Песнь Атлантиды
В 1974–1975 годах во время рейса научно-исследовательского судна "Михаил Ломоносов" сотрудник Института океанологии С. Маракуев фотографировал под водой дно в районе горы Ампер, расположенной в Атлантическом океане, западнее Гибралтарского пролива, на широте 35° севера и долготе 13° запада.
На фотографиях просматривалась каменная кладка, напоминающая фундамент какого-то сооружения. Если приглядеться внимательно, можно было различить комнаты разрушенного дома и арку ворот. Возникло предположение, что это остатки таинственной Атлантиды, описанной Платоном две тысячи лет тому назад. Позже суда института неоднократно проходили над этой горой, пытаясь доказать или опровергнуть, что именно здесь находилось легендарное государство атлантов.
Впервые я увидел эхолотный профиль древней цивилизации, исчезнувшей под атлантическими водами, в 1979 году, в 30-м рейсе научно-исследовательского судна "Академик Курчатов". Я был молод, мне было очень интересно хоть как-то, пусть не располагая новейшим оборудованием, прикоснуться к одиннадцатитысячелетней тайне. На эхолотной ленте мне виделись остовы дворцов и храмов, даже казалось, что жизнь там не совсем исчезла. Может, в развалинах древних жилищ поселились какие-либо живые существа, например, дельфины? Ведь собрано немало доказательств их разумности, многое известно об их способностях, и трудно отделить правду от вымысла, когда слышишь о том, что они понимают человеческий язык, могут разговаривать между собой, а иногда влюбляются в девушек, живущих на побережье.
Так вот, пришли мы на Ампер, сделали небольшой промер и на тросе опустили фотоустановку, посмотреть, какое там дно. Начали поднимать фотокамеру. Не прошло и минуты — оборвался трос, хотя был он совсем новый. Бросили драгу, чтобы взять образцы базальтов. Лежим в дрейфе, тянем драгу; начали выбирать — через несколько минут трос лопнул, драга — на дне.
Ладно, всё бывает в жизни. Решили на следующий день спустить подводный аппарат "Пайсис". Всё же хочется посмотреть, какая она, Атлантида! Опускаем; аппарат погружается под воду, через 15 минут поднимается — на один из винтов накрутился трос с остатками рыбацких сетей. Так мы и ушли, потеряв двое суток, фотокамеру, драгу, покалечив "Пайсис" и ничего не узнав об Атлантиде. Уже тогда на судне начали поговаривать, что неспроста всё это, что кто-то обитает в морской глубине и охраняет Атлантиду, отбирая у нас приборы.
Проработали мы тогда три месяца в Красном море, идём домой, в Калининград, и опять — через эту гору. Решили остановиться и перешибить-таки нашу невезучесть, посмотреть, что же там, на вершине горы Ампер.
Поднимаем "Звук" — подводный необитаемый буксируемый аппарат для исследования океанского дна с помощью телевизора, эхолота и локаторов бокового обзора. Буксировочный кабель, проверенный на борту, "затёк" во время спуска, эхолот не сработал, и аппарат стукнулся о дно. Разбили телекамеру, поломали эхолот. Так окончилось моё первое посещение Атлантиды.
Я приплыл туда вновь в экспедиции "Витязя" зимой 1982 года. Рейс для судна был первый, испытательный. Отработали сначала у острова Кипр на полигоне Пафос. По легенде, именно здесь из морской пены родилась богиня Афродита.
Погода нам благоприятствовала. Зимой в Средиземном море очень хороши восходы и закаты солнца, когда можно наблюдать всю палитру красок, самые нежные их сочетания. Ночи тихие, звёздные, и, как венец звёздного неба, на западе невысоко над горизонтом стоит, голубым светом отражается в воде Венера, самая красивая планета Солнечной системы, получившая имя самой красивой богини Олимпа. Одним словом, тишь и благодать!
