Ставить нелицеприятные вопросы, как считал древнегреческий философ Сократ, является путеводной звездой всякого философского вопрошания, ибо один вопрос может оказаться более взрывным и, в конце концов, более судьбоносным, чем десятки уклончивых ответов.
Отрадно, что в этом ключе написана и недавно вышедшая книга российского политического мыслителя и общественного деятеля А. В. Щипкова: Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики (Санкт-Петербург. Алетейя, 2015, 88с, ISBN 978-5-990-5927-1-1).
Содержание книги разворачивается вокруг теоретического осмысления событий, последовавших после Евромайдана на Украине в конце 2013 года.
В контексте этой темы рассматривается целая череда невралгических и, в каком-то смысле, судьбоносносных для понимания современного мира вопросов: о сути информационного общества, об изъянах концепции тоталитаризма, о связи либерализма и фашизма, о соотношении ценности традиций и процессов модернизации, о роли идеологии социально-ориентированного консервативизма в процессах обновления евроатлантической цивилизации.
Ища ответы на поставленные вопросы, автор и здесь остается верным завету Сократа, для которого истина – не только состояние, а также, или даже прежде всего, процесс, и как таковая, рождается лишь в живой беседе двух или большего количества равноправных собеседников. Диалогичность непосредственно связана с осознанием открытости истины, необходимостью контактов с представителями других школ, знанием их аргументов и возможностей.
Воспользуемся приглашением автора книги к диалогу и представим свое видение поставленных вопросов, которое зиждется на углубленном понимании роли идеологии социально-ориентированного консервативизма при интерпретации актуальных общественно-политических процессов.
Начнем с концепции информационного общества. Известно, что в истории европейской теологии и философии важную роль сыграли споры об универсалиях, особенно напряженные в Средние века. Решение этой проблемы в духе платонизма, которое позволяло, например, считать Бога Истинным, или Благим, поскольку Благо или Истина изначально существуют вместе с Богом, было тогдашней церковью осуждено в качестве ереси, а напротив, церковь признала правоту Боэция, отрицающего возможность говорить о существенных свойствах Бога как о "причастных" этим универсалиям. Мышление Боэция является характеристическим для духовности латинизированной Западной Европы, а его вдумчивыми последователями оказались Фома Аквинский и Кант (Špidlik T. Ruská idea. Jiný pohled na člověka. Vělehrad. 1996, s. 18-19).
На протяжении веков поэтому, ценностные универсалии европейской культуры, и прежде всего её семиотика, стремительно теряют свой ориентирующий смысл, в результате чего – и несмотря на гиперпродукцию, небывалую экспансивность и агрессивность слов и их возрастающее манипулятивное применение – слова вымирают, теряя свой исконный сакральный и этический смысл.
Критикуя концепцию информационного общества, поэтому не следует забывать, что европейская культура зиждется на фундаменте "Слова-Логоса", а не образа, комикса, или виртуальной реальности, о чем свидетельствует от Иоанна святое Благовествование, ибо: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Ин. 1; 1.).
Язык моделирует мир, но и одновременно он моделирует и самого пользователя этим языком. В этих условиях, язык оказывается первичной феноменологической данностью. Воистину, в начале было Слово (Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Москва, 1994. с. 11).
Безотлагательной задачей на данном этапе, поэтому, является поставить решительный заслон проникновению английских слов в русский язык (такая же инфильтрация происходит и в чешском языке). Замена всего одного русского слова его английским эквивалентом совершенно меняет образ мироустройства. Нет ничего случайного в языке, ничего мелкого и незначимого. Именно поэтому, в современной лингвистической науке в духе концепции информационного общества идет целенаправленно-разрушительная подмена понятий: вместо слова исследуются так называемые "концепты", духовность заменена "ментальностью". Кроме того, вполне респектабельные тексты современных авторов, даже проповедующих консервативные взгляды, пестрят конъюнктуральными английскими словечками – "мэссадж", "дискурс" – и загромождены различного рода "вызовами", в которых очевиден след английского слова "challenge".
Английские слова легко проникают в русскую речь, во многом благодаря передовым технологиям и банковскому делу, которые Россия заимствует из Запада, так что отстоять свою лингвистическую самобытность для России дело непростое.
Вместе с тем, повседневняя жизнь информационного общества ставит решающий вопрос о соотношении информации и знаний.
Один из ведущих теоретиков информационного общества Жан Бодрийярд как-то справедливо заметил, что информации сегодня становится все больше и больше, а смысла – всё меньше.
Рассматривая этот вопрос, уместно напомнить о влиянии постмодернизма, в духовной атмосфере которого и живет информационное общество, не принимающего любые претензии на установления истины и проявляющего особое стремление к удовольствию. Учитывая незаменимую роль христианского учения в преодолении дефектов постмодернизма, следует отметить, что слово "знание", в отличии от слова "информация" встречается в Священном Писании, причем несколько раз. Особенно важным является указание апостола Павла на прямую связь знания с любовью к Богу: кто любит Бога, тому дано знание от Него (Кор. 8, 3). То есть только тот, кто придерживается ценностей сотериологической, а не гедонистической культуры, застрахован от того факта, что "во многой мудрости много печали", и "кто умножает познание, умножает скорбь" (Еккл. 1, 18).
