О "Переломе" и либералах

Передо мной лежит сборник статей "Перелом", изданный недавно в Москве в издательстве "Пробел-2000" (составитель – Александр Щипков). С подзаголовком – "Сборник статей о справедливости традиции". Сразу скажу, что сегодня всякая попытка серьезной дискуссии о смыслах должна оцениваться положительно. Такой открытый разговор, привлекающий идеологических оппонентов, необходим не только потому, что лишь в этом случае можно найти компромисс с теми, кто любит Россию, думает о ее будущем, но по-другому оценивает ее прошлое и настоящее, но и потому, что мы вообще разучились слушать и понимать друг друга. Каждый вроде толкует о возрождении страны, но при этом заряжен такой ненавистью к сопернику, который с ним в чем-то не согласен, что этот спор превращается во взаимное поливание помоями или в драку.

Эта "жириновщина" сегодня свирепствует в России, как чума. Ненавистью вообще очень легко заразиться и очень трудно от нее вылечиться. Она дает импульс гражданскому противостоянию, которое иногда видится политически оправданным, но противоречит самой идее интеллектуального развития нации. Объявить инакомыслящего своим врагом (а, если ты при власти, то и "врагом народа") – это самое простое, но и самое опасное средство, особенно для нашей страны, пережившей тоталитаризм.

Любой здравомыслящий человек опасается приступов патриотизма и духовно-нравственного воспитания, которые навязываются административными методами. Ведь, как правило, это происходит в те моменты, когда становится понятно, что действующая власть либо серьезно проворовалась (это заметил еще Салтыков-Щедрин, но ничего с тех пор не изменилось), либо показала свою управленческую несостоятельность, либо вообще обанкротилась по всем статьям. А сегодня в полпредствах президента создаются специальные департаменты, которые будут отвечать в регионах именно за патриотизм и нравственность населения.

То есть, по существу, эти понятия просто приватизируются правящим классом. Между государственной бюрократией и родиной ставится знак равенства, между лояльностью режиму и нравственностью – тоже. Однако казенный патриотизм и казенный морализм никогда не получат искренней поддержки общества. Его ответом на насаждение единомыслия, как и в период поздней советской власти, станет пофигизм. Предельно четко об этом однажды высказался Сергей Кара-Мурза: "Не может быть государства с единой тоталитарной нравственностью. В одном государстве всегда должна быть борьба разных нравственных систем, разных нравственных ценностей. Бывает, что и нравственные правители доводят страну до катастрофы".

Нетрудно заметить, что, несмотря на разноплановость подходов к теме, все статьи сборника "Перелом" посвящены борьбе с либеральными идеями. Именно в либерализме авторы видят главного врага России, повинного во всех ее бедах. Это общеполитический тренд нынешнего времени, можно сказать, визитная карточка пишущего человека (далеко не всегда интеллектуала), который считает необходимым бросить свой камешек в спину уходящего либерала. При этом априори считается, что именно сейчас, на третьем сроке Путина, началось другое время.

Вот как описывает его Александр Дугин: "Он (Путин) принуждал массы покорно терпеть экономическую несправедливость распоясавшегося капитализма и вакханалию коррупции, а элиты заставлял ложно рядиться в патриотические тоги. Постепенно эта двусмысленность стала невыносимой как для либералов, так и для патриотов. Возвращение Путина застало либералов врасплох, они стали сопротивляться, и он их "выпилил" из своей формулы". По Дугину, нынешний всплеск административно-управляемого патриотизм – это евразийство, консерватизм без всяких симулякров и постмодернизма. "Не будет Путина – не будет России", – заключает он.

Наверное, многим врезались в память кадры последней инаугурации президента: мертвый, "зачищенный" город и черный лимузин, который везет Путина в Кремль. Какой сигнал подала тогда власть элите и народу? Намекнула на свою сакральность? Подчеркнула жуткое одиночество президента? Что-то еще? В любом случае, эта картина заставила вспомнить о советских "традициях". О тех временах, которые один из авторов "Перелома" Сергей Черняховский назвал "миром сверхмодерна".

