С конца 1990-х российское общество ощущает необходимость ответа на вызов терроризма, ставшего неотъемлемой чертой отечественной действительности. Терроризм в современной России имеет вполне определенную религиозно-политическую природу – все крупные теракты (взрывы жилых домов в Буйнакске, Волгодонске, Москве осенью 1999, взрывы на рынке Владикавказа, захват заложников в ТЦ на Дубровке в 2002 году, взрыв в московском метро в феврале 2004 года и теракты августа-сентября 2004 года) были совершены приверженцами так называемого "чистого ислама" или "ваххабизма". К настоящему времени именно это направление определяет действия вооруженных противников российской власти на Северном Кавказе.
17 сентября ответственность за серию терактов августа-сентября 2004 года, включая и массовое убийство заложников в Беслане, квалифицированных Президентом РФ как агрессия и объявление России войны, взял на себя лидер чеченских ваххабитов Ш. Басаев, поставив общество и власти страны перед необходимостью сформулировать свое отношение как к исламу, так и к религиозному экстремизму в исламе.
В этой связи вопросы противодействия религиозному экстремизму из области академического интереса узкого круга религиоведов и политологов попали в центр общественного внимания. Сохранение гражданского и межконфессионального мира в стране в немалой степени зависит и от того, будут ли найдены на них верные ответы.
Политическое устройство страны не оказывает прямого влияния на решение этих вопросов. Успешно бороться с терроризмом могут как демократии (США, в известной степени – Индия и Израиль), так и авторитарные режимы (Тунис, Китай, Египет). Одновременно другие демократии (Испания, Филиппины) и авторитарные лидеры (Ш. Бенджедид в Алжире) проиграли или проигрывают эту борьбу.
Россия не единственная страна, столкнувшаяся с глобальной экспансией радикального ислама, который, в том числе, стремится "приватизировать" ислам как таковой. Конечно, вопрос о том, что является исламом, а что – нет, где именно проходит точная граница исламской ортодоксии, находится в компетенции мусульманских богословов. Однако отсутствие единой религиозной иерархии в исламе, его структурная гибкость оставляет значительный простор для существования различных версий религии, в том числе и весьма радикальных.
Само по себе современное движение радикального ислама обладает выраженной инфраструктурой, как в форме множества военных организаций на пространстве от Марокко до Филиппин, так и ряда политических организаций и религиозных структур. Оно обладает разветвленной финансовой системой, обеспечивающей работу множества структурных подразделений по всему миру. Имеет оно и глобальную коммуникационную систему, способную как идеологически обрабатывать сторонников по всему миру, так и поддерживать внутренние связи.
Движение радикального ислама является в том числе движением политическим, сверхзадачей которого является установление глобальной власти в форме всемирного халифата, а промежуточными этапами выступает создание локальных политических структур, прообразом которых был режим движения Талибан в 1994-2001 в Афганистане.
Столь же очевидна и мощь этого движения, нанесшего 11 сентября 2001 года тяжелейший удар единственной сверхдержаве современности. Более того, нет никаких признаков того, что США побеждают в "войне против террора". На осень 2004 года положение США в Ираке и Афганистане все чаще сравнивают с Вьетнамом и с афганской кампанией СССР. Но если в Индокитае Вашингтон имел дело с двумя сверхдержавами – СССР и Китаем, стоявшими за спиной Ханоя, а Советский Союз в Афганистане столкнулся с коалицией США, КНР, Пакистана, Саудовской Аравии и ряда их союзников, то сейчас складывается впечатление, что радикальный ислам действует самостоятельно.
Россия столкнулась с серьезнейшей проблемой, связанной с самим характером функционирования "глобальной антитеррористической коалиции". К сожалению, несмотря на все призывы к солидарному решению проблемы, государства, являющиеся объектами экспансии религиозного экстремизма и терроризма, упорно стремятся решить проблемы своей безопасности поодиночке, зачастую – за счет других.
