Язык нацизма и его дискурсивное пространство

Идеология мультирасизма и, в частности, нацизма – не локальное, но исторически протяженное явление, оно занимает важное место в культуре европейского модерна. В связи с этим исследование языка нацизма (nazi language) требует анализа ряда культурных кодов, определяющих не только отдельные ультраправые идеологии и доктрины, такие как расовая теория третьего рейха, но и господствующий дискурс западной общественной мысли, сохраняющийся в качестве такового на протяжении последних нескольких веков.

Языковые факты, предоставляемые исследователю нацистско-расистскими нарративами, обладают некоторой исторической изменчивостью. Поэтому ограничение исследуемого материала рамками только одного периода – например, периода 1930-х – начала 1940-х гг. в Германии (время безусловного "расцвета" идеологии) – было бы совершенно не достаточным. Чтобы рассмотреть развитие наци-языка в исторической динамике, необходим сравнительный анализ языковых фактов, взятых как минимум на двух синхронных срезах – например, в 1930-40-е и 2020-е гг., то есть, связанных с периодами третьего рейха и современного атлантизма. Это задача первого этапа работы; на следующих этапах неизбежен анализ языкового материала всей эпохи колониализма.

При сравнительно-хронологическом подходе очевиден двухуровневый характер исследуемого явления. С одной стороны, выделяется парадигмальная, устойчивая для всех исторических контекстов семантика мифа превосходства, его "денотат". С другой стороны, прослеживаются колебания в семантике и изменения в синтагматике нацистских нарративов в период, прошедший между германской борьбой за "восточные колонии" (и за первую "евроинтеграцию") – и британско-американской программой глобального неоколониализма.

Существует несколько очевидных отличий между наци-нарративами периода гитлеризма и периода позднего атлантизма. Во-первых, в 1930-40-е идеологический вектор нацизма определялся в основном расово-этнической темой, с которой в рамках геббельсовской пропаганды был сцеплен мотив "культурного вырождения". Так, например, в известной брошюре "Недочеловек" ("Der Untermensch") [7], подготовленной коллективом пропагандистов СС, отдельный раздел посвящен "дегенеративному искусству недочеловеков", сравнению восточных "уродливых образов" и арийских "возвышенных типов".

В атлантистском варианте нацизма к расово-этническому маркеру "унтерменшей" добавляется мультирасистский фон, связанный с политикой "глобализма стандартов" и одновременно "сегрегации народов" (попытки изоляции русских, сербов, персов, китайцев и др.). Во втором случае высокую частотность употребления получают,с одной стороны,такие понятия как "ось зла", "авторитарное мышление", "угроза цивилизованному миру"1Или "несовершенство политических институтов", которые, с точки зрения технократического глобализма, не зависят от культурно-исторических и национальных особенностей общества , а с другой стороны – "устойчивое развитие", "вызовы времени", "правильная и неправильная стороны истории". Эти два ряда идиом в совокупности создают мессианский атлантистский нарратив, описывающий борьбу с мировым злом ради метафизически и фаталистически понятого прогресса ("прогресса всего", Прогресса с большой буквы, который сам себе и цель и критерий). Причем жертвы такой борьбы представляются как неизбежные сопутствующие потери в ходе развития человечества.

В условиях третьего рейха такая глобалистская риторика еще не успела достичь отчетливых проявлений, поскольку развитие германского колониализма и нацизма после Версальского формата происходило на континентальном, а не на трансконтинентальном уровне, и отчетливый глобалистский вектор мог возникнуть лишь после решения гитлеровской Германией ее "восточного вопроса" и завершения колонизации славянских стран. Это существенное семантическое отличие двух исторических вариантов nazi language.

На уровне синтагматики различия между периодами 1930-1940-х и 2020-х гг. проявляются в способах построении базовых идеологем.

В нарративах обоих периодов наблюдается градация национально-культурных субъектов – деление на тех, кто разделяет "цивилизационные ценности Запада", и тех, кто представляет для них "угрозу". Но при этом гитлеровском варианте существует простая двухэлементная модель: "мы" и "они". С одной стороны, благородные европейцы, с другой – "гунны", "выродившееся отребье", из чего следует призыв "Европа, защити себя!" (подразумевается: защити превентивно и любыми средствами).

