Митрополит Рязанский и Михайловский Павел происходит из семьи, сохранившей православную веру, пронесшей ее через все гонения и запреты безбожных лет. Его мама Анна Ефремовна не могла, конечно, знать, что растит будущего архиерея. Но благодаря таким, как она – матерям, сумевшим вопреки всему привить своим детям веру, – Церкви было на кого опереться и в годы официального атеизма, и в непростую последующую эпоху.
Но каким бы ни было воспитание – свой выбор человек делает сам. На то Бог дал ему свободную волю. А дальше Господь помогает тому, кто выбрал Его. Беседа с рязанским владыкой – повод еще раз задуматься о Промысле Божием в нашей жизни.
– Вы родились в Караганде. Расскажите о том, как оказалась там Ваша семья. Ведь Ваш дед был священником, подвергался репрессиям и в Караганду вернулся из заключения...
– Мои родители оказались в Караганде, как и многие другие – сосланы были. Деда по отцовской линии, священника, отправили в лагерь, в Сибирь, отец и двое его братьев были отправлены в детский спецприемник, а затем отца распределили на работу в Караганду, он так и остался там. А маму в четырнадцатилетнем возрасте вместе с родителями раскулачили и выслали в Казахстан, из-под Сызрани. А какие они кулаки? Две лошади, две коровы, да еще и дом себе построили – вот и стали кулаками. Хотя у них было восемь человек детей мал мала меньше. Но эти кулаки, высаженные в голой степи, поздней осенью, под зиму, – те из них, кто остался жив, потому что умирали очень многие, – они с Божией помощью за два года обжились, построились и стали жить, молясь Богу. Их еще раз раскулачили и еще дальше выслали, так они в конце концов и оказались в Караганде. Судьба многих...
– Вы помните, как дед вернулся к вам из заключения?
– Конечно. Мы в школе учились, когда он приехал к нам. Он был слепым уже практически. Десять лет отсидел. Мы не знали, что он священник, родители нам этого не говорили, боялись, что проболтаемся. Только когда мы вставали на молитву, а он садился – стоять не мог, ноги уже не держали, – он надевал поверх рубашки большой наперсный крест. Мы не придавали этому значения, мы думали – ну что ж, он дедушка, старенький, ему, наверное, можно такой крест носить. Только после его смерти мы узнали, что он священник.
– А у вас было принято молиться всей семьей?
– Конечно – и утром, и вечером. Про нас все знали, что семья верующая. Мы не вступали ни в пионеры, ни в комсомол. В школе пионерская линейка – а мы уходили домой или в футбол гонять, нам это нравилось. Но вот однажды мне сказали: нечего, будешь стоять на линейке, как все. Построились все прямоугольником, горн заиграл, барабаны застучали, как это полагалось, а у меня почему-то такая реакция на торжественность момента – с колокольным звоном, может быть, ассоциация – я перекрестился. И чувствую – чья-то взрослая рука меня за шиворот – и вытаскивает из строя. Все, больше я на линейки не ходил. Учителя маме говорили: если вы не думаете о себе, подумайте о детях, если они у вас не будут комсомольцами, их не примут никуда учиться, они
будут чернорабочими. А мама отвечала: как Господь управит, так и будет. И Господь управил: старший брат успешно окончил политехнический институт, сестра – сначала медучилище с отличием, потом мединститут с красным дипломом, младшие сестры – педагогический институт и медучилище. Всего нас было шестеро. Выжило шестеро, а родилось десять. Большая была семья.
– В детстве, в подростковом возрасте Вам приходилось общаться со старцем Севастианом Карагандинским1?
– Общаться – нет, такого не было. Мы ведь были дети, а условия тогда были совсем другие, и вот так общаться, как мы с вами, вряд ли было возможно. Но самого его хорошо помню, он приезжал к нам в дом. Конечно, эти приезды были прикровенными. Он ведь служил уже тогда. А попробуй священник к кому-то домой приехать, это было опасно, это совсем не приветствовалось тогда.
