Поиск – не то слово. Купеческий сын Михаил Нестеров Россию сконструировал, выдумал из головы, отталкиваясь от учителей-передвижников и учитывая западный опыт. Это важно сказать сразу, поскольку его "Видение отроку Варфоломею", первый крупный успех и самая знаменитая картина, считается хрестоматийным выражением русского духа. Но уже на момент написания (1889) картина воспринималась как изощренный опыт декаданса, воспоминание о том, чего не было. Удивительно, что Нестеров боготворил Василия Перова, своего преподавателя в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. У Перова к лицам духовного звания отношение было самое скептическое. Он писал самодовольного попа, игнорирующего ветерана Крымской войны во время "Чаепития в Мытищах", пьяного священника в "Сельском крестном ходе на Пасхе" – одним словом, изобличал язвы. Следующее поколение не могло не реагировать на стариков и, что важнее, на политическую конъюнктуру. Передвижники бунтовали во времена Александра II, освободителя крестьян и реформатора. После убийства царя революционерами третий по счету Александр стал закручивать гайки и укреплять триаду Уварова – "православие, самодержавие, народность". Повороту в культурной политике обязан богатством и славой следующий кумир Нестерова – Виктор Васнецов, утопавший в заказах на фрески и картины из русской жизни.
Знакомство с Васнецовым утвердило Нестерова в мысли, что тема русской старины подвластна и ему. Так на свет появилось "Видение". Здесь господствуют навязчивые вертикали – угловатый мальчик, будущий Сергий Радонежский, мощное древо, фигура в рясе, березки, луковки деревянной церкви в низине. Единственное, что Нестеров мог наблюдать в действительности, – это подмосковный пейзаж. Он-то и удался художнику много ярче фигур (отрока Нестеров, кстати, писал с деревенской девочки). С тех пор определилась манера художника. Вплоть до советского времени все сколько-нибудь значимые работы Нестерова пишутся по одному рецепту: низкий горизонт, богомольные фигуры с глубоко посаженными глазами, глубочайшее несоответствие персонажей и природы. Его "Душа народа" (1915-1916) написана через год после начала Первой мировой, на всплеске патриотизма. Толпа людей-кукол, однако, выглядит не более естественно, чем картонные фигурки на обложке диска "Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера" группы The Beatles. Возможно, контраст тончайшего пейзажа, в котором утопает глаз, и плоских людей достигался специально. В этом Нестеров следует рецептам выразительности прерафаэлитов. Специально для ретроспективы Третьяковская галерея отреставрировала "Голгофу" 1900 года, эту вещь мог бы написать Данте Габриэль Россетти после своей знаменитой картины "Вот я, раба Господня" (1850): то же ощущение чахоточности и библейского мифа, навсегда ушедшего в прошлое. Нестерова с прерафаэлитами связывал не только стиль, но и вера в то, что пятьсот лет назад, до Рафаэля, люди были чище, светлее, чувствовали глубже, чем теперь.
Нестеров не любил советскую власть, но остался в стране и продолжал работать, а под конец жизни даже получил звание заслуженного деятеля искусств. Ему удалось написать очень выразительные портреты советских художников: и Веру Мухину, и Ивана Шадра мы вспоминаем по полотнам Нестерова, а не по фотографиям. Остались жить и ранние работы Нестерова, но для послевоенного поколения ретроградов весь европейский лоск его живописи был не важен. Илья Глазунов и Константин Васильев взяли у Нестерова худшее, изрядно искривив и наш взгляд на художника. Чтобы вернуться к Нестерову, надо видеть в нем реконструктора и мечтателя, современника Уистлера и Врубеля, а не отца национального штампа.
Источник: Коммерсант
