Щипков: "Правящий класс не раз и не два в истории России запускал сценарий прерывания традиции. При этом историческая ситуация искусственно возвращалась на предыдущий уровень, как в подростковой компьютерной игре. Так было во время Смуты, церковной реформы (Раскола), в начале XVIII века, в 1917 году, в 1991-м."
Игумен Виталий: Неясно, что имеется в виду под "возвращением на предыдущий уровень". Ни одна из перечисленных эпох не идентична полностью другой, но и не является полным отрицанием этой другой. Существует четкая преемственность в ментальности не только низших слоев населения, но и правящего слоя. В истории русской мысли, начиная со славянофилов, эти, якобы, разрывы традиции слишком сильно выпячивались и гипертрофировались. На самом деле даже советская государственность, особенно в период 1936 – 1953 годов напрямую соотносится с традициями российской государственности вообще. Имперский характер вполне характерен и для позднего Сталина, и для патриарха Никона, и для "собирателей Руси" (термин Иловайского). Классическая постпетровская государственность также не выбивается из этого ряда. Здесь следует отметить общность и общего ментального ряда, и геополитических задач страны. Эта преемственность прекрасно отражена в классическом советском искусстве – см., например, фильмы "Ушаков" и "Корабли штурмуют бастионы". А Булгаков в "Белой гвардии", помнится, сравнивал Россию со столом, который как ни поставь, все равно столом останется.
Щипков: "Эта точка зрения не только славянофильская, как иногда принято считать, она также свойственна и европейским консерваторам. О том, что в России "чуждое народу правительство", писал небезызвестный маркиз Астольф де Кюстин, посетивший Россию во времена Николая I".
Игумен Виталий: Де Кустина как раз активно цитировали всегда противники русской традиции. На самом деле ни в одной стране мира правительство "чуждое народу" не может долго существовать, ибо, как говорил Гегель, "каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает". Гипертрофированное противопоставление народа и традиции характерно для либеральствующих славянофилов и для старообрядцев, традиционно оппозиционно настроенных к российской государственности ("Царь – Антихрист").
Щипков: "Тем не менее славянофилы имели исторический шанс стать сторонниками европейского выбора России, т. е. национального и религиозного самоопределения. Попытка разделения полномочий была наивной, а золотой сон русского консерватора короток. Отказ от претензий на политическое самоопределение ничего не решал: власть и не думала соблюдать означенные границы".
Игумен Виталий: Славянофилы пытались рассматривать Церковь как некое собрание, как общение равных. Фактически, это – либеральная формула. Недаром славянофилы стали в значительной степени предтечами русского либерального движения, а Кошелев в Москве был самой авторитетной фигурой среди либеральной общественности 60-80-х годов 19 века, "патриархом" для молодых либералов. Введенное Хомяковым понятие "соборность" на самом деле церковным не является и не соотносится с понятием "Соборная Церковь" из Символа Вера. Согласно традиционному русскому богословию, Церковь является соборной потому, что всегда, везде, где была и есть Православная Церковь в Таинствах мы соединяемся с одним и тем же Христом. Церковь собирается вокруг иерархии в Евхаристии. А Евхаристия возможна только потому, что есть иерархия. К сожалению, русская богословская мысль после середины 19 столетия оказалась в значительной степени в славянофильском плену. Это было обусловлено доминированием в церковном дискурсе либеральных идей, а значит – и либеральной экклезиологии, которая рассматривает Церковь не как иерархически устроенный организм, в котором есть Церковь учащая и Церковь учащаяся (Трулльский собор), а как собрание равных.
Совершенно естественным был перенос этих протестантских по сути экклезиологических построений в общественно-политическую сферу. Именно поэтому московские последователи славянофилов оказались в лагере политической оппозиции Государю и несут, тем самым, прямую ответственность за события 1917 года.
Славянофильский и старообрядческий дискурс лежит в основе проектов церковных реформ, которые формировались начиная с 1860-х годов и которые Временное правительство пыталось навязать Церкви сразу после февраля 1917 года. Именно эти разрушительные проекты, имеющие в своей основе неправильнуюэкклезиологию, стали базой жутких епархиальных революций весны-лета 1917 года, когда с кафедр изгонялись достойные архипастыри, такие, например, как священномученик Серафим (Чичагов). Больна либеральным славянофильством была и значительная часть участников Поместного собора 1917 – 1918 годов, что обусловило либеральный характер многих его резолюций. Стоит отметить, что этот собор не был свободным. Он был собран в условиях фактически либерального террора и прямого давления на Церковь со стороны революционной власти масонского (чего уж скрывать) Временного правительства. Ведущей силой разрушения канонических основ Церкви оказалось белое статусное духовенство, преподаватели духовных школ, церковные журналисты и общественники. Именно они, начиная с середины 19 столетия в условиях огромного размера епархий, частой смены архиереев все больше и больше стремились освободиться вообще от архиерейской власти. Сомкнувшись по образу жизни и мышления с городской интеллигенцией, они стали частью общелиберального движения, а их богословие зачастую становилось эпигонством этого самого либерального движения.