Следующий вопрос, которому Александр Щипков уделяет пристальное внимание, это критика недостатков пресловутой концепции тоталитаризма. Обоснованная критика любой концепции предполагает раскрытие её философских истоков. Концепция тоталитаризма – законорожденное дитя философии позитивизма, которую даже левый итальянский интеллектуал Антонио Грамши снисходительно расценил как философию, предназначенную для людей, не обладающих философским складом ума.
В первоначальном истолковании Конта, позитивизм означал требование к философам отказаться от поисков первопричин, каких-либо субстанциальных начал и вообще сверхчувственных сущностей. Эти поиски позитивисты характеризовали как бесплодную метафизику и противопоставили им стремление к построению системы "положительного знания", то есть знания, враждебного спекуляциям, бесспорного и точного, опирающегося исключительно на "факты". Попутно заметим, что такое понимание роли философского знания сторонниками позитивизма противоречит незыблемым для любого консервативного мыслителя определением философии, которое дал в VIII веке св. Иоанн Дамаскин: "Философия есть познание сущего как такового, т.е. познание природы сущего. И снова: философия есть познание Божественных и человеческих вещей, т.е. видимого и невидимого" (Иоанн Дамаскин. Диалектика, или Философские главы. Москва, 1999. с. 41).
В гуще реальных политических процессов, позитивисты, однако, не сохраняют свой идеологический и мировоззренческий нейтралитет и поступаются своими исходными принципами. Очевидность этого факта (а сила фактов, по мнению позитивистов, не подлежит сомнению) автором книги убедительно показана на примере теории двух тоталитаризмов – фашизма и коммунизма – в рамках которой позитивисты (они же, по совместительству – либералы), негласно оправдывают фашизм и отдают на растерзание своре интеллектуалов коммунизм.
Бинарная теория тоталитаризма имеет также свой скрытый историософский смысл, часто ускользающий из виду ее критикам, которым является стремление либералов преподнести свою идеологию и политическую систему в качестве абсолютных победителей в ожесточенной мировой схватке с фашизмом и коммунизмом, и одновременно как "венец, разгадку тайны и конец истории".
Поиск смысла истории с точки зрения консервативного мышления, однако, разворачивается в совсем другой плоскости.
Возможно историю рассматривать двояко: либо смотреть на нее как на процесс, ведущий к достижению некоторой предельной, однако истории ещё имманентной и ее силами достигаемой цели, либо усматривать над собой и за пределами этого мира с его историей сверхприродную цель и, в таком случае, перед миром Вечности испаряются, или же радикально переоцениваются все исторические ценности. О. Сергий Булгаков обозначает эти точки зрения, соответственно как хилиазм и эсхатологию.
Хилиазм – пассивно детерминистичен, строгая определенность всего происходящего в истории, фатум закономерности для него – наивысшая реальность. История берется здесь в таких ракурсах, что в ней не остается места для свободной человеческой личности. Таковы все идеократические хилиастические ереси: марксизм, либерализм, фашизм, исламский фатализм. И с этим связана абстрактность хилиастических идеалов и откровений: речь идет всегда не о конкретных фактах, не об отдельных эпохах, а о типах, или схемах о будущем вообще – ибо всё друг на друга похоже и повторяется. Напротив, эсхатология – трансцендентна по своей сути, она живет мыслью о другом мире и о предстоящем уходе из этого. И поэтому она лежит в совершенно отличной религиозно-метафизической плоскости (Г. Флоровский. Христианство и цивилизация. С-Пб. 2005. с. 114-115).
Оптика консервативного мышления в принципиально новом свете также показывает отношения между современным либерализмом и фашизмом, которым автор книги по праву уделяет большое внимание. С точки зрения консервативизма, фашизм, так же, как и либерализм и коммунистическая идеология, являются экспансионистскими по своей сути в силу того, что не видят никаких естественных преград для своих амбиций. Именно таким образом прокладывает демаркационную линию между указанными политическими течениями видный современный американский мыслитель Джон Гольдберг в своей книге "Либеральный фашизм. История левых сил от Муссолини до Обамы". Москва, 2012).
Консервативное мышление является также некоторым противоядием от распространенной марксистской, и тем самым, позитивистской характеристикой фашизма (К. Маркс, по справедливому замечанию Раймонда Арона, принадлежит так же, как и О. Конт, Д. С. Милл, Г. Спенсер к числу представителей первого этапа позитивизма), данной болгарским коммунистическим лидером Г. Димитровым в 30 – годы прошлого века.
