Андрей Хохлов (Центр "Новая Политика") как-то сказал мне, что современный исламский терроризм представляет собой одну из разновидностей бунта периферии мировой системы против ее центра.
Часто говорится, что терроризм – это оружие слабых, что это оружие тех людей, которые не могут эффективно использовать иное, более эффективное средство в борьбе против более могущественной силы, способное сдержать ее экспансию. И, в самом деле, к терроризму редко прибегают движения, имеющие за своей спиной поддержку государства, входящего в клуб ядерных держав. Другое дело, что террор может оказываться очень эффективным оружием. Оно превращает слабого игрока в сильного, дает ему в распоряжение ресурс, который отсутствует у системного игрока.
То, что мы называем исламским терроризмом, явилось фактически третьей идеологией мировой революции, той мировой революции, которая ознаменовала собой всю историю ХХ века. Первой из таких идеологий был советский коммунизм, точнее, тот феномен, который можно было бы назвать также доктриной IV Интернационала.
Второй идеологией был маоизм. Исламский радикализм является фактически третьей доктриной мировой революции, и поэтому симпатия некоторых левых идеологов Европы к исламу сегодня является далеко не случайной. Исламский радикализм при всех своих девиациях от левой идеи представляет собой на сегодняшний день наиболее агрессивную идеологию революционной борьбы, начатой русскими коммунистами.
Самое интересное, что причина если не поражения, то отхода на задний план первых двух революционных идеологий была заключена в их сравнительных преимуществах. И у большевистского, и у маоистского коммунистических движений были могущественные покровители – их идейно-организационные центры в виде государств-сверхдержав, Советского Союза, в одном случае, и Китайской народной республики, в другом. На определенном этапе борьбы ее организаторы превращались в сдерживающую силу, поскольку прагматические национально-государственные интересы коммунистических стран вступали в противоречие с их интернациональными обязательствами, что делало их более осторожными игроками на мировой сцене. Более того, наступал момент, когда "революционные" государства начинали тормозить или, во всяком случае, ограничивать пределы деятельности своих радикальных сторонников в разных странах, в силу чего "мировая революция" стала постепенно пробуксовывать. Чем, собственно, не замедлили воспользоваться Соединенные Штаты, точечными дипломатическими ударами в 1970-е годы фактически выведшие и Китай, и СССР из мирового революционного процесса.
Но "мировая революция" нашла себе новую оболочку. Им стал исламский радикализм. Причина выбора именно этой оболочки лишь в незначительной степени объясняется особенностями ислама как религии. Главное было в том, что общее мирополитическое унижение народов периферии совпало со специфическим цивилизационным унижением мира ислама. Произошла гремучая смесь двух рессентиментов – миросистемного и цивилизационного, конфессионального.
Преимущество именно этой оболочки "мировой революции" для ее продолжения заключалось еще и в том, что у ислама как цивилизации (на это с большой проницательностью указал С. Хантингтон в книге "Столкновение цивилизаций") отсутствовало "ядровое" государство, сверхдержава, которая обладала бы геополитическим влиянием и с которой по этой причине ислам как цивилизация мог бы связывать свою историческую судьбу. Если бы у ислама было бы такое государство, свой Третий Рим, сакральный приоритет которого признавался бы всеми адептами религии, с ним можно было бы заключать некие договоренности, поскольку такое государство было бы способно хоть в какой-то степени контролировать террористическую активность своих сторонников. Повторяю, это вывод Хантингтона, и по-моему он очень точно соответствует действительности.
Но вся проблема и заключается в том, что у ислама такого государства нет, и это, конечно, делает эту религию почти идеальным инструментом для тех сил, которые хотят радикальным образом изменить мировой порядок. Относительная слабость террористов оборачивается их сравнительной силой.
В какой-то мере сложность всей этой ситуации сознавали и те люди, которые планировали военную операцию в Ираке. Лидеры "неоконсерваторов", в частности Ричард Перл и Ньют Гингрич, ведь далеко не случайно осуждают теперь администрацию Дж. Буша за то, что она не вывела сразу же войска из Ирака, предоставив свободу действий новому правительству, которое (хотя и созданное под контролем Вашингтона) было бы свободно от подозрений в коллаборационизме с оккупантами. Однако для реалистически мыслящих стратегов такой рискованный план попахивал авантюрой, и в Белом доме от него отказались. В результате всех этих неувязок "мировая революция" в лице так наз. "международного терроризма" получила не просто повод интенсифицировать свою активность. Она получила мандат на терроризм. Этот мандат был выдан ей Вашингтоном, осуществившим вооруженное нападение на слабую страну без серьезных на то оснований.
