Версия о церковном расколе как коренной причине русской революции является настолько же продуктивной в развязывании тугих узлов нашей истории, насколько и шокирующей
Автора интересует история русского раскола как таковая, точнее, взаимоотношения старообрядцев с правительством. Эту тему специалисты обходили вниманием, если не считать Пушкина с его "Историей Пугачева". Открывшиеся новые факты сенсационны. И касаются главных событий истории России начала XX века.
Прежде всего, автор проясняет вопрос о количестве старообрядцев. Он обоснованно подвергает критике официальную статистику с ее 2% населения, находящегося в расколе. Даже правительственные эксперты в середине XIX века, опираясь на исследования министерства внутренних дел, называли цифру в десять раз большую. Но в книге приведены веские аргументы в пользу заниженности и этой оценки. Тем более что стечением времени влияние раскола не уменьшалось, а росло. Это зафиксировали, например, сенаторские ревизии в регионах 1881 года.
С новым пониманием масштаба раскола связано главное открытие книги – так называемая староверческая модель капитализма. Известная узким специалистам староверческая модель экономики, основанная на общественной собственности и общественном кредите, и факт расцвета крестьянско-купеческого и крестьянско-промышленного капитала в конце XVIII – первой половине XIX века – это, как выясняется, две стороны одной медали. О предприимчивости старообрядцев много пишут, но автор потрудился вскрыть историческую и социальную подоплеку этого феномена. Его вызвала к жизни, с одной стороны, политика правительства, нацеленная на увеличение податной базы: амнистия раскольникам и дарование прав крестьянам записываться в купечество и открывать заводы. С другой – неразвитость кредитной системы, обслуживавшей лишь экспортно-импортные операции и ссужавшей дворянство под залог земли. Поэтому бурное развитие крестьянской коммерции и промышленности было невозможно без финансовой и организационной поддержки со стороны крестьянского мира.
Итак, все эти Рябушинские, Коноваловы, Гучковы и Морозовы управляли активами своих староверческих общин. А те жили по принципу социальноориентированной корпорации, нацеленной на выживание в конфессионально враждебной среде. Отрицание частной собственности ("твоя собственность есть собственность твоей веры") и преобладание демократического начала над иерархическим были несущей конструкцией системы. Это тот самый "социализм" русской общины, который воспели Герцен с народовольцами, Достоевский и славянофилы. И он стал пружиной, двинувшей Россию в феврале 1917 года – к Октябрю и далее.
Становится понятно, почему не удалось вовлечь крестьянские хозяйства в рыночную экономику в ходе столыпинской аграрной реформы (из общины вышло 17% крестьян). Деревня жестко отстаивала антибуржуазные ценности и в Государственной думе: "Чтобы земля была вся Царско-Казенно-Народная... чтобы никто не имел собственности". И в этом вопросе депутаты-крестьяне размежевались и с правыми партиями, несмотря на общие монархические взгляды, и – что важно – с депутатами от духовенства, называя РПЦ "денежной" церковью . Понятно, что прямых доказательств связи раскола с большевизмом не существует, но автор находит неожиданный источник свидетельств косвенных – художественную литературу 1920-х годов: главные ее герои, борцы за новую жизнь, чуть ли не все имеют староверческие корни.
Свою роль в постигшей Россию катастрофе сыграла капиталистическая ипостась староверческой общины. Автор разбирает, как из управляющих крупнейшими общинными активами после их "приватизации", осуществленной под нажимом правительства, сформировался класс русской буржуазии. Точнее, это было ее "московское", мужицко-старообрядческое крыло – в отличие от "петербургского", чиновничье-дворянского и православного. "Москвичи" исторически были связаны с внутренним рынком, товарами массового спроса, а "петербуржцы" – с экспортом и импортом, иностранными инвестициями в тяжелую промышленность, банковской деятельностью. Из конфликта интересов этих двух "партий" в 1890-е годы, в результате снижения ввозных таможенных пошлин, выросли революции начала XX века.
Факты свидетельствуют, что 1905 год был частью грандиозного, спланированного "москвичами" и профинансированного ими по всему спектру (от культурно-просветительских новаций вроде МХТ и частной оперы Мамонтова до покупки оружия рабочим – участникам Декабрьского вооруженного восстания и оплаты им стачечных дней) либерального проекта. Его целью было сорвать конституционно-монархический сценарий правительства, задуманный в самом начале 1900-х. По этому сценарию в будущем представительном органе власти большинство принадлежало бы правым – "петербургской" партии.
Но полную победу "москвичи" одержали лишь в феврале 1917 года. Список политиков, принявших участие в работе разных составов Временного правительства, почти полностью совпадает с кругом оппозиции всех мастей, окормляемых московской буржуазией в 1910-х годах.
Интересны причины, по которым правительство пренебрегало интересами "московского" клана, провоцируя его на политическую борьбу. Автор возлагает ответственность на министра финансов Витте, взявшего курс на интеграцию России в международные финансовые рынки и привлечение иностранных инвестиций и технологий. Сказывалась и конфессиональная рознь. Власть не доверяла напористым и самодостаточным буржуа-староверам, подмявшим под себя религиозную староверческую иерархию, так что на Рогожском кладбище в Москве вот-вот могли избрать собственного патриарха.
Источник: Эксперт