О старообрядцах. Нужно понимать, что основы старообрядчества, в первую очередь, беспоповства коренятся вовсе не в ревности противостояния реформам патриарха Никона. Эти основы частично восходят к различным русским мистическим сектам, к тому, что вообще "параллельно" Церкви. Не секты стали следствием раскола, а сами старообрядцы, особенно беспоповцы генетически к этим сектам восходят. Главная идея русских мистических сект – непрерывная феофания, воплощение Христа в человеке. Отсюда – гипертрофированная свобода, отрицание всякой институциональности. Плюс утверждение о воцарении Антихриста в той или иной форме, то есть отрицание государственности на духовном уровне. Подспудно эти представления также оказывали воздействие на наш церковный либерализм.
Щипков: "Ведь проект России идеологически оформлялся как просвещение сверху – в отличие от европейского просвещения снизу. То есть как право "просвещённой" компрадорской элиты безраздельно повелевать непросвещённым народом. Причем трудности проекта списывались его активистами на самодержавные предрассудки и "косность" населения".
Игумен Виталий: Европейское просвещение как минимум до Реформации не есть просвещение снизу. Католики совершенно четко делили Церковь в рамках общехристианской традиции на учащую и учащуюся.
Русская элита не была компрадорской. Представление о том, что Россия находилась в колониальной зависимости от Запада, является ошибочным. В литературе обычно гипертрофированно подчеркивается западническая ориентация части нашей элиты в 18-начале 20 столетий. Но это именно гипертрофированность. Власть рассматривала Россию в очень конкретных рамках самостоятельной геополитики. Россия была не объектом, а субъектом. Свидетельство этого – активный рост территории страны, при котором происходило прямое столкновение с интересами западных держав (например, русское движение в сторону Индии и обстоятельства русско-английских отношений, которые не выстраивались даже в самые сложные времена по принципу подчиненный-хозяин).
Россия попадала в поле игры западных держав, зачастую проигрывала в этой игре, но не теряла самостоятельности, не была простым проводником воли западных элит к низовым собственным слоям или населению присоединяемых территорий. Свидетельство того – стремление в начале 20 века не только мировой финансовой закулисы, но и непосредственно той же Англии на государственном уровне уничтожить Россию, вывести ее из мировой политики. Зачем уничтожать свою колонию?
Щипков: "В мировой экономике действует правило центра и периферии. Капиталы перетекают от периферии к центру (из стран третьего мира в страны первого), и любая власть выполняет функции диспетчера этого движения".
Игумен Виталий: Государственность не является диспетчером экономики. Римская государственность по святителю Иоанну Златоусту является Удерживающим, то есть сакральной силой, не дающей прийти в мир Антихристу. Соответственно, такой силой являются и преемники римской государственности – не в смысле Третьего Рима, а в смысле государственной идеи вообще. Государственность – сакральное явление.
Попытки рассматривать историю России как периферии "цивилизованного мира", как страны второго сорта весьма опасны. Они, по сути, перечеркивают уникальность и самобытность российской цивилизации и находятся внутри либерального дискурса.
Щипков: "Но подлинный консерватизм – это лояльность традиции, а не власти. Союз с властью возможен лишь тогда, когда власть охраняет и развивает традицию. Коротко вековую политику российского правящего класса можно определить как перманентную революцию сверху и искусственное прерывание национальной традиции".
Игумен Виталий: То есть утверждается, что российская власть на протяжении всей своей истории была антитрадиционна, а значит – антинародна. Это не так. Власть по своей природе сакральна, начальник – Божий слуга и не напрасно носит меч нам на добро. Эта сакральность выражается в таинственности и духовности связи власти с народом и территорией. Такая сакральность может ощущаться меньше или больше, но Россия как таковая рано или поздно все равно перемалывает реформы и революции, перерождает их. Это выражается, например, в общности геополитических задач власти в разные периоды нашей истории. У нас одни и те же задачи и одни и те же враги. Невозможно всё это многообразие свести к одной экономике. Более того. Говоря о сакральности государственной власти, стоит вспомнить о том, что ромеи (византийцы) считали государственность некоей внешней оболочкой Церкви, силой, дающей Церкви действовать в этом мире.
Естественно, что сказанное не стоит воспринимать как обожествление некоего министра или губернатора. Речь идет о том, что любые реформы и революции в конечном счете перемалываются страной, и Россия возвращается сама к себе, становится самой собой.
