Александр Щипков: "Одна из глобальных миссий России – репатриация христианства в Европу"

"Для Русской православной церкви сейчас один из лучших периодов, по крайней мере в ее отношениях с государством. Как человек, живший и в советский период, я могу, наверное, сказать о нынешнем времени: лучше не было. Но надо помнить, что за хорошими периодами всегда следуют периоды гонений", – говорит философ, ректор Российского православного университета Александр Щипков. О том, какие Пасхи ему наиболее памятны, как жило православное подполье в СССР, какую роль сыграл Сталин в истории РПЦ, трудно ли реформировать систему образования и можно ли считать армию частью Церкви, Щипков рассказал в интервью "БИЗНЕС Online".

– Александр Владимирович, из года в год православные христиане отмечают Пасху Господню, Светлое Христово воскресение. Пасхальное богослужение и обрядовая сторона праздника при этом вроде бы остаются одинаковыми, но означает ли это, что каждый год к нам приходит "одинаковая" Пасха? Или каждая Пасха несет с собой какое-то особое послание для человечества?

– Христос всегда один и тот же от начала и вовеки: Он пришел на Землю ради нашего спасения. А дальше все зависит от каждого из нас: сделаем ли мы шаг Ему навстречу или не сделаем? У христианства есть одна важная особенность по сравнению с другими религиозными системами: в нем нет никаких секретов. Нет ничего, что было бы скрыто от глаз "непосвященных" за непроницаемой жреческой завесой. Человеку, пришедшему в Церковь, вся глубина и тайна православия открываются сразу целиком и полностью. У нас нет степеней посвящения в учение, каких-то степеней скрытой иерархии, градации и пр.

– То есть нет ничего, что характерно обычно для масонских учений?

– Что характерно вообще для гностических учений. Верующему человеку, как я уже сказал, открывается все и сразу. Другое дело, готов человек взять это или нет? Вопрос лишь в том, проявишь ли ты свою встречную волю или нет? Божественная воля на тебя уже направлена. Будет ли ответное движение, сделаешь ли ты шаг навстречу, зависит только от тебя. Так и с Пасхой: мы сопричастны ей в той степени, в какой способны ее прожить, принять и погрузиться в нее.

– Какая Пасха, бывшая в вашей жизни, вам наиболее памятна?

– На самом деле не так просто ответить на ваш вроде бы простой вопрос. Скажем, лет 40 назад я легко отвечал на него, потому что Пасх, на которые я мог оглянуться в прошлом, было немного. Мне было 16 лет, когда я пришел в Церковь, в 1973 году. А первую в своей жизни Пасху отмечал в Ленинграде в апреле 74-го. У меня даже есть рассказ об этом под названием "Пасха, снег и мост Лейтенанта Шмидта". Конечно, первое пасхальное богослужение и сопутствующая ему атмосфера произвели на меня, тогда еще совсем юного, громадное впечатление. Это было в храме Серафима Саровского на Серафимовском кладбище (возрожден в апреле 1942 года в период блокады – прим. ред.). А потом ночью, после окончания пасхальной праздничной службы, мосты, как водится, развели, и мы застряли на Васильевском острове в доме, который в народе именуют "Индийской гробницей" (из-за обилия мемориальных досок на фасаде, извещающих о живших здесь академиках: Вернадском, Ольденбурге, Павлове и т. д., – прим. ред.).

Из рассказа "Пасха, снег и мост лейтенанта Шмидта":

"...Служба кончилась к четырем утра. Народ целовался и, расположившись на полу, прямо в храме начинал разговляться. Транспорт не ходил, и настоятель разрешил всем остаться в храме в ожидании первого автобуса. Мы же решили скинуться на такси и вернуться домой.

Желтая "Волга" неслась по Петроградской, проскочили мост Строителей, въехали на Васильевский остров. Скорее, скорее – торопил сам себя водитель, но лапы моста Лейтенанта Шмидта уже поднимались в воздух. Начался второй развод мостов. Мы оказались запертыми на Васильевском как в ловушке. Таксист пожелал нам доброй ночи и уехал.

Мы с Володей и Сергеем стояли возле моста. Громадная вертикальная стена с четырьмя полосами трамвайных рельсов преграждала нам путь. И вот тут неожиданно пошел снег. Густой и медленный, он покрывал набережную ровным слоем сахара. У нас было полтора часа времени. "Пойдем в Индийскую гробницу", – предложил Сергей. Мы вошли в парадную, расположились на ступеньках возле старинного радиатора, пережившего и революцию, и блокаду, и достали вареные яйца и хлеб. Яйца были обыкновенные, некрашеные, хлеб заменял нам кулич. Мы ели нашу пасхальную трапезу и были счастливы в тепле гостеприимного Дома Академиков..."