Великобритания достаточно эффективно обеспечила безопасность метрополии за счет легального присутствия на территории страны множества организаций и активистов исламского экстремизма, по праву принесших ей славу европейского оплота "ваххабизма". Именно в Лондоне легально базируется запрещенная во многих мусульманских странах экстремистская "Хизб ут-Тахрир аль-Ислами" (Партия исламского освобождения), именно в Лондоне открыто живут экстремисты, выдачи которых добиваются другие страны;
США пытаются решить вопрос своей безопасности посредством вынесения борьбы с исламскими экстремистами на территорию других стран, в частности – оккупации Афганистана и Ирака в 2001-2003 годах. Вызванную этим проблему обеспечения безопасности оккупационных группировок в Ираке и Афганистане США стремятся решить в том числе за счет крайне либерального взгляда на действия чеченских ваххабитов (например, демонстративное предоставление убежища И. Ахмадову, эмиссару А. Масхадова);
Такие локомотивы Евросоюза как Франция и Германия стремятся обеспечить лояльность влиятельных эмигрантских общин и стабильность на своей территории посредством конфронтации с Соедиенными Штатами по ближневосточному урегулированию и по иракскому вопросу;
В Саудовской Аравии правящая элита в последние годы стремится притушить существующий в королевстве радикализм. Происходит масштабная чистка духовенства – до 1700 имамов лишены права читать проповеди, идет серьезный пересмотр учебных программ, ведутся аресты функционеров "Аль-Каиды" и их сторонников. При этом выталкивание радикалов вовне, на "внешние фронты джихада", интересам руководства КСА не противоречит, скорее сглаживая негативные социальные и политические последствия "подавления единоверцев".
Следует ожидать, что такая несогласованность интересов и действий основных участников антитеррористической коалиции сохранится и в обозримом будущем. Потому России не стоит возлагать чрезмерные надежды на эффективность международной борьбы со структурами радикального ислама. Все это позволяет радикалам эффективно маневрировать силами и средствами между фронтами джихада, оттачивая методику борьбы и поодиночке бить свои жертвы. В таких условиях реалистичнее будет максимально сконцентрировать национальные ресурсы на точечном решении таких ключевых вопросов как пресечение каналов финансирования групп религиозных экстремистов и предотвращение радикальной пропаганды внутри страны.
Россия – не первая страна, которая столкнулась с этой проблемой, и зарубежный опыт представляет для нас значительный интерес. В частности, и опыт ряда арабских стран, например – Алжира и Египта.
В 1970-1980-х годах режимы обеих стран, убедившись в неэффективности социалистических экспериментов, взяли курс на сотрудничество с кругами исламских фундаменталистов, вкладывая значительные средства в развитие исламской инфраструктуры своих стран. При этом власти упустили контроль за умонастроениями духовенства и не препятствовали его идейной и финансовой переориентации на религиозные центры стран Персидского залива.
Итогом этой переориентации стало резкое усиление фундаменталистских настроений в среде духовенства и религиозных активистов, что привело к формированию сети влиятельных структур политического ислама.
На рубеже 80-90-х годов фундаменталисты в обеих странах уже реально претендовали на власть. В 1992 году только военный переворот предотвратил приход к власти в Алжире Исламского фронта спасения. Ответом фундаменталистов стала гражданская война, унесшая в 1990-х годах более 100 тысяч жизней, причинившая огромный экономический ущерб Алжиру. В Египте гражданская война такого размаха не достигла, но также серьезнейшим образом потрясла основы государства и общества.
В обеих странах тактика экстремистов строилась как на ударах по военно-полицейским силам и представителям элиты (например, убийства президента Египта А. Садата в 1981), так и на запугивании населения. Навязывая себя как единственный центр реальной власти на Земле, радикалы регулярно устраивали показательные расправы над мирным населением, вырезая целые деревни и кварталы.
На фоне алжирских массовых убийств в (300 жертв) или Сиди-Ахмед (120 погибших) бойня в Беслане для ее организаторов выглядит простым распространением отработанных технологий террора на территорию России. И главным ее смыслом становится запугивание "непокорных" народов Северного Кавказа.
Реальным способом хотя бы затормозить политическую экспансию ваххабизма оказалось наличие у государства дееспособных войск и сил безопасности вкупе с решимостью применять их в гражданском конфликте, широкое привлечение к борьбе с экстремистами местного населения в форме отрядов самообороны или сил "патриотов".
Большое значение лидеры Алжира и Египта придавали взятию под контроль исламской инфраструктуры своих стран, проведению последовательной линии на удаление из мечетей радикальных имамов, а также пресечению каналов внешнего финансирования как вооруженного крыла экстремистов, так и их политических структур.
