Коротко про героя: написал, но так и не защитил кандидатскую диссертацию, женился по итогам рабочей переписки, усыновил ребенка из детского дома, написал несколько книг – и все это с врожденным ДЦП и после перелома позвоночника.
"Профессор"
У меня ДЦП, с детства я ходил, переваливаясь, это считается легкая форма. Кроме того, понижен слух и зрение. Поэтому было относительно сложно учиться в школе, нужна была максимум вторая парта.
В школе меня особо не дразнили. Могли посмеяться, когда, стоя у доски, я не слышал подсказок.
А в старших классах у меня уже была кличка "профессор" – за то, что я неплохо играл в КВН по истории. Как обычному мальчишке в подростковом возрасте, несколько раз пришлось драться.
Я всегда хотел быть историком, но на филфак поступить было проще. Правда, на вступительных сделал в сочинении двенадцать ошибок. Это была двойка, но преподаватель с подготовительных курсов сказала, что я хороший мальчик. А когда я принес справку об инвалидности, как ни странно, мое заболевание помогло.
Вообще-то русский язык я не любил с детства. Но потом оказалось, что заниматься историей с филологической подготовкой – гораздо интереснее, чем наоборот.
Позже я даже написал диссертацию на филфаке, и вышел на предзащиту за две недели до того, как сломал позвоночник. Но комиссия сказала, что они не будут читать фолиант в пятьсот страниц, надо перерабатывать. А дальше – было не до защиты.
Позвоночник я сломал в двадцать шесть лет
На Первое мая пошел гулять с детьми знакомых на спортивную площадку. Там была лестница, а на конце ее турник. Я спрыгнул, приземлился на ноги, и мне понравилось (люблю адреналин).
Полез второй раз, но сорвались руки... Получил компрессионный перелом позвоночника, причем узнал об этом через полтора месяца, когда меня все-таки привезли в больницу. До этого пытался ходить через боль.
В больнице сказали: сломано два позвонка, в одном из них торчит осколок. Можно и не оперировать, но тогда любое падение сделает вас лежачим. Лежачим быть не хотелось.
В позвоночник установили железную пластину, она стоит до сих пор. Где-то через месяц смог слезть с кровати. Через полгода на двух костылях спустился с пятого этажа на первый и сел у подъезда на лавочку.
Жалею ли я о случившемся? Теоретически – да, практически – нет. Потому что, когда ты в двадцать шесть лет учишься заново ходить, а потом – кататься на велосипеде, – это мобилизует. Кроме того, сейчас я умею плавать, и, благодаря тренажерному залу вообще стал гораздо крепче.
Правда, хожу я хоть и лучше, но меньше. Ведь люди, например, в метро носятся, как сумасшедшие. Раньше они это делали хотя бы, не уткнувшись в экраны смартфонов. А сейчас, если ты идешь на костылях, а навстречу тебе несется толпа слонов...
Отдельное "спасибо" нашему мэру за плитку – ходить по ней совершенно невозможно. Притом, что мне нравится, как сделали широкие тротуары на Никольской и Пятницкой, даже в небольшой гололед я наблюдаю там такой кордебалет! То есть, сам я как-то на ногах держусь, но люди, которые привыкли бегать, падают просто группами. И еще "спасибо" за гранитные ступеньки без перил – забираться по ним ну невозможно.
Женился по итогам "романа в письмах"
Мое знакомство с женой – романтическая история. В 2007 году я приехал в Ленинград. Друзья попросили прочитать лекцию о новостной журналистике, ходил я тогда на костылях.
Я прочитал лекцию и поехал в Никольский Морской собор. Там встретил женщину, у которой когда-то снимал квартиру. Она сказала, что у нее есть знакомая девочка Катя, которая очень хочет стать журналистом, но не знает, как научиться. Я дал свою визитку и сказал, пусть Катя мне напишет.