Щипков: "В странах третьего мира власть объективно противостоит обществу, а не защищает его. Она не консервативный, а революционный элемент (вспомним знаменитую пушкинскую фразу:"Все вы, Романовы, революционеры!"). И всякий охранитель в этом случае будет охранителем революции".
Игумен Виталий: Этот тезис вытекает из рассуждений, что есть экономический центр, а есть периферия. Но на самом деле Россия никогда не была страной "третьего мира". Термин "третий мир" появился как раз в период противостояния двух систем – социалистической и капиталистической, то есть является следствием мощи СССР, причем мощи не столько экономической, сколько идейно-цивилизационной. Тезис о периферии не работает. Россия находится в центре Евразии, является самостоятельной цивилизацией.
Щипков: "Что они могут противопоставить проводимому ныне либеральному курсу?
Первые – требование вернуть нормы традиционной нравственности. Вторые – социальные требования. Главное заключается в том, что эти требования неизбежно совпадут. Возможно, не во вселенском масштабе. Но совершенно точно – в нынешней, прошлой и будущей российской ситуации. Два направления оказываются в одной нише и начинают смыкаться, влияя друг на друга и сознавая факт взаимного исторического влияния. То есть схождение между ними предопределено не только ситуативно, но и исторически. Как это выглядит? Например, очевидно, что христианство (традиционное, а не секулярно ориентированное) исключает социал-дарвинистскую доктрину тотальной конкуренции, то есть путь естественного отбора в обществе. В самом деле, невозможно сидеть на двух стульях – быть антидарвинистом в богословских вопросах и дарвинистом в вопросах социальных. Что это означает фактически? Консервативная ценность дублирует левое требование социальной справедливости".
Игумен Виталий: Изложенное верно, но не вытекает из рассуждений о ""двойной" парадигмы экономики, политики и идеологии". Ибо сама эта парадигма, пытающаяся всё свести к экономике, точнее, к реалиям движения капитала – ошибочна.
Щипков: "Стихийный социализм русской крестьянской общины смыкался с отношениями внутри общины церковной, что не раз подчеркивалось философами-славянофилами".
Игумен Виталий: Это ошибочное утверждение. Оно базируется на неверном экклезиологическом тезисе о Церкви как общине равных. Крестьянский мир никогда не существовал в безвоздушном пространстве. Он всегда был включен в ткань государства, которое не являлось некоей внешней силой, только собирающей подать, а было духовным явлением – сакральной силой, соединяющей в одну ткань огромные просторы и череду поколений.
Щипков: "Необходимо поддержать социальные требования большинства в связи с тем, что они соответствуют требованиям общественной нравственности. Сочетание социальных требований и нравственных ценностей – единственный путь, позволяющий русскому консерватизму выйти из исторического тупика, в котором он оказался не по своей воле".
Игумен Виталий: Правильное утверждение.
Щипков: "Разорвать круг исторических навязчивостей, остановить либерально-державный маятник – вот в чём заключается задача консервативной политики. Нации пора утвердиться в поступательном историческом движении. Но для этого необходим консенсус национального большинства. И такой консенсус может быть лишь социально-консервативным".
Игумен Виталий: Противопоставление нации и государства является классическим утверждением либерализма.
Щипков: "В России всегда были социал-консервативные лидеры и партии, и это не только умеренная часть эсеров. Сам принцип был озвучен, например, устами протоиерея Валентина Свенцицкого. В 1912 году в статье "Христиане и предстоящие выборы" он писал о том, что на выборах в Думу следует голосовать за "кандидатов левых партий" (эсеров), поскольку только они способны "разъяснить народу, где его враги"".
Игумен Виталий: Думается, вполне естественно, что рассуждения, отталкивающиеся от либерального славянофильства, пришли к о.Валентину Свенцицкому, одному из самых неистовых членов "Христианского братства борьбы" 1905 года. Это истинное дитя революции. Непонятно, как он мог быть вообще в сентябре 1917 года рукоположен в священный сан, ибо в период своей революционности обвинялся товарищами в связях со своими экзальтированными поклонницами. У него родились внебрачные дочери. Более того, фактически, речь шла о создании Свенцицким своей секты – так называемых "голгофских христиан", группы хлыстовского толка. Да-да, знаю – якобы, по благословению преподобного Анатолия (Потапова) его рукоположил будущий священномученик Вениамин, избранный в результате епархиальной революции на Петроградскую кафедру. Вот только очень много вопросов к этой хиротонии. Как можно рукоположить в священный сан блудника, имеющего внебрачных детей? Или у нас всеобъемлющим словом "новомученики" теперь отменяются церковные каноны? И ни о чем уже не надо думать, ни о чем не надо рассуждать? И всё-всё, что делали новомученики в своей жизни, является правильным и беспрекословным?