В атлантистском варианте градация культур и народов трехэлеметная. Она основана на либеральном нарративе толерантности, включающем осуждение ксенофобии и уважение к "Другому" – представителю другой нации, культуры, конфессии или носителю иных взглядов2Носителю "иных взглядов", но не иных базовых ценностей: последние непременно должны оставаться атлантистскими . Но принципиально важно, что восприятие Другого как объекта толерантного отношения не только демонстрирует, но и заведомо предполагающем избирательное применение.

Существенной особенностью "терпимости к Другому" в языке либерал-нацизма является расщепление значения понятия "Другой" на два совершенно разных варианта: один, официальный, подразумевает приемлемого, "желательного Другого", другой, неофициальный, подразумевает "нежелательного Другого", то есть, не попадающего в зону толерантности. Например: традиционного, патриархального, "отсталого", либо "популистского", либо совмещающего обе тенденции, но, так или иначе, не поддающегося вестернизации, культурно не сводимого к глобалистским стандартам и ценностям, а потому якобы "агрессивного" и "опасного".

В связи с этим такой носитель подлинной альтернативы, "нежелательный Другой" может быть определен и посредством выражения "другой Другой" – в отличие от обычного Другого, который в либеральной риторике всегда является положительно маркированной фигурой. На примере отношений с обычным Другим демонстрируется мнимая цивилизованность западного общества.

Вместе с тем "нежелательный", неприемлемый, другой Другой, – как правило, подлежит поэтапному устранению, ликвидации. Решение этой задачи имеет программный характер, являясь в том числе и бизнес-проектом. Так, например, американский сенатор Линдси Грэм в ходе встречи с президентом Украины Владимиром Зеленским в 2023 году заявил: ситуация, при которой "россияне умирают" (от рук киевского режима – А.Щ.) является для США "наилучшим финансовым вложением" [1].

В итоге на месте классической бинарной системы колониалистского мифа "я – Другой (варвар)" в атлантистском варианте нацизма находится тринарная: "я – Другой (допустимые отличия) – другой Другой (варвар/недопустимые отличия)". Другой другой является носителем подлинного контрдискурса, реальной альтернативы доминирующей идеологии. В то же самое время просто Другой находится в зоне допустимых дискурсивных колебанийи выступает не носителем контридеологии, но контрагентом [6, 77] – внутрисистемной фигурой, необходимой диспетчерам наци-дискурса для демонстрации свободы мнений. Это и есть двойная разделительная линия. Одна ее часть демонстрирует мнимую толерантность, другая в это же самое время осуществляет прямо противоположную функцию.

Отправной точкой антлантистского наци-дискурса является строгое разделение между субъектами, которые входят в зону "толерантности" (в одобряемых границах) и теми, которые в нее не допущены. На публичном уровне сам факт этого разделения либо вытесняется из пространства коммуникации либо оформляется как акт культуры отмены. На непубличном уровне эквивалентом отмены становится физическая ликвидация "другого Другого" – например, русского населения на Украине (включая священников) силами ВСУ или сербов в Косово силами контингента НАТО KFOR.

Таким образом, нарратив толерантности представляет собой вставной, "зеркальный" компонент идеологии, имитирующий несвойственный ей демократизм. В классической риторике использованию этого идеологического инструмента соответствует прием Contrarium – фигура временного "противопоставления" основному тезису в ходе рассуждения [8] .

Наци-дискурсы третьего рейха и панатлантизма имеют и другие отличия. Для первых характерны идеи "расовой чистоты", евроисключительности, а также техницистская идея "порядка". Они создавали семантические основания гитлеровского проекта, на смену которой впоследствии пришел панатлантистский проект. Указанный дискурсивный режим в первом случае вводился волевым решением правящих групп и пассивным согласием обывателя. Во втором случае используются технологии репрессивной плюральности, характерные для модели так называемого "открытого общества" (по определению Карла Поппера), с его дисциплинарной властью (в терминологическом значении, установленном Мишелем Фуко [5]).