Но были в моей жизни, разумеется, и другие Пасхи. Мне, к примеру, очень памятно Светлое Христово воскресение, когда я вообще не имел возможности попасть в храм, потому что находился в армии в Ташкенте (в 1978–1980 годах Щипков проходил срочную военную службу в Туркестанском военном округе – прим. ред.). За мной тогда очень плотно присматривали, и я просто физически не мог ночью уйти в самоволку.

Так вот, утром по воскресеньям было положено выдавать вареные яйца. В тот пасхальный день, зайдя на завтрак в батальонную столовую, мы своими глазами увидели маленькое чудо: на каждой миске, как обычно, лежало по десятку яиц, но при этом одно из них было крашеным. Помню, наш политрук, появившись в столовой и увидев крашеные яйца, закричал: "Щипков, твоих рук дело?!" Хотя по правде я не имел к этому ни малейшего отношения. Учитывая, что все наши повара были исключительно узбеками, мне до сих пор непонятно, как это произошло. Кстати, надо отдать должное нашему политруку (он был хорошим человеком, потом честно воевал в Афганистане): он не стал изымать из наших мисок эти "крамольные" пасхальные яйца, и одно из них досталось мне.

Так или иначе, но каждая Пасха особая. Для русского человека это главный праздник в году. Не только главный праздник нашего церковного круга, но и самый важный в русском календарном круге, это центр года.

– Да, принято считать, что в западном христианстве заглавную роль играет Рождество Христово, а в российском православии – Пасха. Остается ли это так и по сей день, когда Запад, по убеждению многих экспертов, вступил в постхристианский период своей истории? Или полюса истории сместились и теперь Россия – хранительница не только пасхального, но и рождественского "культурного кода"?

– Христос не нуждается в нашем покровительстве – это мы нуждаемся в Его покровительстве и опеке. То, что мы называем западным миром, сейчас находится в состоянии явного духовного заболевания. И это огромная трагедия, потому что так называемый Запад – мир христианской культуры. Приезжайте в любой европейский город, и вы увидите, что внешне он наполнен христианской символикой и атрибутикой, но внутренне эта культура полностью выхолощена, ее как бы нет в повседневной жизни. Найдутся лишь маленькие очаги и отдельные люди, но в целом все уничтожено. Прекрасные соборы, живопись, пронизанная христианскими смыслами, величайшая музыка – все это как бы осталось на своих местах, и их можно потрогать, посмотреть и послушать. Однако христианской жизни в них больше нет и Христа тоже нет.

Думаю, что одна из глобальных миссий России – репатриация христианства в Европу. Если будет на то воля Божья, мы можем помочь европейцам вернуться к собственным истокам и христианским смыслам.

– Но в современной Европе еще остались страны, где число верующих христиан довольно велико и, может быть, даже составляет большинство. Классический пример – Польша. Из православных стран – Сербия.

– Да, Польша занимает в ряду европейских государств особое место, но вместе с тем там скрыта и большая опасность. Я говорю о чрезвычайном самомнении относительно польской миссии в мире и тоске по былому величию – "от моря до моря". Поэтому на этом пути поляков подстерегают всевозможные соблазны. Болезненная русофобия и поклонение перед французами мешают им самостоятельно развиваться. Они даже в национальном гимне возвеличивают чужого полководца – Наполеона.

– В юности вы, как и ваша мама, Татьяна Николаевна Щипкова, принадлежали к известному "кружку" священника Дмитрия Дудко, в который входили многие представители московской интеллигенции, в частности литературный критик и преподаватель Литературного института Михаил Лобанов, литературовед Евгений Пастернак, пушкинист Валентин Непомнящий и другие. Можно ли сказать, что отец Дмитрий Дудко – тот человек, через которого вы вошли в Церковь?

– Да, отцу Дмитрию я обязан своим приходом в Церковь: фактически он привел меня туда и оказал на меня, конечно же, очень большое влияние. Причем он никогда ничего не навязывал и не заставлял делать насильно.