Разрыв Свенцицкого с канонической Церковью после 1927 года представляется вполне вытекающим из его предшествующего духовного пути. Слава Богу, что перед смертью он принес в этом разрыве покаяние.
На примере о.Валентина Свенцицкого мы видим характерную для русской революции смычку либерализма и мистических сект.
Следует отметить, что мы, похоже, не желаем вообще вникать в историю церковного революционаризма, церковного либерализма второй половины 19 – начала 20 века. А свое начало этот революционаризм берет в славянофильстве.
Щипков: "Но самые истоки социал-консерватизма, конечно, следует искать у славянофилов с их пониманием соборности. А. Хомяков с единомышленниками частично вывели это церковное понятие из прежнего контекста и перенесли на общество в целом, подразумевая особый (семейно-общинный) тип связи между его членами. Славянофилы трактовали соборность как общинный идеал, связывая его с идеалом коллективного спасения, характерным для русского православия".
Игумен Виталий: Нет никакого коллективного спасения. И быть не может. И невозможно ставить церковно-несостоятельные идеи в основу христианско-социальной доктрины. Представление о том, что Церковь есть просто некая община, является характерным для либерального богословия. А проистекает это либеральное богословие 20 века, все эти о.о.Афанасьевы и Шмеманы из того импульса, который дали славянофилы.
Щипков: "Например, испанский социолог МануэльСаркисянц склонен считать, что "служение народу" правых и левых народников в России – в том числе и их публичное покаяние – было видом социальной аскезы. И эту аскезу можно сравнить "с англосаксонским протестантским идеалом (serviceideal)"
Игумен Виталий: Это была прелесть. И закончилась эта прелесть террором, как известно. Цареубийством. Для Православия подобные взгляды совершенно нехарактерны. Во всяком случае, для утверждения подобных взглядов необходимо нечто альтернативное Православию. Вот эта альтернативность и утверждалась сначала славянофилами, а затем либерально-церковным идейным движением.
Щипков: "Но эта аналогия, разумеется, не полная. Она предполагает одно существенное различие: социализация религии в России не сопровождалась религиозной реформацией – да и не могла сопровождаться ввиду отсутствия условий для "религиозных войн" и бюргерских верований. У нас ситуация выглядела в этом смысле проще: речь шла о "христианизации" социальных отношений. Православный катехизис не претерпел никаких изменений, поскольку процесс шёл по направлению от Церкви к остальному обществу, а не наоборот (аналогичное явление – "культурализация" католичества)".
Игумен Виталий: Автор заблуждается. Именно попытка религиозной реформации была следствием социализации религии, развития церковными либералами своей доктрины. И дело не только в обновленчестве. Само обновленчество – лишь поздняя форма церковного либерализма. Лозунг "Живой Церкви" был характерен для всего церковного либерализма в целом, вне зависимости от разрыва или неразрыва его носителями канонической связи с Церковью. Церковь оказалась заложницей либеральных идей, она была ввергнута весной-летом 1917 года в пучину антиканоническихепархиальных революций. Доктринальные выводы с несомненностью последовали бы, если бы этот процесс не был остановлен гонениями.
Щипков: "Неправы будут те, кто увидит в деятельности славянофилов признаки религиозной реформации. Неверным будет и утверждение, что расширительное понимание соборности было выдумано славянофилами с нуля".
Игумен Виталий: Так оно и есть. Именно выдумано. Положения славянофильства не связаны с православной богословской традицией, являются разрывом с нею.
Щипков: "Очевидно, что "периферийный" консерватизм, в том числе русский, не будет слепком с доктрины американских неоконов – о причинах было написано выше".
Игумен Виталий: Вновь мы видим, что автор считает Россию некоей периферией.
Далее. Размышления автора о германском социал-консерватизме представляются верными. Вопрос лишь в том, каковы религиозные корни этого консерватизма. Стоит вспомнить, что параллельно, например, выдавливанию Церкви из общественного пространства в России и во Франции (думаю, что это тема отдельного разговора) во второй половине 19 века в Германии происходил процесс "культуркампфа" – борьбы против активного участия католической Церкви в общественной жизни. Кто и когда проследил, как эти секулярные процессы, а равно новый, по сути, языческий национальный романтизм оказали влияние на немецкий социал-консерватизм? То есть – насколько он церковен? Насколько он связан не с некими "религиозными", а с конкретно-церковными началами? Не связан, говорите? Вот и славянофилы не связаны.
Не стоит пытаться придумать новую социальную идею. Это утопия. Социальность и солидаризм действительно могут быть основой общественной жизни в России. Вот только не стоит при этом чисто по-либеральному противопоставлять общество и государство, выбрасывать государственную традицию за борт корабля истории.
Источник: Facebook игумена Виталия Уткина
