения, и там это обсудите.
Пока они согласовывают это со штабом округа, я еду в собор и говорю Патриарху: "Ваше Святейшество! Тут местная танковая дивизия желает завтра видеть Вас на присяге. Нельзя ли подкорректировать программу, потому что такое событие будет впервые, об этом напишет пресса...". Патриарх соглашается. И когда приехали генералы, уже было непонятно, кто кого приглашает, а кто к кому напрашивается.
Патриарх приехал в воинскую часть, Юрка попросил благословения публично, потому что было понятно, что за крестик его уже не будут мочить. "Огонёк" опубликовал об этом репортаж... Либеральная пресса стала строить страшные теории заговоров о сговоре патриархии и красных генералов... А на самом деле вся причина была в том, что мне нужно было встретиться с крестником...
Самое смешное было потом. Патриарх уже уходил, и мне надо было бежать за ним. А что с Юркой делать? Ведь я ни словом не обмолвился с ним, потому что я был с генералами и полковниками – пообщаться с рядовым было невозможно. Тогда я ему говорю: "Ч то ж, пойдём со мной в город". Тут уже нарушаются все уставы – он же после присяги стоит с автоматом, который он должен был сдать под расписку. А я снимаю с его шеи автомат, отдаю его сослуживцу и говорю: "Отнесешь – сдашь". Рядом стоит дежурный генерал по штабу округа:
– Вот, товарищ генерал, надо, чтобы он ещё пообщался с Патриархом, он же его благословил. Но как с увольнительной быть?
– Не успеем оформить.
– Давайте ваш телефон, в случае, если задержите, я вам позвоню
– Да-да, вот мой телефон.
В общем, так и удалось вытащить Юрку оттуда. Погуляли, а поздно вечером он уже был в казарме. Юрка же после армии поступил в семинарию и стал иконописцем.
– А август 91-го? Где вы были?
– Подъем был ранний: надо готовиться к службе. Но в силу моей работы с прессой – и от новостей нельзя отставить. Поэтому уже при выходе из дома я включил телевизор и узнал о перевороте... Тут же звоню Патриарху в Переделкино и говорю: "Ваше Святейшество, тут у нас революция в стране". Сначала он не поверил. Включил радио, потом перезванивает: "Давайте встретимся по дороге".
По дороге из Переделкино в Кремль (где была назначена чуть ли не первая патриаршая служба за советское время) он подхватил меня, и кое-что мы успели обсудить в машине. Одним из итогов этого обсуждения стало решение Патриарха об изменении формы упоминания властей, чтобы не было впечатления, что мы желаем многая лета временному и не вполне законному правительству.
Позднее пресса писала о том, что первая критическая оценка ГКЧП была дана именно Патриархом – в форме его подчеркнутой не-молитвы.
– А каким было ваше восприятие этих событий?
– Я, безусловно, не был на стороне ГКЧП. Было чисто антропологическое отторжение этих восковых кукол, которые сидят на сером фоне и заявляют, что вернут нас в позавчера. Ощущение было тошнотворным.
– Для меня важнее та моя статья, что была опубликована еще накануне расстрела парламента.
У меня получились очень своеобразные отношения с "Российской газетой". Я был автором и в первом ее номере, и в последнем. Уточню: речь идет о "Российской газете", как газете парламента. Причем я написал её первый номер. Не статью в первый номер, а весь первый номер "Российской газеты".
– Как вас туда занесло?
– Так совпало, что их первый номер выходил как раз в те числа июня 91-го, которые пришлись на первую годовщину избрания Алексия Патриархом.
И я написал статью – большую, журнального объёма о том, что Патриарх Алексий успел сделать за год.
Статья называлась: "Патриарх Алексий Второй: пятый советский или пятнадцатый российский". На весь номер была только эта одна статья на нескольких полосах. Ни новостей, ни других текстов в этом выпуске просто не было (потом этот же текст ре-публиковал парижский "Вестник РХД": Пригорин А. Патриарх и политики // Вестник Русского Христианского движения ; № 162-163).
Я помню, как принёс рукопись этой статьи для того, чтобы Святейший её почитал до публикации. Статья была построена блоками. Скажем, "Отношения с государством", "Отношения с демократическим движением", "Отношения с республиканской властью", "Церковь и патриотические движения", и так далее. В каждом из блоков показывалось, как из месяца в месяц менялись акценты в интервью и статьях Святейшего, как одна и та же мысль появлялась в одном выступлении, развивалась и уточнялась в в другом, и так далее.
И вот, Патриарх листает заготовку статьи, потом отрывается от чтения и говорит: "Вы что, заранее это предвидели?".
– А что так удивило Святейшего?
– То, что какую-то мысль можно развивать на протяжении нескольких публикаций в разных изданиях. Для него это было новшеством. Что и понятно: у епископа советской поры не могло быть опыта работы с прессой.
– А почему первый номер так подробно повествовал о Патриархе?
– Отчасти это было связано с тем, что это была газета парламента. Парламент был политически пестрым. Газета же не хотела с первого же номера стать голосом какой-то фракции. Кроме того, им не хотелось с самого начала брать интонацию официоза.
Поэтому возможность сказать просто о Патриархе им понравилась.
А перед самым расстрелом парламента, в 93-м году в этом же издании была еще одна моя статья. Она вышла накануне парламентского расстрела, и, кажется, это был последний номер парламентской "РГ" (сегодня это уже орган правительства). Её название было: "Богородица не велит молиться" (Российская газета (23.09.93). Статья была резко-антиельцинской: "даже без официального распоряжения из Патриархии многие священники уже не молятся о властях и воинстве... Власть, о которой не молится Церковь, – России пользы не принесёт"...