И в храме я его помню. Настоящего храма у нас не было, конечно, это было что-то вроде землянки, углубленное в землю помещение. Он и сейчас существует, этот наш храм, только снаружи его облагородили немножко и расширили. Там сейчас женский монастырь в честь Рождества Пресвятой Богородицы.
Я хорошо помню, как отец Севастиан служил, как мы подходили к нему причащаться, помню, как его отпевали – мне было 14 лет. А что он меня крестил – я знаю от мамы.
– В одном из интервью Вы рассказывали о пережитой в молодости аварии, заставившей Вас задуматься о жизни и смерти. Но ведь были и иные причины Вашего выбора – поступить в семинарию?
– Конечно, не только с аварией мое решение было связано, были и иные причины, но этот случай, когда мы разбились на мотоцикле, – он действительно заставил задуматься о себе. Когда я лежал на больничной койке, рядом со мной на столике оказалась старая книга, принадлежавшая моей бабушке, – "Явление живым умерших". Я стал читать ее, потом вспоминать свою короткую тогда еще жизнь, службу в армии... И очень хорошо понял, что Господь всегда был рядом со мною. Он хранил меня в таких армейских ситуациях, что... все могло бы быть. Конечно, меня спасали молитвы моих родителей, священников, у которых я брал благословение на службу, матушек наших, монахинь Анастасии и Агнии, людей из окружения старца Севастиана – а там действительно были подвижники. И на приходе нашем за меня молились.
– В армии у Вас были проблемы в связи с тем, что Вы верующий?
– Да, меня ждало там испытание. У троих из нашей роты, в том числе и у меня, нашли крестики. У других ребят нашли листочки с молитвами, с 90-м псалмом – "Живый в помощи Вышняго...". Но мы в то время были разобщены, к сожалению. Каждого из нас по отдельности обрабатывали политработники и младшие командиры, склоняли к тому, чтобы мы отказались от Бога, вступили в комсомол. Обещали, что у нас хорошо служба пойдет, что мы будем подниматься по какой-то лестнице, хотя никакой карьерной лестницы там не было, конечно. Со мной беседовали: сначала старшина, потом командир взвода, командир роты, замполит части... А когда увидели, что я действительно не хочу вступать в комсомол, не хочу отказываться от веры, сказали: "Смотри, чего ты добился: посадим тебя на ассенизаторскую машину, и проведешь ты на ней всю свою армейскую жизнь". И действительно, меня назначили на эту машину. Вечером заступал в наряд, и до двух часов следующего дня я в наряде. С двух до шести вечера, как положено по уставу, четыре часа отдыхаю, то есть обедаю и два-три часа сплю, а в шесть вечера опять на развод – и в наряд на машину. Так было несколько месяцев. Поэтому первые полгода я был как гражданский работник. У меня не было политзанятий и никакой другой военной подготовки.
– А те двое?
– Они вступили в комсомол, и одного из них даже поставили ответственным за ГСМ (горюче-смазочные материалы. – Авт.). А потом у нас сменилось командование, и меня пересадили на автобус – я стал самым почетным водителем в части.
– В такой дали от дома – в Германии, в 18 лет, в бесправном солдатском положении – что давало силу противостоять и терпеть?
– Трудно однозначно ответить на этот вопрос... Скорее всего, это незримая сила Божия по молитвам мамы, близких, молитва церковная, как я уже говорил, а еще – по наследству передался такой характер, упрямый: ну почему я должен вас слушать? Я им все время говорил: если комсомол – дело добровольное, то почему вы на меня так давите? Если это дело хорошее, доброе, вы мне это покажите, и я сам сделаю выбор. Чем больше меня прессовали, тем больше было внутреннее сопротивление этому всему. Я понимал, что добро и благо так не навязывают.
Когда мы были маленькими, мама читала нам вслух жития святых, мне это очень нравилось. В армии я вспомнил житие Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Я мысленно спрашивал их мучителей: если поклоняться вашим идолам – это благо, зачем же вы мучаете этих девчушек маленьких, вы им дайте вырасти, пусть они сами увидят, где благо, где истина. И вот, прошло столько веков, и нам опять "желают добра", и опять это добро навязывают.