Таким образом осуществляется неолиберальный апгрейд нацистско-расистского проекта, который ведет к его усложнению и превращению его репрезентации из одно-двух (как в нацистской "классике") по крайней мере в четырехшаговый процесс.

Первый шаг – это эскалация плюрализма3Данная эскалация закономерно порождает перформативный парадокс: "По поводу плюрализма двух мнений быть не может" , культивирование межчеловечеких отличий, возникших не спонтанно, но имеющих сконструированный, проектный характер. Бесконечное умножение "точек зрения" порождает столь же бесконечный и неразрешимый "конфликт интерпретаций" [4], который самим фактом своего наличия подпитывает идентичность либерального обывателя.

Второй шаг – переход от плюрализма к нигилизму. Он совершается тогда, когда реципиент понимает, что рациональный выбор в условиях бесконечного и бесплодного многообразия вариантов невозможен. Понимая это, он впадает в состояние растерянности и фрустрации, и от смыслового вакуума плюрального "изобилия" скатывается к другой крайности – нигилизму. Когда невозможен выбор одной из точек зрения, приходится отрицать сразу все.

Нигилизм с его Umwertung – "переоценкой", переворачиванием ценностей, как и нацизм, представляет собой отдельное историческое явление, а не просто составную часть определенной идеологии. "Не Ницше изобрел нигилизм; нигилизм – это исторический процесс, и Ницше является лишь его свидетелем", – говорит Поль Рикер [4, 593]. Но со временем движение от релятивизма к нигилизму перестает быть только глобальным культурно-историческим явлением: оно приобретает локальные и ситуативные формы, в которых перерождается в социал- и политтехнологию, в повторяющийся кольцевой сюжет4Такого рода кольцевые сюжеты характерны для циклов идеологического процесса, смены элит и образов правления. Можно привести в пример смену государственных форм правления по Платону или просто наиболее расхожую модель "диктатура-реформы-смута-диктатура". .

В самоописании атлантистского наци-дискурса такой переход или лучше сказать "перевертыш", обычно подается как внутренняя критика системы, якобы добровольная и возможная благодаря демократическим институтам. Но на деле данный переход является промежуточным звеном (вторым шагом) хорошо контролируемого политтехнологического процесса, вписанного в общую идеологическую стратегию.

Третий шаг – переход от нигилизма к нацизму или другому виду расизма – вызван наступившей усталостью коллективного сознания одновременно и от плюрализма (непродуктивная свобода выбора в условиях максимальной неопределенности) и от нигилизма (тотальное внутреннее отрицание общественных идеалов, норм и институтов). Этот шаг вызван настойчивым запросом фрустрированного обывателя на идейную определенность, его потребность в простой, ясной и прозрачной модели мира, построенной в рамках какой-нибудь идеологии. Проще и быстрее всего такой результат достигается с помощью негативно маркированного образа "чужого" и образа врага: якобы достаточно устранить негативную фигуру, избавиться от нее – и тогда желанная ясность и позитивное развитие общества гарантированы. Такой тезис привлекает своей простотой, особенно в случае длительной коллективной фрустрации. Так возникают психологические предпосылки для нового идейного и психологического перехода: от тотального неверия и недоверия – к мифу превосходства, вседозволенности и легитимации социального насилия. Именно в этот момент пустота нигилизма заполняется ультраправыми концепциями, заранее выращенными в политической "пробирке".

Существенная особенность таких идеологических моделей, в отличие от "классики" третьего рейха, заключается в том, что они имеют проектный характер. Эти модели культурспецифичны, поскольку изначально создавались для радикалов Восточной Европы, то есть, окраины западного мира. В этой среде внешний семантический слой наци-дискурса выглядит особенно ярким, эмоционально нагруженными и приобретает почти религиозный оттенок. Функционирование восточно-европейского наци-дискурса поддерживается непреложной верой в непогрешимость западноевропейских институтов и ценностей. При этом исповедание либерал-расистской догматики, по мнению восточноевропейских провинциалов Запада, открывает для них некие социальные лифты в глобальной системе.