Прошел месяц, девочка Катя не писала. Я написал ей сам, она мне ответила. В общем, где-то с сентября по декабрь 2007 у нас был роман в письмах, на Новый год я ей сделал предложение, и теперь Катя моя жена.
Предложение Кате я делал в рыбном ресторане "Идиот". Друг сказал, что это – лучший рыбный ресторан Питера, а мне понравилось название.
То, как мы в первый раз лично встретились, мне потом рассказывали свидетели этого события. Говорили, я просто сгреб Катю, обнял, и мы начали целоваться. Поженились мы на последнем курсе Катиного университета.
В отношениях с девушками я испытывал массу проблем, даже работал с психологом. Становясь занудным дядькой, могу сказать, что брак и отношения – это большая работа головой.
Удивительно, что именно головой, а не сердцем. Нужно все время меняться, приспосабливаться под требования человека. Вот десять лет в браке, и все равно периодически выслушиваю от жены, что ей внимания не хватает. Все время самосовершенствуешься. Потому что и так есть масса штук, которые я не могу сделать физически – гвоздь в потолок забить, с сыном наперегонки побегать. В общем, нужны постоянные усилия и побольше самоиронии.
Помню, мы гуляли с Катей по Питеру. К тому времени мы уже съездили вместе в Египет, в Болгарию. Присели на лавочке, а на другом ее конце возникает бездомный. Смотрит на нас и говорит: "Он с палками, а я – без. Уходи от него ко мне". И Катя ему отвечает: "Он-то с палками, но вот мы уже везде были. А ты так и будешь сидеть на своей лавочке". И я загордился.
Быт оказался не страшен, но вот женская психология...
Кате переехала ко мне из Питера. С тех пор мы живем в квартире с моей мамой. В будущем году у нас, наконец-то достроится жилье, которое помогли купить Катины родители. А вот сами мы купили машину. Катя водит, я тоже очень хочу научиться, говорят, где-то сейчас есть курсы для инвалидов. Это моя мечта на будущее, потому что это – бóльшая мобильность.
Быт, которого я очень боялся, оказался совсем нестрашным. Например, то, что на свидании и дома мужчина одет совершенно по-разному. А вот понимание женщин, женская психология – это, да... Например, ты сидишь, работаешь по восемь-десять часов в день, а к тебе приходят и говорят, что не хватает внимания.
Или другое – ребенок пошел в первый класс. Катя очень старается и хочет участвовать в конкурсе детских поделок, которые, на самом деле, родительские. А мне кажется, что школа – это такое место, с которым надо соприкасаться по минимуму: уроки сделал – и свободен.
Мне кажется, женщины слишком серьезно относятся к воспитанию. Не в смысле, что пусть делает, что хочет, но есть какой-то перфекционизм.
Для мужчины, например, непонятна конструкция "мы учимся". Ведь учится, отвечает за свои действия и получает оценки ребенок.
У нас появился Артем
В 2013 году. Сейчас ему семь, когда мы его взяли, было три с хвостом.
Поскольку своих детей у нас до сих пор нет, и Катя по этому поводу переживала, я сам это предложил: в какой-то момент услышал от друга историю о том, как его друг взял ребенка из детского дома. Думал-думал, сказал Кате. Полгода мы думали вместе, потом начали проходить медкомиссии.
Когда я советовался со знакомым, кого брать, он сказал: "Возьми самого тяжелого, ты его вытянешь". Я не согласился – хватит в семье одного человека с ограниченными возможностями. Поэтому мы хотели более-менее здорового, и вначале хотели девочку. Но девочек не было.
Отсмотрели безумное количество каких-то баз детей. И тут выяснилось, что здоровых-то практически нет. Еще проблема – сотрудники детских домов не очень любят говорить о диагнозах. Мы почти уже поехали в Питер знакомиться с одной девочкой, но в последний момент оказалось, что вместо ЗПР (задержки психического развития – Прим. ред.) там глубокая умственная отсталость. И я не рискнул.
В конце концов, нашли ребенка, который "подходил по параметрам": в целом здоровый, не очень взрослый (три года) и "славянской внешности".
