Многочасовые очереди к Дарам Волхвов в Москве вызвали усмешки у многих представителей "креативного класса". Но есть и в современном искусстве люди, которых не назовешь страшно далекими от народа. Один из них – художник Гор ЧАХАЛ. Разговаривающий о сакральном без всякой иронии и плохо понимаемый коллегами по цеху актуального искусства, Чахал много лет создает христианские – хотя, конечно, не канонически-церковные – произведения. С ним мы беседуем о главном – о вере, диалоге Церкви и "просвещенной" публики и о нравственном выборе, который каждому предстоит сделать самостоятельно.
– Как получилось, что Вы стали создавать произведения на религиозную тему?
– Необъяснимое влекло всегда. В 1988 году вместе с арт-группой "Чемпионы мира" мы осуществили акцию "Встреча". Шесть художников договорились в одиннадцать часов вечера выйти из дома, чтобы до шести утра найти друг друга в пределах Садового кольца. Очевидно невыполнимая задача, однако трое из шести участников акции встретились. С тех пор чудесам не удивляюсь.
– Почему именно Православие?
– С начала 90-х стал задумываться об объединении этики и эстетики в дискурсе прекрасного. Постепенно обнаружил, что эти антагонисты две тысячи лет сосуществуют в Православии. Так что к вере я пришел через культуру.
– Как Ваши коллеги – актуальные художники отнеслись к такому выбору?
– К сожалению, в арт-сообществе довольно сильное антихристианское лобби. Сначала думал: проблемы, возникшие у меня с выставками религиозной направленности в начале 2000-х, связаны с конфронтацией Русской православной церкви и современной художественной среды. Что все это – результат действий радикалов с обеих сторон. Но сейчас вижу: диалог не нужен прежде всего функционерам от искусства. В то же время я ощущаю поддержку: постепенно складывается пул актуальных художников, близких к христианству. Это внушает осторожный оптимизм.
– В "просвещенной" среде нередко создается карикатурный образ верующего человека. Как Вы к этому относитесь?
– Мне бывает стыдно за нашу "интеллигенцию". Оказываясь в Европе, с удовольствием наблюдаю местные традиционные праздники. Жители города одеваются в яркие национальные костюмы, хранимые столетиями, с песнями носят по улицам статую местночтимого святого. Потом все идут на службу. Фейерверк, танцы на центральной площади. Это – культура.
– Современное искусство нередко ассоциируется с провокациями. Как Вы к этому относитесь?
– Я противник провокаций как художественного метода. Не знаю ни одного исторического примера, когда политическая провокация привела к чему-нибудь хорошему для общества. Я против политизации искусства, которую почти четверть века поддерживают Марат Гельман, Андрей Ерофеев, Катя Деготь. Их единственный результат – маргинализация художественного сообщества и потеря уважения к отечественному современному искусству даже в среде интеллектуалов. Может быть (вольно или невольно), это и есть главная задача наших ведущих кураторов: расчистить культурное поле для облегчения импорта художественных "мерседесов" из Европы?
– Недавно Ваши работы не попали на большую выставку, посвященную современному искусству второй половины 90-х годов. Это своеобразная цензура внутри арт-сообщества?
– Отчасти. Примерно с 1995 года я начал противостоять актуальному мейнстриму. Критиковал акционизм и политизацию современного искусства. Совсем исключить из истории меня сложно, но ограничивают, как могут.
– Вы дважды были куратором необычных проектов. Выставка "Двоесловие/Диалог" открылась в притворе храма Святой Татианы при МГУ: там можно было увидеть современное искусство. Экспозиция "Дары" в музее архитектуры имени Щусева включала в себя и настоящие иконы, и работы актуальных религиозных художников. Можете подвести итоги?
– "Двоесловие/Диалог" мы с Андреем Филипповым готовили почти пять лет. "Дары" – два года. Полемика вокруг первой была жесткой, но в итоге нас поддержали и церковные интеллектуалы, и иерархи. Вторая выставка прошла почти без разногласий. Я считаю, что церковный художественный язык и светский не вступают в противоречие. Настоящие художники – церковные и светские – легко понимают друг друга. Проблему диалога создают политтехнологи, для которых искусство-один из инструментов влияния.
Свою миссию считаю успешно выполненной. Вектор задан, дальше двигаться станет проще. Убежден, что диалог Русской православной церкви и современного искусства будет развиваться. Другого пути оздоровления культурной ситуации в России не вижу.
– Современные коллекционеры готовы платить миллионы за чучело акулы в формалине. А можно ли продать религиозное искусство?
– В России арт-рынка почти нет. Он разрушен установкой на эскалацию конфликта, выбранной нашими галереями в 90-е. Если обеспеченные люди начнут, наконец, поддерживать христианское искусство (а не ограничатся критикой антиклерикалов), добиться успеха на внутреннем рынке будет легко. Конкурентов фактически нет. Гораздо сложнее ситуация на международном арт-рынке. Российских художников на нем – единицы. Борьба очень жесткая. Но исторический опыт показывает: крепкий внутренний рынок может влиять на международный. Возьмите Китай. Стремительный успех его современного искусства связан с тем, что китайские художники на внутренних аукционах продаются дороже всех художников в мире. Это факт.
– Наверное, трудно находиться в вынужденном одиночестве: ведь церковные художники считают Ваши работы мирскими, а коллеги по актуальному искусству – слишком религиозными...
– Раньше на подобные вопросы я шутливо отвечал, что наоборот – легко. Когда тебя одновременно бьют слева и справа, ты не можешь упасть. Но с годами все-таки начинает сказываться сужение круга друзей, коллекционеров.
– Как теперь оцениваете свои прошлые, не религиозные произведения?
– Хорошо. Некоторые из них более удачны, другие – менее, но каким бы нигилистом в юности ни был (а я один из первых московских панков), антихристианских работ у меня нет. Господь уберег.
Источник: Газета "Культура"