Чтобы его охарактеризовать, приведу один случай из нашего общения. Помнится, я сидел у него дома на Речном вокзале и мы пили чай: отец Дмитрий, Анастасия Ивановна Цветаева (младшая сестра поэтессы Марины Цветаевой – прим. ред.) и совершенно юный я. Случилось такое совпадение, Анастасия Ивановна была у него в гостях, а тут как раз нечаянно довелось приехать и мне. Затем Цветаева отправилась дальше по своим делам, а мы с отцом Дмитрием пошли гулять – тогда еще вокруг Речного вокзала в Москве были довольно большие зеленые пространства. И вот я иду, весь переполненный впечатлениями, поскольку смог прикоснуться к родной сестре Марины Ивановны, чью поэзию я просто обожал. Ее стихи меня обволакивали и захлестывали, в них было столько страсти и эротики! Понятно, что на молодого человека все это производит совершенно колоссальное впечатление. Неудивительно, что в тот день меня просто распирало от эмоций, они из меня так и выхлестывались! Однако отец Дмитрий очень так аккуратно и тихо мне говорит: "Ну да, я все понимаю. И все же не увлекайся Цветаевой, не увлекайся". Тогда я, разумеется, его не понял. Это сейчас с высоты своего возраста и опыта я могу объяснить себе его слова, потому что в поэзии Цветаевой меньше всего христианства, а всего остального с избытком – при абсолютной литературно-музыкальной гениальности ее слова. Однако такая гениальность еще ничего не значит: ты можешь виртуозно владеть словом, но его внутреннее содержание с духовной точки зрения может быть достаточно опасным.

Что сделал тогда отец Дмитрий? Он произнес всего лишь одну фразу, не стал ничего растолковывать и пояснять, никого развенчивать. Он просто начал читать мне наизусть Лермонтова. Мы продолжали гулять, и он минут 15–20 тихим, но четким голосом декламировал лермонтовские стихи. Я, насколько помню, тогда втянул голову в плечи и не понимал, что происходит. А он просто показывал мне поэзию глубинную и в основе своей христианскую (притом что мы знаем, насколько непрост и противоречив был сам Лермонтов), противопоставляя ее поэзии Марины Цветаевой. Сейчас, будучи преподавателем с огромным стажем, я понимаю, что с педагогической точки зрения это было что-то фантастическое! Поэтому, конечно же, об отце Дмитрии Дудко я сохранил самые светлые воспоминания.

– Возвращаясь к православному подполью в СССР, к которому вы имели (исходя из вашей биографии) непосредственное отношение. Было ли оно частью диссидентского движения или же существовало как отдельное явление, не примыкавшее к советским инакомыслящим? Скажем, Михаил Лобанов, которого я хорошо знал, терпеть не мог слова "диссидент" и никогда не употреблял его по отношению к себе и своим друзьям.

– Знаете, и я не люблю слова "диссидент", хотя мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что меня и мою жену причисляют к советским диссидентам. Никакими диссидентами мы, разумеется, не являлись. Наше коренное различие с ними в том, что диссидентство было сосредоточено преимущественно на политических проблемах, но уж никак не на религиозных. Одна часть этого движения являлась носителем социалистического мировоззрения, но пыталась очистить марксизм-ленинизм, выступала за чистоту социализма и его демократизацию. Другая часть, которая победила в 1991 году, выступала за либерально-буржуазную демократию. По сути, они были "февралистами", продолжателями идей Февральской революции. Монархическая линия в среде советских инакомыслящих была выражена довольно слабо. Но сроки им давали намного большие, чем "демократам". Отдельный интересный феномен – это Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа (ВСХСОН), подпольно созданный в Ленинграде в 1964 году. К этой линии, как известно, примыкали Игорь Огурцов, Михаил Садо, Евгений Вагин, Леонид Бородин и другие известные лица (ВСХСОН был разгромлен КГБ в 1967-м, бо́льшая часть его участников прошла через тюрьму и ссылку. После освобождения многие эмигрировали – прим. ред.).

Что до православного направления, то оно отличалось самым коренным образом от других групп, движений и кружков в советском подполье. Прежде всего тем, что мы никогда не ставили перед собой политических целей и задач. Мы считали, раз по Конституции СССР церковь отделена от государства, так дайте нам наконец спокойно жить. Почему мы должны вечно прятаться? Почему я должен был крестить детей дома, а не в церкви? Для тех, кто жил в те времена, понятно почему: ведь если бы об этом узнали, то меня бы автоматически исключили из комсомола, а затем выгнали из вуза.