Когда мы его брали, я больше всего боялся медкомиссии. Но прошел ее более-менее хорошо. Меня попытался "завернуть" только невропатолог: "Вам можно взять только подростка и только под опеку". Я слегка обалдел и спросил: "Почему?" Ответ был гениальный: "Чтобы ребенок не был обязан ухаживать за вами в старости".
А я подумал, что, в общем, и родной ребенок не обязан за мной ухаживать.
Но у нас в Домодедово действительно хорошая опека – они заставили врачей переписать акт, и нам дали разрешение на усыновление.
Я тогда работал у владыки Пантелеимона (в Синодальном отделе по благотворительности и социальному служению – прим. ред.), и он очень сильно помог – и молитвой и поддержкой. Потому что я считал: когда появится ребенок, его надо одевать и обувать, а для меня вопросы заработка всегда довольно тяжелые. Тем более, я тогда был основным работником в семье, но это нормально. Потому что если в семье два полностью работающих супруга, то ребенок – сирота при живых родителях.
Ребенок нас любит, почему-то
Катя со мной, возможно, не согласится, но ни педагогическое образование, ни чтение умных книжек, ни Школа приемных родителей сама по себе не помогает в воспитании ребенка. Если ты добрый, то ты добрый. А если злой, то, максимум, сдерживаешься от физических контактов и вместо матерных слов стараешься говорить: "Заткнись!". Все зависит от ситуации.
Если папа голодный или его достали на работе, то он злой, а если все хорошо, работа идет, книжки пишутся, то и жена красавица, и сын молодец.
Но у папы на лбу нет таблички "Злой" или "Добрый", так что приходится приспосабливаться.
Конечно, у нас были скандалы, и периодически возникала фраза: "Это была твоя идея!" – "Нет, твоя!"
В общем, мы пожалели, но не о том, что у нас есть ребенок. Самая большая проблема нас как родителей – внимание и время. Потому что у ребенка энергии – килотонны, а ты уже не догоняешь. А когда человек только приходит, ему нужно очень много внимания. Поскольку мы оба работаем дома, и все это происходит в двушке, где, кроме нас, есть еще мама, то социальные факторы порой перевешивают фактор большой и чистой любви.
Тем более, я еще ревную – раньше все внимание жены доставалось мне, а теперь его надо делить с ребенком, и надо приспосабливаться.
Четыре года мы это делаем, мне кажется, что-то меняется. И ребенок нас любит, почему-то. Не знаю, я бы такого папу, как я, несильно любил.
В борьбе с воспитательным максимализмом
Обычно все очень боятся "плохих генов", потому что считается, что дети из детдомов – все из неблагополучных семей. Боятся, что в двенадцать лет ребенок начнет ругаться матом или особенностей адаптации в семье. Но, в целом, он ничем не отличается от обычных детей. Я смотрел на других детей в детском саду – наш не хуже.
Единственная сложность: ему сейчас семь, и мне кажется, что он уже должен считать в уме и покупать в магазине, как минимум, хлеб. Вот недавно он впервые ездил на экскурсию с классом сам;
мы ему дали пятьдесят рублей, он купил себе пластиковый браслет и доволен. Я в его годы сам бегал в булочную, в остальном разницы я не вижу.
Я понимаю, что с кровным ребенком у нас были бы те же проблемы – у нас бы так же не хватало времени, сил, желания. И еще неизвестно, какие медицинские букеты мы бы принесли. Хотя своих детей я очень хочу.
Вообще самое сложное в воспитании детей – отказаться от категории "будущее".
Катя, например, очень стремится, чтобы ребенок ее уважал, слушался – без этого, как ей кажется, он вырастет обормотом. Но на самом деле ребенок же не обязан любить родителей просто по факту того, что они родители, или быть все время послушным. И это – та проблема, с которой приходится постоянно бороться. Приходится бороться с собственным максимализмом.