Из этого факта видно, что попытка России отождествить свою борьбу с чеченским сепаратизмом с борьбой против международного терроризма таит в себе величайшую опасность. Заявлениями о том, что у России и мирового гегемона – общие противники, мы, на самом деле, просто приглашаем международный терроризм к себе домой. Вне всякого сомнения, силы террористического сопротивления в конце концов и придут именно к нам просто потому, что в России им действовать легче и проще. Как бы ни оценивать качества американских спецслужб, "проспавших" 11 сентября, трудно все-таки представить бин Ладена или аль-Заркави, проходящих курс лечения где-нибудь в Нью-Мексико или в Техасе. А в России Шамиль Басаев спокойно лечился в Кабардино-Балкарии. А теперь представим себе, что будет, если на нашу страну обратят свои взоры и другие политические персонажи соответствующего толка.
Нужно помнить, что одержать победу в глобальном конфликте, ислама с христианством, либо Юга с Севером почти невозможно. Но конфликт можно локализовать и, сделав это, несколько притушить. Зачем же тогда нашим руководителям поднимать обсуждение вопроса об ответственности ислама как религии за теракты, совершаемые его приверженцами? Не ставят же британцы вопрос об ответственности римского папы за действия Ирландской республиканской армии. Россия не может справиться с горсткой кавказских горцев, а некоторые наши публицисты призывают ее на войну со всем мировым исламизмом. Какой в этом смысл?
Конечно, ситуацию вовлечения России в будущем в конфликт с международным терроризмом исключать нельзя. К ней надо быть готовым. Если американцы уйдут из Ирака, террористическое сопротивление может свить там свое гнездо, как оно сделало это в Афганистане после ухода оттуда советских войск. Территория нестабильности будет и далее расширяться, захватывая новые страны и привлекая к себе новые народы. В какой-то момент России придется сплотиться со всеми силами порядка для сдерживания общей опасности. Но пока для нашей страны и порядочнее, и в то же время благоразумнее отойти в сторону. В том числе для того, чтобы на своей территории строить свой альтернативный мировому порядок.
Наконец, последний вопрос: может ли демократия победить терроризм?
Абстрактно говоря, конечно, может, потому что мы знаем, что, демократия в конце концов победила "красные бригады", отвела в свое время от себя угрозу и левого, и правого террора. И, в общем, демократия имеет возможность это сделать. Весь вопрос в том, может ли она победить террористическое сопротивление, или, точнее, исламский радикализм, оставаясь при этом демократией.
Терроризм действительно обнажает слабости демократии. И дело не только в проблеме прав человека, непопулярных полицейских мерах и т.д. Как мы знаем на примере Испании, террористические акты могут оказывать очень сильное воздействие на электорат. И в ситуации конкуренции политических сил, конкуренции партий, действительно, есть большая опасность, что террористы своими действиями могут оказывать воздействие на политику государства. Тем самым, как только государство начинает немножко колебаться в вопросах стратегии, то ли оно вводит куда-то войска, то ли выводит, то ли вступает в союз с теми или иными силами, то ли не вступает, это ощущение колебания и неустойчивости, иногда связанное с межпартийной конкуренцией и борьбой за голоса избирателя, естественно, стимулирует активность террористов.
И в этой ситуации, конечно, демократия должна переосмыслить свои основания. Следует осознать правоту русских евразийцев, говоривших о необходимости дополнения (но не полного замещения) демократии идеократией, причем не только на символически-риторическом, но и на институциональном уровне. Внешнеполитическая идентичность государства не может зависеть от террористического шантажа, и поэтому ее принципиальные основания должны обусловливаться тем, что можно – очень расплывчато – назвать "национальной идеей". Собственно, вся дискуссия, которая сейчас ведется вокруг темы терроризма в СМИ и связана с тем, какой следует быть российской идеократической вертикали. На какой идейной основе следует образовывать пакт различных политических сил в нашей стране, который только и может привести к стабильному режиму?
Но в вопросе, может ли демократия победить терроризм, имеется и другой аспект. Может ли демократический мир, цивилизованный мир, как он себя называет, победить исламский радикализм. Здесь очень много сложностей. Пока абсолютно неясно, как цивилизованный мир предполагает решать проблему присутствия американских войск на территории Саудовской Аравии, совершенно неприемлемого для мусульманских радикалов, каково будущее Израиля и оккупированных им территорий. Наконец, непонятно, сможет ли человечество сдержать процесс распространения в мире оружия массового поражения, остановить стремление стран, не входящих в клуб ядерных держав, надежно обезопасить себя от "упреждающего удара" со стороны более могущественных держав с помощью такого рода оружия.
Таких вопросов очень и очень много. И непохоже, что лидеры современного мира знают на них ответы.