Все эти вопросы вроде бы были адресованы власть имущим, но никаких политических задач, повторяю, мы перед собой не ставили. Но поскольку мир советского подполья был очень небольшим и ограничивался узкими кругами, то политическое почти всегда присутствовало где-то рядом с нами. К примеру, мы активно читали самиздат, и к 18 годам я успел прочитать и "Архипелаг Гулаг" Александра Солженицына, и рассказы Варлама Шаламова, и записки Никиты Хрущева (первый том надиктованных воспоминаний "пенсионера всесоюзного значения" "Хрущев вспоминает" вышел на Западе в 1970-м – прим. ред.), и вообще все, что попадалось под руку. Чтение самиздата ведь было довольно хаотичным: что тебе дадут на ночь, то и читаешь. Существовал огромный пласт самиздатовской религиозной литературы, но тоже очень хаотичный и пестрый – от святых отцов и русской религиозной философии до всевозможной эзотерики и "Розы мира" Даниила Андреева. Мы жадно поглощали все на свете – таково было время.

Что касается моей семьи: меня, моей жены и моей мамы, то могу сказать, что мы остались в Церкви исключительно благодаря отцу Дмитрию Дудко. Мы ходили на церковные службы, правда тоже тайно и стараясь особо не попадаться никому на глаза. Когда, скажем, мы жили в Смоленске (мать Щипкова преподавала в Смоленском педагогическом институте, а сам он учился там до 1978-го, до своего поражения в правах – прим. ред.), я всегда стремился попасть на самую раннюю литургию, в 6 утра. Кто туда придет, кроме меня и еще нескольких прихожан – зимой, по темени? А причащаться мы, как правило, ездили в Москву – 3–4 раза в год. Вот таким был ритм нашей церковной жизни в то советское время.

– Верно ли, что феномен так называемых православных чекистов, к числу которых обычно относят Сергея Степашина (первого директора ФСБ в 90-х годах), Михаила Барсукова или, скажем, покойного генерала Виктора Черкесова, возник благодаря тому, что ведомство, которое должно было надзирать за Церковью и советскими православными людьми, в итоге "заразилось" от них христианством, по крайней мере в лице отдельных своих представителей?

– Я полагаю, что все эти мифы проистекают из довольно наивного представления о том времени. Каждый приходит к вере самостоятельно. Каждому Христос открывается лично. Нет никого, перед кем бы не раскрывались двери Церкви. Вопрос лишь в том, увидит это человек или нет, почувствует призыв Спасителя или откажется последовать за Господом.

Каждому свое время. Поэтому огульно сказать, что православные подпольщики повлияли на Степашина, Путина или Черкесова, и те пришли к вере, на мой взгляд, нелепо. Скажем, с тем же Виктором Черкесовым я в 1980-е общался много раз – он вызывал меня на допросы на Литейный проспект, 4 (здесь расположен известный всем ленинградцам-петербуржцам "Большой дом", в котором с 1932 года размещаются спецслужбы: от НКВД и КГБ до современной ФСБ, – прим. ред.). Поскольку я категорически отказывался отвечать на вопросы о моих арестованных родственниках и друзьях, Черкесов откладывал бумаги в сторону, и мы болтали о Бердяеве или "Вехах". Он был начитанным человеком. А однажды он заявил, что вы все (речь шла о православном подполье) "Родину не любите". Меня это настолько возмутило, что я стал кричать: "Это вы сами Родину не любите, коли гнобите православие, поскольку русского от православного отделить невозможно!" Тут уже он в свою очередь взорвался: "Я офицер, я выполняю присягу! Я люблю свою Родину и защищаю ее". То есть у нас во время таких бесед и до крика порой доходило. Тогда Черкесов был капитаном.

Мы встречались с ним и в начале нулевых годов, когда бывший капитан стал полпредом президента РФ в Северо-Западном федеральном округе. Помнится, меня удивило, что он вдруг превратился в крайнего либерала – наблюдать за этим было смешно. Он начал публиковать статьи, в которых повторял либеральные пошлости и банальности.

– Между тем именно Виктор Черкесов опубликовал в 2007 году в "Коммерсанте" нашумевшую статью, где писал о "чекистском крюке", ставшем с тех пор мемом: "Падая в бездну, постсоветское общество уцепилось за этот самый "чекистский" крюк. И повисло на нем. А кому-то хотелось, чтобы оно ударилось о дно и разбилось вдребезги". Как вам такая версия спасения России?

– Я не знаю, сам ли он такое придумал или литературный редактор, правя рукопись, расцветил ее образами – это вопрос, на который мы никогда не получим ответа. Да, я нисколько не сомневаюсь в искренности и государственнических убеждениях этих ребят, в том числе того отдела, который в советское время занимался нами. Однако когда мы рассуждаем о госбезопасности, неважно, как она называется: КГБ, ФСБ или НКВД, то и журналисты, и аналитики всегда допускают одну принципиальную ошибку. Дело в том, что никогда ни в одной стране специальные службы не имеют возможности принимать политические решения. Случаются попытки, но в большинстве случаев они обречены. Потому что такова природа спецслужб – это не сфера их компетенции. Политические решения принимает политическая власть. А спецслужбы – это инструмент, функция, важный исполнительный механизм. Поэтому, когда ты это понимаешь, то совершенно иначе смотришь на этих ребят, которые в советское время таскали нас на допросы, а случалось, и сажали, давая реальные тюремные сроки, как это произошло с моей мамой (находилась в заключении с 1980 по 1983 год. Написала книгу "Женский портрет в тюремном интерьере. Записки православной" – прим. ред.) и некоторыми моими друзьями.