В мировой культурологии никакого сверхмодерна, который якобы "триумфально развивался в СССР" не существует. Это понятие придумал известный в нашей стране политмистификатор Сергей Кургинян. Он обозначил его как движение от социального Ада к социальному Раю. Как происходило это "движение" и чем оно закончилось, всем известно. Тем не менее, автор сборника упорно настаивает на том, что "формат сверхмодерна" (он же – советский проект) находился в абсолютном равновесии сакральности и рациональности, что именно он поддерживал традиционно-ценностный порядок.

На самом деле сакральность власти и порядок обеспечивал КГБ, а что касается российских традиций и ценностей, то власть действительно весьма рационально и последовательно их уничтожала, навязывая свои, советские. Это сегодня коммунисты изображают из себя православных, постоянно подчеркивая, что между заповедями Христа и моральным кодексом строителя коммунизма, в сущности, нет никакой разницы. Однако это не только чудовищная подмена понятий и смыслов, но и перекодирование генетического кода народа, искажение матрицы. Не случайно покойный Патриарх Алексий II сказал, что для возрождения России теперь потребуется ее вторая христианизация.

"Проблема России сегодня не в том, что она "недомодернизирована", а в том, что ее насильственно уже четверть века пытаются повернуть от развития в форматах сверхмодерна к постмодерну", – пишет автор. Даже, если согласиться с тем, что советское общество – это сверхмодерн, то куда уйти от фактов истории, которые говорят о том, что традиционную, архаичную Россию, не прошедшую период модерна (индустриального общества) именно насильственно затащили в этот "сверхмодерн". Страна перепрыгнула "большим революционным скачком" через этап естественного эволюционного развития, поварилась в собственно изобретенном симулякре модерна, и, открыв границы, с ужасом обнаружила, что в мире уже орудует хулиганский постмодерн – детище глобального информационного общества. С его вседозволенностью, агрессивностью, деградацией культуры и конфликтом частной жизни человека с государством.

Что делать, если Россия сегодня находится под влиянием трех мировоззренческих форматов – традиции, модерна и постмодерна? Какой из них нужно взять за основу и развивать, сохраняя разумное равновесие между свободой личности и сильным государством? Разумеется, это не постмодерн с его разрушительным потенциалом. Его частичная полезность проявляется лишь в том, что характерная для него катастрофичность мышления (предчувствие апокалипсиса) заставляет разумного человека задуматься над тем, к чему может привести отрицание общечеловеческих ценностей, размывание границ между добром и злом, и остановиться – может быть, в шаге от пропасти. Это же является реальным стимулом для интеллектуалов разрабатывать различные сценарии будущего, создавая свои социально-культурные модели.

Надо признать, что современное российское общество во многом архаично, о чем говорит неизменная приверженность большинства населения авторитаризму во всех его проявлениях. Но ставка только на консервативную традицию, на патриархальность, на персоналистский режим, имитирующий монархию, на тотальную нравственность, обеспеченную за счет административного ресурса, не могут дать положительных результатов. Мир стал глобальным, открытым, и Россия – часть этого мира. Если пытаться еще раз (даже под другим предлогом) затормозить ход истории, убедив себя, что у нас совершенно другой, отличный от всех путь развития, совершенно иная цивилизация, то этот эксперимент окажется уже последним для страны.

Сегодня Россия, отставшая от развитых стран на целые десятилетия, вынуждена играть по тем правилам, которые ей предложены. Она могла бы сама диктовать условия игры, но для этого ей нужно стать экономически сильным, социально привлекательным, демократическим государством. Таковы базисные ставки в мировом ареопаге, где мы формально присутствуем, но фактически все еще находимся в положении "плюс один". Вот почему власть говорит о необходимости модернизации страны. Это не абстрактные лозунги, а действительно необходимое условие для возрождения России.

Время модерна никуда не ушло и его не стоит хоронить. По большому счету, мы еще вообще не проходили этот этап эволюции. Нам еще только предстоит осваивать этот прогрессивный и во многом универсальный формат эпохи индустриального общества. Но с одной необходимой поправкой – во главу угла должна быть поставлена национальная культура народа. Сочетание модерна с традицией (прежде всего, речь идет о православной христианской этике и духе солидаризма, о чем написал в сборнике Михаил Тюренков) и даст возможность создать ту модель долгосрочного национально-государственного развития, которую можно будет назвать "сверхмодерном". При этом, однако, необходимо всегда помнить о том, что государство должно оставаться светским, и любые проявления религиозного мракобесия, выдаваемые за инициативу возрождения морально-нравственных традиций, недопустимы.