– В 25 лет Вы приняли решение о монашеском постриге. Что способствовало этому решению? Может быть, пример людей, которые были перед глазами, насельников Лавры?
– Прошение я подал не в 25, а гораздо раньше. Конечно, решение созрело благодаря примеру лаврских старцев, примеру отца Севастиана, а кроме того – учеба в семинарии, чтение святых отцов, вот это особенно сильно, просто потрясающе подействовало. Один из наших преподавателей, отец Анатолий Просвирнин (он впоследствии принял постриг и скончался уже архимандритом Иннокентием), говорил нам: с первого дня обучения здесь вы должны готовиться к пастырской деятельности. Читаете книгу – выписывайте то, что кажется вам особенно интересным, особенно важным, составляйте картотеку. Это потом пригодится вам в проповедях. Тогда ведь невозможно было купить книгу духовного содержания, как сейчас, тогда был голод духовный. Вы можете себе такое представить: семинаристу для того, чтобы приобрести церковный настольный календарь или молитвослов, нужно было писать прошение в Издательский Совет, архиепископу Питириму, и там это прошение рассматривалось: тиражи были крохотные, Совет по делам религий делал все, чтобы церковная литература не распространялась. И мы брали в библиотеке книги, читали, выписывали наиболее важные для нас мысли святых отцов. У нас сложилась такая группа, три человека, мы составили картотеку, назвали ее "Сокровища духовной мудрости". Совсем недавно издательство Оптиной пустыни издало эту нашу картотеку – "Сокровища духовной мудрости" в 13 томах.
Кроме того, на мое решение о постриге повлияло еще и вот что. Мы задумывались о своем будущем, конечно, мы готовились к нему. Времена хрущевских гонений не ушли еще в прошлое, и мы знали, какому давлению подвергаются священники, имеющие семьи. Им не давали свободно служить, не давали проповедовать, за каждой проповедью следовали беседы с уполномоченным: "Батюшка, зачем вы это делаете? Подумайте о своих детях. Бабки и так всё знают, зачем им ваши проповеди...". Упорствует священник, продолжает проповедовать – его переводят без конца с прихода на приход и загоняют наконец туда, где Макар телят не пас... Тяжелейший подвиг несли семейные священники! И мы понимали, что лучший образ и способ служить Церкви в Советском Союзе – это быть монахом. Ни от кого не зависеть. Куда послали, туда и поехал. Но к будущей проповеди мы должны были готовиться в студенческие годы. И мы готовились, и чтение святых отцов очень сильно повлияло на нас.
– Годы, проведенные Вами на Святой Земле, – чем они для Вас стали? Возглавлять Русскую Духовную Миссию на Святой Земле – это прежде всего трудно, ответственно или это большое счастье?
– Мы воспринимали это прежде всего как церковное послушание. Но это, конечно, и ответственность, и огромная Божия милость. Я стал совершенно иначе воспринимать Евангелие – после того, как оказался на Святой Земле и познакомился с евангельскими святынями. И сегодня, как только я открываю Священное Писание, мысленно переношусь на Святую Землю, где родился, жил и ходил Спаситель, где Он проповедовал, где Он пострадал за нас и воскрес из мертвых. Это совершенно другое восприятие Евангелия. Теперь я понимаю тех наших паломников, которые шли во Святую Землю пешком, шли годами, преодолевая массу препятствий и опасностей.
Русская Духовная Миссия в Иерусалиме была ограничена в своих возможностях, конечно, хотя изначально создавалась с целью окормления и защиты русских паломников. Когда мне довелось служить в ней, такого потока паломников, как сейчас, не было, и такого, как был до революции, тоже не было, конечно: небольшая, 10–12 человек, группа из России приезжала только раз в год. А главным нашим делом было богослужение в храмах, принадлежавших Русской Церкви, в нашем представительстве при Патриархе Иерусалимском, окормление наших монахинь в Горненском женском монастыре.