Так что ни КГБ не был местом принятия политических решений, ни ФСБ им не является сегодня. Вместе с тем понятно, что наши недруги специально вбрасывают миф о политическом влиянии спецслужб, сбивая с толку население и пугая их "страшными, кровожадными чекистами". И делают это весьма профессионально. Обратите внимание на наши многочисленные сериалы и фильмы о Великой Отечественной войне. В каждом фильме есть хороший разведчик или снайпер, и обязательно его преследует мерзкий офицер НКВД. Всегда подробно и натурально показывают, как он этого разведчика бьет и истязает. А сам чекист обязательно продажный и трусливый. Это повторяется десятилетиями из фильма в фильм. Это значимый успех работы МИ-6 и ЦРУ с русским кинематографом через агентов влияния.

К 1983 году госбезопасность вынесла мне два письменных предупреждения (есть такая форма профилактической работы) по серьезным "антисоветским" статьям УК РСФСР. Это означало, что малейшая оплошность – и ты отправляешься в ИТК с максимальным сроком. Тебя же, дескать, предупредили, объяснили и прочее. Вскоре после этого меня пригласили на встречу и предложили эмигрировать за границу. Это была андроповская эпоха – на самом деле очень мягкая и либеральная, хотя о ней принято распускать слухи как о каком-то совершенно жутком времени. Многие диссиденты последнего "извода" (не буду называть их имена – большинство из них уже в мире ином), которые в 1990-е годы делали неплохие политические или общественные карьеры, в "жуткое андроповское время" вообще не сидели. Они находились в ссылках, а не в лагерях, то есть жили и работали в отдаленных поселках без права покидать их, к ним могли приезжать родственники. Однако после развала СССР, живописуя свое "хождение по мукам", они об этом скромно умалчивали.

При Андропове многим диссидентам предлагали уезжать из СССР, и они уезжали. При этом нужно было выполнить некоторые обязательные формальности, но я опущу такие детали. Захотят – пусть сами рассказывают.

Предложили и мне. "Забирай семью и уезжай. В ОВИРе на улице Желябова вам оформят необходимые визовые документы за неделю", – вот что я услышал от своего собеседника. Я отказался, причем в весьма экспрессивной форме: "Сами валите, куда хотите, а я и моя семья из России не уедем". Я был оскорблен самим их предположением, что мы можем все бросить и сбежать из родной страны. Как говорится, продаться за круассаны. Вернулся, слегка ошеломленный, домой, в свою коммуналку на канале Грибоедова, рассказал об этом предложении жене и услышал от нее в ответ: "Ты все сделал правильно". У меня очень хорошая жена. Умная, красивая и смелая.

– А как вы относитесь к явлению, которое некоторые эксперты окрестили "православным сталинизмом", – к почитанию личности генсека КПСС Иосифа Сталина в некоторых православных кругах?

– В этом вопросе наличествует ярко выраженная политическая составляющая. Некоторые считают, что Иосиф Сталин сыграл позитивную роль в истории Русской православной церкви. В первую очередь, конечно, подразумевается 1943 год, когда глава Советского государства встретился в Москве с митрополитом Сергием (Страгородским), на тот момент патриаршим местоблюстителем. Во встрече 4 сентября 1943-го в Кремле, помимо митрополита Сергия (Страгородского), участвовали также митрополиты Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич). Смысл этих переговоров, с моей точки зрения, очень прост. Сталин понимал, что осенью третьего года войны страна находилась на переломе: или мы выигрываем, или проигрываем. Он искал и использовал все возможные механизмы консолидации изможденного войной общества. Его мотивация была скорее рационалистической, чем религиозной. Чтобы одолеть врага, требовалось поднять дух всего народа, а не только воюющей армии.

Кроме того, Сталин знал, что Гитлер, заходя на советские территории, открывал там храм за храмом. Да, относительно этого вопроса существует масса нюансов и деталей, в том числе по работе Псковской православной миссии (действовала на оккупированных вермахтом землях в 1941–1944 годах – прим. ред.). Но факт остается фактом: Гитлер открывал церкви. Поэтому в советском руководстве решили, что надо действовать на упреждение, и на остающихся под контролем Красной армии территориях последовали встречные открытия храмов. Требовалось данный процесс запустить и узаконить, и встреча в Кремле, безусловно, этому способствовала.