Окраинные нацисты – змагары, бандеровцы, преемники усташей, либерал-активисты навальновского или пашиняновского толка и т.п. – чувствуют себя церберами "цивилизованного мира". Именно с этим ощущением связан сакральный аспект нацизма, более ощутимый на окраинах Запада, нежели в его центре, где нацизм в целом более расчетлив и технократичен. Эта сакрализация формирует готовность окраинных "новых" европейцев и постсоветских этноцентриков служить пушечным мясом в противостоянии Запада с его цивилизационными оппонентами. Так выглядит квазирелигиозная семантика современного "проектного" нацизма.

Наконец, четвертый шаг – это расщепление наци-дискурса на две составные части, обнаружение риторического "двойного дна", что делает его семантическую структуру похожей на детскую переливающуюся картинку. Рядовой "пользователь" идеологии не замечает этой особенности, так как погружен в символическое пространство наци-мифа и лишен необходимой степени рефлексии и отстраненности взгляда.

Достижение эффекта избирательного зрения – и есть одна из задач нацистских культур и политтехнологов. Сначала младонацистов из числа новых европейцев и постсоветских этноцентриков резко толкают вправо. Неофициально, на уровне перформативных речевых жестов, а не буквальных формулировок, – им посылают месседж следующего содержания: де факто нацизм актуален, востребован, это "новая" или даже "новая старая" нормальность. Заказчикам этот ультраправый вектор необходим для чрезвычайного управления: "оранжевых" переворотов, вооруженных конфликтов, террористических актов, создания околонатовских ЧВК ("ВСУ", "Азов" и проч.) и иных структур (СБУ, ГУР, мелких террористических групп вроде неонацистов-власовцев из так называемого "Русского добровольческого корпуса"5РДК (Русский добровольческий корпус) – террористическая организация, запрещенная в РФ, неонацисты русского происхождения, воюющие на стороне украинского бандеровского режима. Структура была официально оформлена в августе 2022 года и вошла в состав ВСУ. В 2023 г. члены РДК участвовали в нападениях на мирных жителей Белгородской области .

Но рано или поздно формат дискурса меняется. Выясняется, что нацизм якобы "всегда осуждался цивилизованной общественностью", а новые адепты "переступили черту дозволенного" и т.д. На ранее ангажированных новых европейцев начинают возлагать вину за все провалы и неудачи, одновременно стремясь сбросить ранее взятые обязательства, как финансовые, так и политические, принося их в жертву компромиссу с оппонентами.

Также неожиданно выясняется, что новые "новые европейцы" оказались не достойны помощи "цивилизованного мира", поскольку проявили себя как слишком коррумпированные и слишком радикальные. Вначале этот тезис вскрывается в медиасфере, затем расходится в массах. В этот момент оказываются весьма кстати соответствующие тату и нашивки, в ход идет большое количество фото и видеороликов о служащих нацистских формирований, которые позируют со свастиками, рунами и портретами Гитлера.

Разумеется, настоящие нацисты, представители так называемого "цивилизованного мира", не демонстрируют свастику, в отличие от своих подручных, и условный Жак Боррель резонно, как ему кажется, дает понять: на мне нет свастики, значит, я не нацист... Именно благодаря этому трюку ключевые фигуры "цивилизованного" нацистского сообщества со временем ускользнут от ответственности, а рядовые члены организаций, созданных ими на местах, так и не получат вожделенный пропуск в сердце западной цивилизации "сверхлюдей". Им это обещали, но кто же выполняет обещания, данные туземцам?

Окончательное расщепление наци-дискурса происходит тогда, когда политические наемники западных центров капитала осознают себя сакральной жертвой атлантизма. В этот момент по законам классического сказочного сюжета, карета неумолимо превращается в тыкву: месседж "интеграции" подменяется набором заведомо невыполнимых требований, что вызывает у хунвейбинов атлантизма когнитивный диссонанс и психологический шок ("Почему Украину не берут в НАТО и ЕС?").

Таких четерехфазовых циклов может быть сколько угодно, причем модели, отработанные в одном регионе, эффективно используются и в других (Польша, Прибалтика, Украина, западная Белоруссия, Молдавия – и это только в Европе).