Мне в этом смысле легче, я не думаю о том, что он станет журналистом или историком. А вот Катя такие вещи прогнозирует. Правда, я тоже иногда так делаю – но, в основном, рассуждаю о практических вещах: "Хорошо бы, если б он вырос и меня на машине возил". Или "наконец-то в доме появился еще кто-то, вдруг при ремонте надо будет мебель двигать".
В общем, я думаю о том, как можно будет послать ребенка вместо себя в магазин, а Катя – о том, чтоб он был хорошим человеком. (Смеется).
Вообще мне очень нравится, как растет ребенок. Ребенок в семь лет для мужчины гораздо интереснее, чем в три. Потому что в три года ты мечтаешь, чтобы он заговорил, а в семь, – чтобы заткнулся. Хотя, если он заткнется, я не пойму, чего он хочет.
Но вообще он молодец. Он строит длинные синтаксические конструкции. По речи он иногда кажется более взрослым, чем есть. И тогда надеешься, что он уже сознательный, и скоро с ним уже можно будет разбирать средневековые французские манускрипты – и тут он опять выдает какую-нибудь лажу типа: "Я играть хочу!"
Жена прекрасно владеет шуруповертом
В идеале обязанности по дому у нас распределены. Я, в основном, хожу в магазин, мою посуду, готовлю, если меня сильно попросить. Но, если речь идет о мужчине и домашних обязанностях, то все происходит, как в сказке "кто – старик или старуха – первым закроет дверь, из которой дует. Старуха пошла закрывать – нетерпеливая женщина, а я – мужик, выдержал характер".
То есть в качестве систематика я слежу за тем, чтобы у ребенка была еда, обувь и одежда. Если надо, могу покормить его яичницей, и не только. Но, пока я решаю, чем его накормить, он уже, как правило, накормлен.
Со вбиванием гвоздей у нас так: Катя прекрасно владеет шуруповертом, поэтому сама вешает полки. И когда перед появлением ребенка мы делали ремонт, она была прорабом, а я носил шпаклевку.
Кстати, Катя научила меня замечательно точить ножи. Один раз показала, с тех пор я точу и получаю от этого удовольствие, потому что Катя говорит, что ножи теперь острые.
Вообще я понимаю, что многие семейные вещи связаны не с прямохождением, а с адаптацией. Недавно зимой мы квасили капусту, и я прекрасно резал ее на терке, сидя. То есть, важна не физическая ограниченность, а желание что-то делать.
С другой стороны, существует обычный женский недостаток: "Чем поручать мужику, проще сделать самой – потом меньше убирать". От этого хорошо б избавляться.
Мне нравится работать с женой
Работаем мы с Катей вместе. В этом году она, наконец, стала писать для соцсетей, мне очень нравится, как она это делает. Вообще мне нравится работать с женой – она очень хороший педагог и организатор. И, если в себя поверит, потенциально – очень хороший начальник. Думаю, здесь секрет в том, чтобы друг у друга учиться. Мне нравится учиться у Кати.
Она вообще – редкая женщина, потому что у нее очень хорошие практические навыки в жизни. А я единственный сын у мамы, и она, конечно, за мной ухаживала. В итоге я до сих пор с трудом представляю, где у нас сахар стоит. Когда он кончается в сахарнице, я иду к жене.
Как сохранять оптимизм и безмятежность
В последние годы я много читаю про альпинизм. Когда ты читаешь про то, как покоряли восьмитысячники, понимаешь, что это не про медицину – какая там была температура и давление, – а про психологию. Когда люди в метель ставят палатку в базовом лагере, они ведут себя, в общем, как и мы. Просто у них нет времени на всякую фигню. И какие-то вещи, которые альпинисты делают наверху, можно перенести вниз.
Например, поскольку у меня астма, сейчас я читаю записки Месснера – человека, который первым в одиночку покорил Эверест без кислорода. И осознаю, что некоторые его высотные упражнения я могу применить в мае, когда у меня аллергия.
Источник: Милосердие.ru