"Еще один важный вопрос: кто выиграл Великую Отечественную войну? Я всегда отвечаю на это: Сталин. Не Жуков, не Рокоссовский, а Сталин. Хотя и Жуков, и Рокоссовский – величайшие полководцы, и я нисколько не умаляю их роли. Однако войну в целом выигрывает Верховный главнокомандующий"

Еще один важный вопрос: кто выиграл Великую Отечественную войну? Я всегда отвечаю на это: Сталин. Не Жуков, не Рокоссовский, а Сталин. Хотя и Жуков, и Рокоссовский – величайшие полководцы, и я нисколько не умаляю их роли. Однако войну в целом выигрывает Верховный главнокомандующий. Советская историография зафиксировала, что войну 1812 года выиграл Михаил Кутузов. Но это ложь: ее выиграл император Александр I. Так и здесь: конечно, ключевая роль в Великой Победе принадлежит Иосифу Сталину. И с этой точки зрения мы не можем не относиться с должным уважением к человеку, который одолел нацистскую Германию.

Что касается восстановления прав Русской православной церкви и начала ее возрождения в 1943 году, то тут Сталин, безусловно, исходил из своих прагматических соображений.

Что просил у Сталина митрополит Сергий (Страгородский), величайший церковный деятель? Он просил освободить находившихся в заключении православных епископов, восстановить патриаршество (не ради себя, а ради Церкви и управления ею) и открыть духовные учебные заведения, чтобы можно было обучать новых священников. Сталин на это пошел. Как мы знаем, на протяжении ХХ столетия в России дважды восстанавливали патриаршество: в конце 1917 года, когда святейшим патриархом был избран Тихон (Беллавин), и осенью 1943-го, когда на патриаршем месте был утвержден Сергий (Страгородский).

При этом мало кто знает, от чего отказался владыка Сергий во время встречи с генсеком. Сталин предлагал представителям Церкви денег, то есть он был готов взять православие на госфинансирование. Однако будущий патриарх мягко отверг такое предложение. Кстати, либералы, которые любят нападать на Сергия (Страгородского), об этом обстоятельстве предпочитают скромно умалчивать. Хотя причина, по которой так поступил Сергий, очевидна: он хотел хоть как-то сохранить церковную независимость. Если бы Церковь согласилась на финансовую зависимость от советской власти, это сделало бы ее полностью управляемой.

– Должен ли, на ваш взгляд, православный человек идти в политику, участвовать в создании политических и общественных движений? Или в современной России это априори сделать очень сложно, поскольку, к примеру, ФЗ "О политических партиях" не допускает "создания политических партий по признакам религиозной принадлежности"?

– Я отвечу на это очень коротко: не церковный человек должен идти в политику, а политик должен стать церковным человеком. Церковь не занимается политикой, но может давать нравственные оценки тому или иному явлению. Обратите внимание: святейший патриарх в своих выступлениях никогда не переходит на политический язык. Любое его публичное выступление – и в общественном поле, и на церковных площадках – всегда только на религиозном языке.

– Можно ли сказать, что Всемирный русский народный собор (ВРНС), заместителем главы которого вы являетесь, играет роль православной политической организации?

– Нет, конечно. Всемирный русский народный собор – это общественная структура, возглавляемая святейшим патриархом Кириллом, и главная задача данной структуры, которую нынешний предстоятель задумал, еще будучи митрополитом Смоленским и Калининградским, – защита интересов русского народа. А это далеко не только политические интересы. Либералы бесконечно твердят о политических правах, замалчивая главные права – социальные, национальные, культурные.

Повторяю: изначальная задача ВРНС – защита русских людей. При этом, конечно же, речь идет не о крови: определение "русский" толкуется нами расширительно – применительно ко всем носителям русского языка, русской культуры и так далее.

– Один из заместителей главы ВРНС Константин Малофеев недавно объявил о своем уходе с поста, который он ранее занимал в руководстве собора. Свой поступок он объяснил, в частности, тем, что хочет бросить все силы на борьбу с массовой трудовой миграцией, захлестнувшей Россию в последние годы. Считаете ли вы трудовую миграцию из государств Средней Азии, расположенных на постсоветском пространстве, настоящей угрозой для коренных народов РФ?