Теперь непосредственно о семантике nazi language.

Как для атлантистского, так и для гитлеровского вариантов наци-языка характерно кастовое восприятие обществ и культур, что напрямую отражено в их лексике. Например, в украинских СМИ легко встретить такие эпитеты как "дегенераты", применяемые к жителям России (в российских медиа аналогичных антиукраинских определений нет), и это не просто эмоциональный стикер. Глава ГУР МО Украины Кирилл Буданов в интервью западным СМИ, открыто признается: "После победы поеду в Севастополь, это мой родной город. Работы будет очень много. Мы получили 3 млн людей, которые жили под пропагандой РФ. Это видоизмененные люди, которых ждет физическое уничтожение за их поступки" (курсив мой – А.Щ.) [2]. Здесь примечательно и само обещание физически уничтожить три миллиона человек и его мотивировка: "видоизмененность". Иными словами, для Кирилла Буданова жители Крыма перестали быть представителями вида homo sapiens. Даже авторы гитлеровской расовой теории не отказывали представителям, как они полагали, "низших рас" в праве считаться людьми.

Современный наци-язык легитимизирует охоту на "врагов" демократических ценностей в лице крупных социальных и субнациональных общностей, а также программы их уничтожения экономическими, культурными и военно-политическими средствами. Поэтому в качестве важной семантической доминанты в современном наци-языке присутствует образ исторического врага и нарратив дискредитации своих же собственных жертв – русских, сербов, православных (так называемый виктимблейминг).

Наци-язык репрезентирует содержащееся в нем мировоззрение не как идеологию, но как универсальные "ценности цивилизации" и "естественный взгляд на вещи". В рамках этой абсолютизирующей оптики его ключевые тезисы неизбежно догматизируются, сакрализируются и автоматически выводятся из зоны допустимых дискуссий.

Здесь стоит подчеркнуть, что наиболее эффективной является именно та идеология, которой удается обойти критические фильтры и натурализоваться – то есть, заставить воспринимать себя не как идеологию, но как набор "естественных" воззрений, продиктованных якобы "логикой самой жизни". Именно поэтому наци-язык позиционирует свою дискурсивную среду как пространство, свободное от идеологии, основываясь на якобы имевшей место после завершения холодной войны деидеологизации мира, что на самом деле совершенно не соответствует действительности. Напротив, в постсоветскую эпоху идеологизация мира многократно возросла. Это произошло в связи с тем, что либерал-нацизм и его более окультуренный вариант, либерал-расизм, – закрепили за собой статус сверхмировоззрения, которому нет и не может быть альтернативы. Таким образом возник эффект "единственной идеологии". Это гораздо более высокая степень идеологизации, чем та, в рамках которой проходило противостояние двух систем и соответствующих им двух крупных идеологий – и это не считая идеологий более мелких, которые еще не были полностью поглощены более мощными конкурентами.

Современные локальные формы расизма и нацизма, имеющие свои региональные особенности – это варианты той самой, инвариантной "единственной идеологии".

Истины либерал-нацизма и либерал-расизма никогда не были научно доказаны; тем не менее, они были объявлены непререкаемыми и единственно возможными (отсюда, в частности, происходит идея "конца истории" Френсиса Фукуямы). Те, кто такие альтернативы все же пытается предлагать, подвергаются обструкции и маргинализации в рамках культуры отмены, а также судебным преследованиям и, когда речь идет о целых нациях и странах, – прямой военной агрессии.

Семиотическая система nazi language – двухуровневая, в ней выделяется ядро (порождающая семантика) и периферия – защитный концептуальный слой или "защитный пояс нацизма". Защитным он является потому что маскирует ядро с помощью философии естественного права, доктрины "свободного рынка" и системы эвфемизмов, состоящей из ряда социально-политических идиом. С помощью этих идиом корректируется весь дискурс. Например, классическое для нацизма понятие "культурно-историческая неполноценность" заменяется на более нейтральное "несоответствие демократическим стандартам", имеющий точно такое же прагматическое содержание. Аналогичным образом термин "цензура" заменяется терминами "культура отмены" и "деплатформинг", термин "реальная демократия" – термином "популизм", а понятие "идеологический враг" – понятием "авторитарная личность" и т.д.