Для сохранения социальной стабильности и гражданского мира в стране все большую необходимость приобретает реальное участие конфессий в борьбе с религиозным экстремизмом. Борьба эта имеет не столько межконфессиональное, сколько внутриконфессиональное измерение.
Причины этому лежат на поверхности:
В глазах адептов любой религии взгляды и оценки "иноверцев" в принципе не могут иметь какого-либо вероучительного значения. Тем более это относится к религиозным экстремистам, вся идеология которых построена на радикальном толковании норм своей конфессии;
Вмешательство "иноверцев" во внутренние дебаты конфессии способно скорее вызвать у ее последователей комплекс "осажденной крепости" и привести к мобилизации верующих вокруг экстремистов.
В этой связи наиболее продуктивной линией линией является активизация участия исламских структур страны, их лидеров и активистов в борьбе против религиозного экстремизма.
Реальное участие исламских структур России в борьбе с экстремизмом не должно ограничиваться регулярным выпуску заявлений, осуждающих какое-то очередное злодейство, заявлениям о несовместимости терроризма с исламом или осуждению радикальных течений в отечественном исламе. И такие действия важны, но они скорее относятся к межконфессиональной коммуникации, к позиционированию исламских структур РФ в немусульманской среде как лояльных субъектов политической жизни страны. Основная задача таких деклараций – предотвратить репрессии в отношении всей общины.
Однако эффективность только "внешней политической коммуникации" весьма ограничена при сохранении корня проблемы, снова и снова дающего метастазы кровопролития. Неслучайно тезис "у терроризма нет ни национальности, ни религии" вызывает все большие публичные возражения, что особенно явно проявилось после Беслана.
После каждого теракта в обществе растет недовольство. Многие представители мусульманских общин в этой связи говорят о фактах притеснения мусульман, о том, что терроризм направлен против мусульман, чтобы разжигать в обществе антимусульманские настроения. В борьбе с этим могут принимать активное участие общины, в значительной степени выбить почву из-под ног экстремистов и их идеологов.
Большое значение имеет и стратегия реакции исламских структур и СМИ России на происходящие теракты. Естественное стремление отмежеваться от действий радикалов, возмущение их попытками обосновать исламом нападения на мирных граждан, не должны приводить к попыткам переложить вину на разного рода "внешних врагов". Такие шаги способны лишь вызвать в обществе дополнительное раздражение и тем самым сыграть на руку экстремистам.
В этой связи все большее значение приобретает внутриконфессиональный диалог в исламской среде России. Речь идет об установлении руководством российских муфтиятов реального контроля над ситуацией на исламском поле страны, над положением в мечетных общинах, над проповедями и призывами духовенства, над учебными курсами и настроениями в духовных учебных заведениях и над линией религиозных СМИ. Это как раз та область, где возможности исламского духовенства влиять на настроения верующих, разъяснять, что является допустимым, а что запрещено, достаточно велики.
Весьма велики возможности исламского духовенства и в такой важнейшей области, как так называемый "неофициальный ислам".
Известно, что помимо ислама официального, структурированного в форме централизованных религиозных объединений, в стране существует разветвленная сеть "параллельного ислама", неофициальных общин. Такие общины, обычно известные как "джамааты"[1], вместе с подконтрольными им "параллельными" медресе, зачастую являются рассадником экстремистских настроений и кадровым резервом для военных структур экстремистов. Эти общины должны стать объектом особого внимания исламских лидеров страны, а убеждение их активистов в необходимости отказа от экстремизма – основной формой внутриконфессионального диалога в российском исламе.
В этом отношении официальные лидеры российского ислама имеют обширное поле для убеждения верующих как в недопустимости поддержки экстремистских структур, так и необходимости сотрудничества с правоохранительными органами для предотвращения терроризма. Без создания зоны социального отчуждения вокруг религиозных экстремистов трудно рассчитывать на качественный прорыв в борьбе с ними. Эпизод с вербовкой в 2003 году представителями Ш. Басаева потенциальных камикадзе из числа прихожан Московской соборной мечети должен стать как печальным уроком для духовенства, так и серьезным стимулом усилить работу с верующими.
| [1] | Хотя термин "джамаат" сам по себе означает лишь общину мусульман, в постсоветской России он получил значение неофициальной или подпольной общины сторонников "чистого ислама" |
Источник: интернет-журнал "Новая Политика"