– По возвращении из Иерусалима Вы провели несколько лет в Псково-Печерском монастыре, стали его наместником. Расскажите немного об этих – незабываемых, наверное – годах.
– Монастырь сразу произвел на меня потрясающее впечатление. Это ведь был когда-то просто заброшенный овраг, каких много на Руси, и в этом овраге монахи создали такую жемчужину, повторения которой нет на белом свете. Это действительно жемчужина – и как архитектурный памятник, и как образцовая иноческая обитель, место молитвенного подвига святых подвижников благочестия, место подлинной аскетической жизни. Этот монастырь можно сравнить с Афоном, где ни одного дня без чудес не проходит. В этой обители с особой силой проявляется Божественное благоволение, Божественная любовь и забота к насельникам, паломникам и благочестивым жителям города Печеры. И, конечно, мудрость старцев, таких, как архимандрит Иоанн (Крестьянкин), отец Серафим, отец Нафанаил, отец Александр... Это были самые светлые годы моей жизни – непосредственное общение с живыми святыми людьми.
– Тяжело было покидать монастырь?
– В Церкви и в монастыре все делается по послушанию. Поэтому мой отъезд не представлялся для меня трагическим. И даже расставание со старцами, с дорогой моему сердцу обителью проходило особенно трогательно. У нас была такая традиция в монастыре – совершать чин о панагии. После Литургии монахи брали просфору, освященную в честь Божией Матери, помещали ее в специальный сосуд – панагиар – и с пением праздничного тропаря несли в трапезную. После обеда совершался чин о панагии. Во время этого чина очередной иеромонах раздроблял просфору. Верхнюю часть – панагию – отдавали наместнику, а остальные частички вкушали монахи с паломниками. Я, хотя и был наместником, всегда отдавал верхнюю часть, панагию, отцу Иоанну. Но в день, когда я получил телеграмму о том, что мне надлежит срочно явиться в Москву, в Патриархию, отец Иоанн вернул панагию мне. Он был очень настойчив и повторял: "Возьмите, отец наместник, эта панагия вам. Вы мне всегда отдавали панагию, а теперь панагия ваша". И когда я пришел к нему за благословением на поездку (мы всегда приходили к нему за благословением, прежде чем куда-то ехать), он сказал: "Отец наместник, помните, что все у нас делается за послушание, ни на что не напрашивайтесь и ни от чего не отказывайтесь". Ему было что-то открыто – как и отцу Николаю Гурьянову, с которым я встречался за несколько месяцев до этого...
Я приехал в Москву, мне Митрополит Кирилл – нынешний Святейший Патриарх сказал: "Есть предложение направить вас на новое служение, вы согласны?". Я говорю: "Владыка, у нас ведь столько планов, столько всего намечено в монастыре...". А Митрополит Кирилл говорит: "Отец Павел, у нас в Церкви все делается за послушание". – "А зачем же вы тогда спрашиваете, согласен ли я?" – "Так принято, для протокола". – "Ну, тогда – благословите". И я поехал окормлять нашу паству в Америке – но уже в сане епископа.
– Чем отличалось Ваше служение и Ваша паства там от служения в России, от российской паствы?
– Служение священника или архиерея – оно в определенном смысле везде одинаково. Там, в Америке, я встретил немало людей, через которых действовала милость Божия. Господь действует Своей любовью, Своим промыслом везде. Другое дело, что в США люди больше заняты материальной стороной жизни. Их жизнь предельно секуляризована. Но когда люди встречаются с бедой, они становятся иными. У нас был такой случай: несовершеннолетняя девушка-американка пришла в храм и сказала, что хочет принять Православие. Священник позвонил родителям – нет ли, дескать, возражений, – и они сказали: пусть принимает что угодно. Девочка стала ходить в храм, вникать в службу, начала даже читать и петь на клиросе. Потом вдруг спросила, можно ли причащаться каждый день. Оказалось, у нее рак в последней стадии, врачи отвели ей три-четыре месяца жизни. Вот почему родители были на все согласны – лишь бы она как-то успокоилась... Священник позвонил мне – можно ли разрешить, – я сказал: раз такое дело, пусть причащается за каждой Литургией. Она стала причащаться... и, к большому удивлению врачей, выздоровела. Спустя год она вышла замуж за молодого православного американца, с которым познакомилась в храме, вместе пели на клиросе, родила двоих детей, по-прежнему читает и поет в церкви. Все нормально, никаких признаков болезни у нее с той поры нет.