Периферийный, защитный слой нацистско-расистского языка ("защитный пояс") состоит из дискурсов с разной генеалогией, в основном связанных с разными модификациями либеральной идеи, а иногда даже и с какими-то явлениями левой мысли.

В числе защитных (либеральных) или, иначе говоря, периферийных дискурсов нацизма следует назвать:

Посредством защитного пояса осуществляется мимикрия наци-языка под якобы нейтральный и существующий сам по себе язык "либеральных ценностей" (liberal values), на деле являющийся неотъемлемой частью nazi language. Задача этой мимикрии – выработка иммунитета по отношению к любой критике и одновременно с этим – культурная и политическая экспансия. Нацизм и расизм за счет либеральной и левой риторики стремятся расширить свое символическое пространство в рамках общего пространства культуры.

Также разные политические языки – включая и левые – используются для расширения социальной базы, создавая эффект плюральности, но этот эффект никогда не влиял на реальные политические решения. Например, "антикапиталистическая" риторика борьбы с плутократией и защиты прав рабочих в третьем рейхе, заметная на первом этапе развития НСДАП, была связана с именами Отто и Грегора Штрассеров, представлявших якобы "левое" крыло в НСДАП. Но как только Адольфу Гитлеру удалось добиться поддержки крупного капитала и старой аристократии, "рабочий вопрос" сразу стал третьестепенным, уступив место либерально-рыночному подходу, а от "неудобных" братьев Штрассеров быстро избавились. Отто в 1930-м году был исключен из НСДАП и отправлен в изгнание в Чехословакию, а Грегор в 1934-м году был убит в ходе так называемой "Ночи длинных ножей" – гитлеровской расправы с внутрипартийными оппонентами.

Аналогичным образом петлюровские пропагандисты в ходе Гражданской войны любили подчеркивать, что они "тоже" выступают за "радяньску владу" (советскую власть в их собственном понимании), хотя исповедовали при этом ультраправую идеологию.

В других нацистских и фашистских движениях социальная тема также никогда не подкреплялась и не подтверждалась реальными шагами и решениями.

В годы холодной войны в Европе в пику советской пропаганде западный истеблишмент курировал прирученные левацкие течения, тогда как в Латинской Америке, напротив, противопоставлял самостоятельным левым движениям (в частности, философии и теологии освобождения) ультраправые позиции и фигуры, такие как Аугусто Пиночет.

Сегодня процесс поглощения и ассимиляции наци-дискурсом других идеологических языков идет намного активнее, чем в ХХ веке. Это позволяет управляющему классу метрополий в ряде случаев перейти от одномерной полицейской модели управления к режиму контролируемой оппозиционности. В связи с практикой такого поглощения можно считать уже свершившимся фактом рождение феномена "бывших идеологий" – то есть, превращения подлинных идеологий в идеологические маркеры.

С конца ХХ века как "правые", так и "левые" идеи работают как идентификационные маркеры, как "крючки" или способы "окликания" обывателя, помещающие его под тот или иной флажок на идеологической карте. Эти идеологические симулякры уравновешены друг другом; они формируют псевдоконсенсус и легко адаптируют любую систему взглядов к господствующей либерал-нацистской метаидеологии, но при необходимости мгновенно отбрасываются.

С помощью такой языковой системы можно высказывать любые суждения, но необходимо добавлять к ним кодовые слова и идиомы, связывающие их с главным дискурсом, такие как "российская угроза", "авторитаризм", "попрание норм международного права". Если же сакральные тезисы о "врагах европейских ценностей и европейской цивилизации" не озвучиваются, то автор критического высказывания объявляется "пропагандистом", "агентом Кремля" и устраняется из публичного пространства, в том числе и непосредственным выключением микрофона.

Другими словами, допустимо все, что не противоречит ядру господствующей метаидеологии. Но это ядро как раз и состоит из расистских догматов.

Автор

Аннотация

Ключевые слова

Список литературы

Данные