Вместе с тем, в политической истории консервативного мышления, имеется целая череда авторов, дающих образцы анализа общественных процессов, без которых нельзя провести типологизацию политических режимов, в том числе и в современной Украине.
Так, например, представитель консервативного течения политической мысли в Англии начала XIX века С. Т. Кольридж считал, что проблемы, волнующие его соотечественников не столько экономические и политические, сколько – духовные. Дух торгашества, выгоды, рационализма – результат философии "laisser –fair" , которая представляет угрозу человеческой личности и наносит огромный моральный ущерб Англии.
Призыв к моральному самоусовершенствованию Кольридж адресует всем слоям общества, но в первую очередь его верхушке – естественным опекунам народа.
В социальной струкруре Англии Кольридж выделяет три сословия: а) землевладельцы; б) купцы, предприниматели, свободные ремесленники и распределительный класс; в) национальная церковь.
Первые два сословия являются собственниками, но землевладельцы символизируют стабильность, а предприниматели – перемены. Влияние в обществе должно соизмеряться собственностью. Однако развитие промышленности положило конец гармонии между сословиями. Коммерческий дух стал распространяться и в сельском хозяйстве. Национальная церковь, обладая гарантированными доходами, избавлена от участия в экономической конкуренции и посвящает себя поддержанию и умножению духовных богатств. Она противостоит экономическим интересам собственников и состоит из людей высоконравственных. Кольридж также отмечает, что такое положение церкви стало в Англии традиционным, но было поколеблено при Тюдорах. Задача состоит в том, чтобы восстановить это положение (Lupták, M., Prorok, V. Politické ideologie a teorie: od starověku po rok 1848. Plzeň 2011. s. 214-215).
Во избежание упреков в жонглировании социологически необоснованными характеристиками, в таком же скурпулезном анализе нуждается также и современное общество Украины.
Начать нужно с того фундаментального обстоятельства, отмечавшегося многими аналитиками, что украинская экономика, после того, как страна обрела независимость, столкнулась с регрессивным процессом макросоциальной инволюции от общества с макроструктурой труда, свойственному развитому индустриальному обществу, к обществу с макрострукторой труда, характерной для аграрно-индустриального общества. Следствием этих неблагоприятных процессов был, например, всплеск трудовой миграции украинцев заграницу (на сегодняшний день, на заработках заграницей находится примерно одна четвертая часть всего работоспособного населения страны), рост количества занятых в натуральном сельском хозяйстве и разложение ткани социальных отношений, обеспечивающих жизнеспособность общества. Кроме того, с середины 90-х годов, в Украине утвердилась своеобразная, но отнюдь не уникальная система власти, во многом унаследованная с советских времен – номенклатурно-олигархический режим (Оранжевая революция. Версии, хроника, документы. Киев 2005. с. 195-196).
В этой связи можно сделать заключение: подлинных революций за годы независимости Украины не было. События, начавшиеся после Евромайдана, вылились в народный бунт без особых результатов – на смену одному отряду олигархата пришел другой. Проницательные социологи даже говорят о Евромайдане как о последнем крестьянском бунте в Европе, и о грозном предупреждении странам Запада, что последует после того, когда государство перестает выполнять свои элементарные социальные обязательства.
Кучмы нет при официальной власти, хотя именно он, как ни странно, сегодня символизирует Украину на международной арене. Однако "кучмизм" остается сутью современной политической системы на Украине. Поскольку с "кучмизмом" не покончено, то все последующие президенты Украины – лишь политические реинкарнации Кучмы, что особенно остро ощущается сегодня. Именно украинская интеллигенция виновата в том, что внутриполитическое недовольство населения несменяемой олигархической властью не идет дальше бунта. Ведь это интеллигенция должна создавать смыслы, программы и образы будущего. Вместо того, часть интеллигенции, которая втянулась в политические баталии, охотно поддается коррупционным приманкам со стороны действующей власти.
Всякий раз, когда Западная цивилизация пыталась радикально перестроить свою общественную систему и приступить к очередной технологической революции, возрождались ее старые, давно забытые духовные ценности и идеи прошлого. Стоило европейцам начать подниматься на новую ступень лестницы развития, как им срочно потребовалась опора из минувших эпох.
Идентичная же проблема, как состыковать традиционные ценности и процессы модернизации, как справедливо отмечает автор настоящего исследования, стоит и на повестке дня для современной России.
В этой связи, несомненно, является поучительным опыт рейгановской модернизации, имевшей место в 80-90-е годы прошлого века в США и Западной Европе, и сочетающий в себе ценности консервативизма и экономического неолиберализма. По праву сильнейшего, лидером в этой паре оказались жернова либеральной экономики, которые, по своему образу и подобию, беспощадно подчинили себе ценностный мир консервативизма.
Насущной задачей поэтому является разработка нелиберальной модели рыночной экономики, которая будет нуждаться для своего бесперебойного функционирования в традиционных ценностях идеологии социально-ориентированного консервативизма.