– После Святой Земли, после Америки, Европы, после Псково-Печерской обители, наконец, – древняя Рязань. У каждого места Вашего служения – свои особенности, наверное, и какие же особенности у Рязани? Если Вам придется когда-то ее покинуть – что будете вспоминать прежде всего?
– Рязань запомнится прежде всего добротой. Когда я только приехал сюда, когда посещал отдаленные благочиния, рязанские храмы – я сразу это заметил: очень добрые, внимательные и благодарные люди. Один глава администрации мне сказал: "Если рязанцы увидят доброе отношение к себе священника, архиерея – они такого человека будут просто на руках носить". Как-то раз мы приехали на отдаленный приход в Касимовском благочинии – семь часов утра, осень, темно, холодно, дождь моросит, а мы одеты не по погоде – когда выезжали из Рязани, было тепло. Прихожане только-только коров подоили и пришли на встречу с архиепископом. Мы пообщались и поехали на другой приход. На третьем приходе меня ожидал сверток, подарок с первого прихода – меховые бурки. Люди заметили в темноте, что я в летних туфлях. Передали на словах: чтобы наш владыка не простыл и не заболел, пусть носит. А когда вечером приехали в гостиницу в Касимове, там меня ждал сверток с надписью: "Архиепископу Павлу – чтоб вы не заболели в нашем климате". В свертке меховая безрукавка. Это потрясающе: кто бы еще заметил, что архиерей легко одет, что он мерзнет? Очень добрые, благочестивые люди. Я раньше никогда не был в Рязани, не знал здешних людей, а теперь не хочу отсюда никуда уезжать. Здесь, в Рязани, хочу окончить свои дни, потому что от добра добра не ищут.
Митрополит Рязанский и Михайловский Павел (в миру – Пономарев Георгий Васильевич) родился 19 февраля 1952 года в Караганде. По окончании средней школы и службы в рядах Советской армии учился в ПТУ. С 1973 года обучался в Московской Духовной семинарии, которую окончил в 1976 году. В 1980-м окончил Московскую Духовную Академию со степенью кандитата богословия. В 1980-81 годах – слушатель аспирантуры при Московской Духовной Академии.
В октябре 1977 года принят в число братии Троице-Сергиевой Лавры, 17 декабря того же года наместником Лавры архимандритом Иеронимом пострижен в мантию с именем Павел в честь первоверховного апостола Павла. В марте 1978 года рукоположен во иеродиакона, затем – во иеромонаха.
В 1981–1982 годах – член Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, затем – заместитель начальника Миссии. В 1983 году Патриархом Иерусалимским Диодором I возведен в сан игумена, в 1986 году – в сан архимандрита. В 1986–1988 годах – начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Позже – наместник Успенского Псково-Печерского монастыря, затем – епископ Зарайский, викарий Московской епархии, Управляющий Патриаршими приходами в США и в Канаде. В феврале 2001 года возведен в сан архиепископа.
В мае 2003 года назначен Архиепископом Рязанским и Касимовским.
Решением Священного Синода от 5–6 октября 2011 года назначен главой новообразованной Рязанской митрополии.
8 октября 2011 года возведен в сан митрополита.
1 Святой преподобноисповедник Севастиан Карагандинский, в миру Стефан Фомин – монах Оптиной пустыни, впоследствии архимандрит, прошедший через тюрьмы и лагеря, добровольно оставшийся в Караганде, чтобы окормлять ссыльных и раскулаченных. Прославлен Юбилейным Архиерейским Собором в 2000 году. Мощи покоятся во Введенском соборе Караганды.
Источник: Православие и современность