– Здесь я вижу два разных вопроса. Заявление Константина Валерьевича о выходе из Всемирного русского народного собора – это его личное решение, и у него есть определенная мотивация. Что касается вопроса о трудовой миграции, то это отдельный разговор, и очень непростой. Если вы хотите узнать по данному поводу мнение Церкви, вам нужно внимательно читать формулировки святейшего патриарха Кирилла и опираться на них. Приведу одну из них (октябрь 2023-го): "Мы великая страна, у нас огромные просторы, но у нас не хватает людей. А ведь общество развивается, и кому-то надо работать – вот и появляются гастарбайтеры, которые вначале выглядят как совсем чужие, иностранцы. Не умеют говорить, потом немножко начинают общаться по-русски, а потом женятся на русских, прописываются, становятся гражданами... Как будто в этом не должно быть ничего плохого, но есть один риск: такого рода люди не становятся нам близки ни по вере, ни по культуре. У них своя вера и своя культура. Образованный, интеллигентный русский человек должен с уважением относиться и к вере, и к культуре других людей, но если иная вера, иная культура будут так распространяться, что в какой-то момент они сравняются или, не дай бог, станут доминировать, то мы потеряем страну, мы потеряем свою идентичность", – заявил тогда святейший.

– Период, наступивший в России после 1991 года, многие православные эксперты называют "константиновским", то есть благоприятным для Русской православной церкви, особенно на фоне гонений, которым подвергалось православие в советское время. Однако насколько устойчиво такое положение вещей и нет ли опасений, что следом за "Константином" придет новый "Юлиан Отступник"?

– Действительно, для Русской православной церкви сейчас один из лучших периодов, по крайней мере в ее отношениях с государством. Ведь именно это подразумевает ваш вопрос? Как человек, живший и в советский период и помнящий все то, что мы с вами обсуждали выше, я могу, наверное, сказать о нынешнем времени: лучше не было (если мы говорим именно об отношениях между институтами Церкви и государства). Причем лучше не было начиная примерно со времен императора Петра I, который, как известно, упразднил патриаршество и дал начало синодальному периоду. Романовский период в истории Русской православной церкви довольно сложным.

Насколько нынешний благоприятный период будет долог, я не знаю. Одно я могу сказать точно, что он не будет вечным. Это нам подсказывает опыт истории Церкви да и вообще знание изменчивости жизни. Есть периоды послабления, как тот, что наступил после 1943 года, есть хорошие периоды, но за ними практически всегда следуют периоды гонений. Дай бог, чтобы это произошло не так скоро и чтобы новые гонения не были слишком жестокими. Поэтому, когда мы пытаемся заглянуть в завтрашний день и размышлять стратегически, мы не должны об этом забывать. Священное Писание не рисует нам никаких "мягких" сценариев и дорог в будущее, устланных цветами и парадными ковровыми дорожками.

– Вот, скажем, для Украинской православной церкви период благоприятствования уже явно закончился и украинские православные верующие большей своей частью вступили в эпоху новых гонений и мученичества. УПЦ находится на грани своего уничтожения?

– Нет, конечно. Невозможно уничтожить каноническую Украинскую Православную Церковь, поскольку она – не будем это забывать – является частью Русской Православной Церкви. Конечно, попытки уничтожить саму Русскую Православную Церковь периодически предпринимаются, поэтому иногда в разных странах создаются псевдоправославные структуры и прочие микрообразования, которые с точки зрения американских руководителей должны со временем расколоть единое тело Церкви. Проблема в том, что всей антицерковной политикой в отношении России занимаются протестанты. Притом что они далеко не дураки и читают наши тексты, все равно они не могут понять мистической стороны Православия. Поскольку, по мнению протестантов, этой стороны просто не существует. К примеру, им не подвластно осознать, что такое апостольская преемственность – они просто не верят в нее, не могут ее почувствовать и поэтому не знают, что это реально работающий механизм. Им остается действовать только политическими методами, и поэтому они всегда проигрывают. Притом что в антицерковную политику вливаются серьезные финансовые вложения.

– Будучи ректором Российского православного университета святого Иоанна Богослова, как бы вы охарактеризовали перемены, которые очень медленно, но все-таки начинаются в сфере отечественного образования как на уровне средней, так и высшей школы? В программу СШ вводятся "Разговоры о важном", минпросвещения предписывает школьникам каждый понедельник поднимать триколор и петь государственный гимн, в классы возвращается начальная военная подготовка, презентован новый единый учебник истории для старших классов и так далее. Или это косметические изменения и они не способны переломить общий либеральный тренд?