Теперь о ненавистных либералах, которых Путин якобы "выпилил" из своей новой формулы. Можно сколько угодно их проклинать, но при ближайшем рассмотрении высокопоставленных персон выяснится, что без малого 20 лет у власти в России стоят так называемые "государственники". Они отличаются тем, что иногда называют себя консерваторами, иногда – центристами, иногда – правоцентристами, иногда – державниками. Многие из них в прошлом активно участвовали в облавах на студентов и преподавателей в церквях на пасхальной литургии, устраивали обыски и изымали у них "запрещенную литературу", в том числе христианскую, лишали верующих профессии, заводили на них уголовные дела и отправляли по этапу. Сегодня они – самые истовые православные. Их мировоззрение повернулось ровно на 180 градусов.

Напоминаю об этом только для того, чтобы подчеркнуть мысль Александра Щипкова, высказанную им в статье "Левый консерватизм" – российский либерализм с точки зрения общепринятой мировой типологии таковым не является. Как и консерватизм, проявляющий себя в различных формах. Россия в политическом смысле – это некое Зазеркалье: можно называть себя хоть левым, хоть правым, хоть либералом, хоть государственником, а суть одна – авторитарная. Традиция, однако.

Может быть, из этого ряда как-то выбиваются демократы (не либерал-демократы Жириновского, а настоящие приверженцы демократической идеологии). К ним следует отнести и социал-демократов, которым вовсе не чужды либеральные идеи. И здесь я позволю себе процитировать известного российского философа Вадима Межуева: "Социал-демократия – это последовательно развитая идея человеческой свободы. Она не отрицает либеральных свобод – экономических и политических, но дополняет их новыми правами и свободами – социальными и культурными, то есть правом человека на социальную защищенность, образование, культуру, труд по способностям и пр., соблюдение которых как раз и должно гарантировать государство. Государство для социал-демократа – это правовое плюс социальное государство. Не более того. В этом смысле либерал для меня – это недоделанный социалист. Поэтому в развитых обществах эти идеологии сегодня максимально сблизились друг с другом". (Из интервью "Новой политике" 19 июня 2009 года). Лично я разделяю точку зрения Межуева. И хотя это интервью было опубликовано четыре года назад, оно абсолютно актуально и сегодня. Более того, оно дает ответы на многие вопросы, поднятые "Переломом".

Выпуская стрелы в либералов, авторы сборника на самом деле нередко попадали совсем в другую цель. В которую, видимо, и не хотели попасть. Не знаю, кого там "выпиливал" Путин из своей формулы, но еще в феврале нынешнего года на экономическом форуме в Сочи он заявил, что "Россия обречена на либерализм". Что это – очередной лозунг-приманка, брошенный иностранным инвесторам, или констатация очевидного факта? Все дело в том, что, критикуя либерализм вообще, следует отличать экономический либерализм от социального либерализма. Это не только разные подходы к реализации либеральных идей, но и культурно-ценностный конфликт двух идеологий.

Экономический либерализм выступает за частную собственность, свободу рынка и развитие конкуренции. Все его действия подчинены одной цели – накоплению богатства, поэтому главным механизмом является приватизация. Власть отдает куски государственной собственности в первую очередь своим приближенным (не забывая и себя), оправдывая это тем, что с чего-то надо начинать рыночную экономику. Ведь еще Маркс сказал: "Бюрократия имеет в своем обладании государство... Это и есть ее частная собственность". Тем самым она поощряет коррупцию, клановость и фантастически увеличивает пропасть между супербогатым мизерным меньшинством и крайне бедным абсолютным большинством населения. Остановить этот разгул экономического либерализма в условиях несменяемости власти практически невозможно. А номенклатурным капиталистам невозможно отказаться от денег. В результате процесс приватизации распространяется на образование, медицину, науку, культуру, пенсионную систему... Все это объявляется "сферой услуг" и становится платным.