– Отец Андрей, я помню, что одна из первых историй, связанных с вашим приходом в церковь о том, что вы встретились глазами с молодым человеком, выходившим из храма. Вас тогда поразил взор человека, который смотрит не на людей, а на Кого-то другого...
– Я до сих пор встречаю таких семинаристов и боюсь их.
– Боитесь?
– Бывают такие совершенные Божьи создания, которых постороннее вмешательство может только испортить. В таких душах я боюсь оставлять след, поэтому лучше обойти их стороной и пожелать им оставаться такими и впредь.
– А вообще вас ничем нельзя удивить....
– Неправда, это не так. Я знаю, что я очень многого не знаю.
С упомянутым Алёшей Фокиным у меня был памятный случай. Как-то на лекции в Православном университете по ходу дела заговорили про Аристотеля. Я говорю, что у Аристотеля этот термин имеет одно значение, а студенты настаивают, что другое.
Дело в том, что в программе философского факультета МГУ античная философия – это один семестр. Поскольку я считаю это возмутительным, то, став деканом в православном университете, я отвел четыре семестра на изучение античной философии. Причем преподаватели требовали чтение оригинала. И вот мои студенты говорят, что у Аристотеля это слово носит другой смысл. Я поначалу начал с ними спорить, но они, с текстами в руках, доказали, что я не прав. Я был вынужден признать свою ошибку; ребята же по моему лицу поняли, что мне это не очень приятно.
Тогда Алёша меня утешает: "Отец Андрей, не расстраивайтесь так, мы же все понимаем. Вам же негде было получить нормальное образование".
Это была минута моего счастья как декана. Потому что именно ради этого я и участвовал в создании Православного университета. Каждый писатель пишет книгу, которую хотел бы прочитать. Точно также я пробовал создать университет, в котором сам хотел бы учиться. В тот момент я понял, что что-то удалось.
– А люди, которые вам что-то дали в духовной жизни?
– Несомненно, были. И в студенческие годы, и в 90-е годы я старался быть ведомым. Я понимаю радость и свободу послушания. Я чувствую себя хорошо, когда встаю утром и четко понимаю, что я сегодня делаю. А если не я это определяю, то и совсем хорошо.
Я никогда не мыслил себя в числе людей, которые определяют историю церкви, протаптывают новые пути....
И поэтому всегда старался найти священников, к мнению которых надо прислушаться прежде чем высказать свое. В этом смысле я могу с горечью сказать, что за эти годы круг моих (иногда заочных) маяков поредел. Не только за счет кончины некоторых батюшек.
Когда человек входит в церковную жизнь, то поначалу ему кажется, что в Библии есть ответы на все вопросы. А потом оказывается, что это не так.
Также некоторое время неофиту кажется, что есть большая коллективная Библия – творения святых отцов – и там точно есть все ответы. Но и это не так. И не потому, что там чего-то не хватает, а потому, что Господь создал тебя и твою жизненную ситуацию не для того, чтобы ты был просто воспроизводителем какого-то ранее сказанного текста.
Но если с книгами все оказалось сложнее, то хочется хотя бы в жизни обрести какую-то совершенную жизненную воплощенность слова Божья. Найти бы человека (батюшку, архиерея, старца), который мог бы руководить тобой и разрешать все вопросы.
Но время идет, копится осадочек взаимных ошибок и недопониманий. В частности, ты понимаешь, что очень часто то, что скажет тебе твой замечательный духовный собеседник, во многом зависит от того, чем ты его загрузишь. Как ты подашь ему жизненную, богословскую и информационную ситуацию. Значит, надо признать, что часто мы получаем ответы, которые сами же и породили. А потом прикрываем их более святыми именами, чем наши собственные.
Ну, и, наконец, иногда приходится просто разочаровываться в былых авторитетах.
Я опять от разговора о старцах перейду к разговору о молодёжи. Однажды буквально в аэропорту меня застал звонок. Тогда только вышел первый том "Гарри Поттера" и пресса уже шумела. Баптисты возмутились, некоторые католики тоже. А наши православные, хоть и осуждали экуменизм, но баптистское отношение к этой сказке переняли всецело. Церковные газеты пестрели ярлыками "мальчик-колдун", "масонские происки" и так далее.
А я этой книги тогда еще не читал. Своего мнения поэтому у меня не было, а пересказывать чужие рецензии я как-то уже остерегался.
Но вот звонок из серьезного издания: "Что вы думаете о Гарри Поттере"? Я отвечаю: "Сейчас в киоске, в аэропорту, я куплю эту книгу и пока буду лететь, прочитаю, а через три дня вернусь и побеседую". "А нам срочно нужно". Ну, если срочно в номер, даю им телефон одного молодого человека, про которого я думал, что мы вполне единомысленны. Он, в некотором смысле, мой ученик.
Возвращаюсь в Москву, смотрю в новости, и выясняю, что уже идёт скандал, потому что тот замечательный человек, к которому я их переадресовал, тоже не читал книгу, но из его достаточно аккуратной речи журнал взял слова: "Я могу понять людей, которые сжигают эту книгу на церковном дворе". Французская пресса эту реплику перевела, и вот уже по всему миру пошло: "Русская ортодоксальная церковь призывает сжигать сказку Роулинг".
А я-то за время поездки прочитал эту сказку, и понял, что она хорошая. И еще после той истории я понял, что буду обречён на одиночество. Наверное, и на закате своих дней я ни на кого не смогу показать пальцем и сказать: "Вот мой наследник, моё перевоплощение".
|