– Нет, это не косметические изменения. Дело в том, что изменение системы образования – это политическое требование политической власти страны. От этого напрямую зависит будущее России. Естественно, министерство просвещения и министерство образования не могут это сделать быстро и в одночасье. Любое министерство – очень сложный и масштабный механизм. Говорят еще: неповоротливый, но это не так – они все достаточно "поворотливые". Дело не в этом, а в том, что существует сетка законов, постановлений и указов, которая набрасывается сверху на любое министерство. С одной стороны, это вроде бы связывает по рукам и ногам, а с другой – если подобной сетки не будет, ведомство просто пойдет вразнос и перестанет функционировать. Потому что это систематизирует деятельность, но вместе с тем слегка притормаживает и не позволяет быстро действовать. Впрочем, иногда и не надо торопиться, чтобы не навредить.

Могу сказать, что те процессы, которые сейчас запущены в сфере отечественного образования, в целом положительные. Главный тренд – это выход из подчинения Болонской системе как в средней, так и в высшей школе. Выходить оттуда необходимо, но аккуратно, потому что мы еще должны что-то параллельно строить и поддерживать равновесие всей системы образования. Поэтому лично я не могу сказать ничего дурного в адрес коллег из министерств просвещения и образования.

Да, иногда совершаются ошибки. Я, например, не скрываю, что считаю огромной ошибкой ликвидацию учебного предмета обществознание из программы обучения 6–8-х классов. Это ведь главный идеологический, а правильнее сказать, философский предмет для среднего школьного возраста. Через предмет обществознание мы прививаем ребенку начатки философского мышления. А философское мышление невозможно заменить литературным или историческим. Русская литература, а также отечественная и всеобщая история чрезвычайно важны, но разве можно усилить их за счет ликвидации обществознания? Это то же самое, что сказать: "Знаете, у нас прекрасно преподается физика, мы очень хорошо можем объяснить ребенку, как устроен этот мир. Так что химия нам не нужна. Ведь физика рассматривает и изучает глобальные вещи, а химия – это детали. Какая нам разница, что происходит внутри у этих молекул! Можем провести факультативно несколько часов химии, и будет достаточно".

Именно таким образом поступили и с обществознанием – один в один. Дескать, зачем нам оно, если обо всем самом важном расскажут на уроках истории и литературы? Со стратегической точки зрения это серьезная интеллектуальная ошибка, которую придется исправлять и которая принесет колоссальный идеологический ущерб. А сфера образования – это такая вещь: мы принимаем какое-то решение, оно работает 5–10 лет, затем мы видим отрицательный результат, притормаживаем, вносим исправления, и требуется еще примерно 10 лет, чтобы получить положительный результат. То есть периоды реализации того или иного нововведения довольно долгие, поэтому все решения должны быть очень взвешены. Иначе жертвами нашей недальновидности становятся несколько поколений. Поэтому я считаю отмену обществознания не бюрократическим проколом, а политической ошибкой. Святейший патриарх Кирилл благословил написать специальный учебник обществознания для семинарий. Церковь не может ждать, когда закончится турбулентность вокруг данной школьной дисциплины. Такой учебник уже написан и издан. Это первый в России учебник, написанный не с либеральных, а с традиционалистских позиций.

Завершая тему образования, не могу не сказать о Российском православном университете. Это высшее учебное заведение, учрежденное Русской православной церковью. Мы готовим специалистов – медийщиков, управленцев, юристов, психологов и богословов, которые могут применить свои знания и таланты в РПЦ, работая в епархиальных управлениях, синодальных учреждениях и так далее. В Церкви есть определенный кадровый голод, который мы должны преодолеть, поэтому одна из задач нашего университета – подготовка этих кадров. А в качестве "лозунга" мы обычно говорим, что приглашаем к себе юношей и девушек, которые хотят послужить Церкви и Отечеству.

– Есть ли, на ваш взгляд, религиозный смысл у специальной военной операции, которая в настоящая время продолжается на территории Украины и в новых российских регионах? Какую роль должна играть Русская православная церковь и военные священники, ее непосредственные миссионеры в зоне боевых действий, в данном конфликте?

– Церковь прекрасно понимает, что армия – это ее часть, наши прихожане. Следовательно, бросить солдат и офицеров и оставить их без духовного окормления просто невозможно. Батюшки, которые едут сегодня на фронт, в зону СВО (а я со многими из них лично знаком), – это совершенно удивительные люди, и живут они в чрезвычайно напряженном состоянии и психологически, и духовно. Поэтому нам надлежит молиться как о солдатах и офицерах, которые сейчас воюют, так и об этих священниках, чтобы Господь дал им силы осуществлять их очень непростое служение.