Государство, управляемое экономическими либералами, не желающими проводить либеральные политические реформы, неизменно превращается в монстра, который ограничивает все гражданские свободы, усиливает полицейский режим и максимально увеличивает число чиновников, потому что управлять этим монстром можно только при помощи жесткого административного ресурса. Евгений Белжеларский прав: идеология российского либерализма – это идеология крупного капитала, ограничивающего любую власть, кроме власти денег. Но это применительно только к экономическому либерализму, который господствует в современной России, именно эту идеологию исповедуют так называемые консерваторы. И еще совсем недавно правящая партия "Единая Россия" с гордостью утверждала, что она самая либеральная из всех партий.

Социальные либералы, в первую очередь, выступают за расширение реальных прав граждан, за укрепление государственных механизмов социальной защиты, за политическую конкуренцию и контроль над властью со стороны общества. Они не рассматривают частную собственность как единственный эквивалент индивидуальной свободы, полагая, что государство ради общественного блага может ограничивать конкуренцию и регулировать рыночные отношения. Социализированная экономика и демократия являются для них главным средством, обеспечивающим возможность стабильного развития и государства, и личности.

Последовательный критик демократии в нашей стране – Виталий Третьяков. Он еще в 2004 году заявил о том, что "демократия не сумела решить ни одной из проблем России". Где он тогда ее увидел, известно только ему. В свой статье в сборнике "Перелом" Третьяков говорит уже о том, что в последние 20-30 лет демократия по вине "многопартийности" превратилась в ругательное слово. И парламент какой-то липовый. Потому что нет в нем партии, которая представляла бы, например, интересы детей-сирот, или фермеров, или самого Третьякова.

Рассуждая о необходимости новой модели народного представительства, автор не исключает, что могла бы существовать партия мужчин и партия женщин. "Мужчины голосуют за мужчин, женщины за женщин, складываются парламентские фракции...", – пишет он. И предлагает разделить все российское общество на курии, которые будут представлять "все значимые слои или общественные страты" по профессиональному признаку: собственники, наемные рабочие, представители интеллектуального или физического труда и т.д.

Третьяков признает: "чтобы обеспечить выборы по новым правилам, потребуется гигантская реформа", но, по его мнению, овчинка стоит выделки, потому что "процесс политической борьбы будет происходить не между куриями (теми, что придут на смену партиям), а внутри каждой из них". То есть многопартийность беспокоит автора потому, что она поощряет разнообразие политических взглядов. А разнообразие – это нестабильность. Поэтому он и говорит: демократия нам не подходит. Любопытно, однако, узнать, к какой "курии" Третьяков отнес бы сам себя? Собственников? Наемных работников? Интеллектуалов? Или просто любителей авторитарной власти?

Стоит напомнить, что сословно-куриальная система действовала в России на выборах в Госдуму в самом начале прошлого века. Были установлены определенные квоты для четырех курий, имеющих избирательное право. Главным критерием выборщиков было наличие у них собственности. Но деление на курии – это лишь избирательный механизм, примененный властью потому, что большинство населения крестьянской страны было не только политически неграмотным, но и неграмотным вообще. Когда же депутаты, выбранные от курий, занимали места в парламенте, они создавали партийные фракции. Собственно, так в России и появилась многопартийность, от которой сегодня Третьяков предлагает отказаться.

А теперь несколько слов о проблеме построения нравственного государства, чему посвящена в сборнике статья Игоря Потапова. Безусловно, это тема любопытна и в изложении Степана Сулакшина, и в изложении автора "Перелома". Сулакшин, например, вообще предлагает закрепить нравственность, как государственную идею, в Конституции России. Не менее интересно о ней говорил и Гегель, который фактически был родоначальником учения о нравственности, как основе всего общественного развития. По его мнению, нравственность человека воспитывает семья, гражданское общество и государство. Он считал, что процесс становления нравственности – это подчинение индивидуальности государственным интересам, потому что "вся ценность человека, вся его духовная действительность существует благодаря государству".

И хотя в последнем утверждении великий философ явно заблуждался, нравственное государство действительно может быть неизбежным этапом в эволюционном будущем человечества. Только не стоит торопиться и заявлять, что "задача России – принять этот тренд и предложить его остальному миру", потому что "в этом случае мы займем лидирующие позиции в процессе неизбежного исторического перехода к новому типу государства" и "будем не ведомыми, а ведущими".

Сама постановка такой задачи автором статьи не слишком нравственна. Мы уже предлагали всему остальному миру социальный рай коммунизма. Нравственное государство пока выглядит такой же фантомной идеей, даже несмотря на то, что, по словам автора, "уже сложился круг ученых – историков, социологов, философов", которые ее разрабатывают. Остается только надеяться на то, что эти ученые призовут все же соблюдать последовательные этапы развития – создавать правовое государство, потом – социальное. Ведь любой скачок в эволюции может быть чреват непоправимыми издержками.

Понятно, что многим хотелось бы, чтобы именно Россия стала примером для подражания. Но нравственность невозможно "вырастить" в лабораторной пробирке, а потом вылить ее содержимое на головы граждан с самой вершины властной вертикали и наблюдать за тем, как все вокруг, включая органы власти и правопорядка, становится образцово-показательным.

Повторим Гегеля: нравственность воспитывает семья, гражданское общество, государство. То есть, в первую очередь, нравственной должна быть все-таки семья. Что мы имеем на сегодняшний день? Как говорит Жванецкий, родители не понимают, что такое интернет, а дети – что такое совесть. Гражданское общество пока только формируется, его нравственное развитие во многом находится под влиянием постмодерна. Что касается государства, то говорить о его нравственности вообще не приходится. Ведь нравственные ориентиры все-таки ставит элита. У нас эти ориентиры таковы, что за государевых людей и лиц, приближенных к власти, вообще бывает стыдно. Воровство, лицемерие, хамство – это как норма.

Можно привести громадное количество примеров безнравственности и нашего общества, и нашего государства. Безнравственно, например, бросать детей, а их каждый год бросают по 50 тысяч. Безнравственно относиться к инвалидам так, как относятся к ним в России. Безнравственно, находясь во власти, рассаживать по "теплым местам" своих друзей, сажая их на финансовые и нефтяные потоки. Безнравственно фальсифицировать выборы. Безнравственно переписывать чужие диссертации, выдавая их за свои научные труды. Безнравственно завозить в страну огромное количество мигрантов, превращая свой народ в ксенофобов.

Впрочем, есть и немало случаев, когда понятие нравственности расходится с интересами государства. Разве нравственно, например, поставлять оружие "проблемным" странам? А продавать газ своим соседям по большой цене, исходя из "политических мотивов"? В общем, тема построения нравственного государства настолько сложна, что даже выработать единые критерии нравственности в экономике, политике и в других сферах практически невозможно.

Но автор "Перелома" решает эту задачу с удивительной легкостью. Оказывается, надо просто создать надгосударственный блюстительный орган, который "должен недвусмысленно оценивать решения власти всех уровней". Он обязан все законы и все проекты "вписывать в нравственную парадигму" и следить за тем, чтобы их исполнение соответствовало нравственным критериям. Г-н Потапов вообще представляет себе то количество чиновников, которые будут необходимы для деятельности такого института, и то количество средств, которые нужно затратить, чтобы воплотить эту идею в жизнь? Любопытно, что членами нравственно-блюстительного надвластного органа, по мысли автора, не должны быть представители тех или иных идеологий. "Ими могут стать носители нравственного начала в глазах большинства, т.е. люди, пользующиеся неоспоримым моральным авторитетом".

Ну, в данном случае никакого велосипеда изобретать не нужно. Иран давно и довольно экономно решил эту проблему: согласно конституции исламской республики, над властью и обществом стоит духовный лидер, который считается высшим официальным лицом страны. Он – самый справедливый, набожный, мужественный и рассудительный человек, который следит за нравственностью общества, определяет политику государства, решает кадровые вопросы, проверяет все законы, играет роль высшего арбитра и к тому же является главнокомандующим. Если мы хотим строить нравственное государство по примеру Ирана, то так прямо и надо сказать, что это будет Православная Российская Федерация. Только в этом случае развал страны неизбежен.

И, наконец, о статье Александра Щипкова "Смерть интеллигенции". Сама постановка вопроса, конечно, не нова – о необходимости поставить крест на этом российском сословии и чисто российском понятии говорили многие ученые, философы, политики. Они считали, что интеллигенция – это какая-то лишняя и вредная субстанция, проклятие России. Лев Гумилев, например, писал, что "это такая духовная секта: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия". Ленин сами знаете, как называл интеллигенцию. Солженицын видел в интеллигентах людей продажных и слабых духом, которые надменно противопоставляют себя "обывателям". В общем, получается, что интеллигент – слово ругательное и чем скорее его забудут, тем лучше. А уж если и самой интеллигенции не станет, то будет совсем хорошо.

При всем уважении к вышеперечисленным персонам, я не разделяю их точки зрения, потому что, на мой взгляд, они говорят об образованных людях, но не об интеллигентах. Для меня же единственным авторитетным мнением является мнение Дмитрия Лихачева. Интеллигент, считает он, это человек, обладающий умственной порядочностью. Ученые не всегда бывают интеллигентны. Профессионализм не всегда совпадает с интеллигентностью.

"К интеллигенции, по моему жизненному опыту, принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам, – писал Лихачев. – Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, – свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли. Человек должен иметь право менять свои убеждения по серьезным причинам нравственного порядка. Если он меняет убеждения по соображениям выгодности, – это высшая безнравственность".

И далее: "Интеллигенция была главным врагом советской власти, так как была независима. Годы борьбы государства с интеллигенцией были одновременно годами, когда в официальном языке исчезли понятия чести, совести, человеческого достоинства, верности своим принципам, правдивости, беспристрастности, порядочности, благородства. Черта, определявшая характер русской интеллигенции, – это отвращение к деспотизму, воспитала в ней стойкость и чувство собственного достоинства".

"Для русской интеллигентности образованность была всегда чисто западного типа, – подчеркивает Лихачев. – Если Россия – это Восток или даже Евразия, то западноевропейский характер ее образованности позволяет легко оторвать интеллигенцию от народа, оправдать, в известной мере, отрицательное отношение к ней господствовавшего в России слоя полуинтеллигенции, полуобразованцев и образованцев. И не поэтому ли, не из желания ли оторвать одно от другого, Евразийство за последние годы приобретает у нас мракобесный, черный характер? На самом же деле Россия – это никакая не Евразия. Россия – несомненная Европа по религии и культуре. Она по своей культуре отличается от стран Запада не больше, чем все они различаются между собой: Англия от Франции или Голландия от Швейцарии".

"И в наше время интеллигенция подвергается осмеянию и уничтожению, и с чьей же стороны? Со стороны другой части интеллигенции, а если так, это значит, что та, "другая", часть необоснованно присвоила себе само определение "интеллигенция", – заключает Лихачев.

Прошу прощения за столь длинное цитирование, но вряд ли стоило пересказывать коротко и своими словами то, что блестяще сформулировано настоящим русским интеллигентом. Русскую интеллигенцию обвиняли и обвиняют в том, что она занимает "деструктивную позицию" по отношению к власти. Критикует ее, смеет обличать, сеет в обществе нездоровые идеи "западничества" и либерализма. В нынешней России интеллигентов уже называют "чужими". По-моему, академик Лихачев ответил на все эти претензии. И агрессивная ненависть многих интеллектуалов к интеллигентам, на мой взгляд, продиктована тем, что образованные (хорошо или плохо – неважно) люди сами не могут жить и работать, исходя из единственного принципа интеллектуальной независимости. Они творят по заказу партии, государства или какого-либо экономического источника. Таких людей Лихачев называл "наемниками".

Чаще всего бывает, что это не их вина, а их беда – ведь надо обеспечить достойное существование и себе, и своей семье. Но, сознательно идя на такую сделку с совестью, человек и в самом деле становится продажным и слабым духом. А потом и совесть затихает. Остается только злость и ненависть к тому, "чужому", который остался верен своим принципам.

Конечно, называть современный "креативный класс" "новой интеллигенцией" и глупо, и смешно. Хотя бы потому, что этим "креативщикам" элементарно не хватает образования, а зачастую и интеллекта. Единственное, что как-то объединяет старых и новых несогласных – это чувство протеста против любых проявлений тоталитаризма. Однако мне кажется, что хоронить интеллигентов все же рано, да и не очень разумно. России нужны такие люди и сегодня, а завтра они понадобятся ей еще больше. Тем более, что интеллигенция – это не только сугубо наше, русское понятие, но и наша русская традиция.