В конце рейса у нас по программе были исследования всё той же горы Ампер с Атлантидой и атлантами, ломающими наши приборы и аппараты. Но только вышли мы в Атлантику — шторм семь баллов, ветер западный — "мордотык". "Витязь" упирается своими шестью тысячами лошадей обеих машин, дрожит как живой, еле выгребает, вперёд идёт со скоростью черепахи, будто чувствует что-то недоброе. Пришли на гору — качает. Подводный аппарат хотели спустить — нельзя, качка сильная, при спуске разбить можно. Спустили необитаемый буксируемый аппарат "Звук–4М". Кабель-трос перекрутился, кое-как назад достали. Драгировать стали — опять драгу утопили. Даже дночерпатель "Океан" на океанском дне остался. Тут уже многие Посейдона стали вспоминать. Посейдон, по легенде, основал Атлантиду, и дети его были первыми её царями, он же оберегал эту страну и покровительствовал атлантическому народу. Вот и пошли по судну слухи, что сам Посейдон — бог морей и океанов не пускает нас туда.
Правда, в первом рейсе на борту были специалисты по течениям: Иван Михайлович Овчинников и Толя Ткачук. После всех наших неудач попробовали они поставить буй с вертушками для измерения скорости и направления течений. Буй поставили, вертушки через каждые 15 метров нацепили. Через сутки подняли, и оказалось, что течения там целый слоёный пирог образуют: вверху ветровое, на глубине от 15 до 45 метров — Азорское, а под ним ещё противоположно направленное и вокруг горы завихряющееся. Вот всё это и закручивало наши забортные приборы и аппараты. Ко всему этому, дно изрезанное, вулканического происхождения и из-за течений совсем без осадков. Тросы наши цеплялись за базальтовые выступы и, попадая в трещины, рвались.
Течения, конечно, многое объяснили, только не до конца. Кроме упомянутых случаев поломки аппаратуры были в первом рейсе и другие: сальник правого распредвала стал воду пропускать, водолазный колокол опустили — груз оторвался, чуть было водолаза насмерть не убил, радиолокатор из строя вышел, не говоря уж о мелочах…
Но вернёмся во второй рейс. Тут придётся кое-что объяснить. Эхолот на "Витязе" имеет звуковой преобразователь. При посылке звука раздаётся щелчок из репродуктора, а потом с промежутками времени в зависимости от измеряемой глубины звучит отражённый эхосигнал. Если рельеф расчленённый, гористый, то на основной эхосигнал накладываются эхошумы различной тональности.
Моя вахта была с четырёх до восьми утра. 22 февраля в шесть часов по Гринвичу стою я на промерной вахте в эхолотной. Море штормит, три-четыре балла, солнце ещё не взошло, но уже светает. "Витязь" ходит галсами над Атлантидой — промер делает. День самый обычный, в эхолотной, кроме меня, никого нет, тихо, только эхо от дна из репродуктора эхолотного самописца раздаётся. И вот в этих эхошумах, показалось мне, появилась определённая закономерность, даже, я бы сказал, мелодия, не слышанная никогда ранее. Я приписал это своему воображению, фантазии. В те дни я как раз читал гомерову "Одиссею", а Одиссей после окончания Троянской войны плавал здесь, за Геркулесовыми столбами, проходил мимо острова сирен и слышал их сладкоголосое пение, от которого, по легенде, многие моряки сходили с ума и, бросаясь в море, погибали.
Отстоял я свою вахту и забыл об этом. Рейс наш закончился удачно. Домой пришли, научный материал получили, отчёт написали и на учёном совете защитили.
В 1983 году я сходил в Арктику — нормально, без особых приключений. А в 1984-м попал в седьмой рейс "Витязя", целью которого было изучение подводных гор Средиземного моря и восточной части Атлантического океана. Вышли из Новороссийска, прошли Чёрное, Мраморное и Эгейское моря. Зашли в порт Пирей, в десяти километрах от Афин. Съездили в Акрополь, побродили по Агоре, даже потрогали развалины самого большого сооружения античной Греции — храма Зевса Олимпийского, построенного в 131–132 гг. нашей эры.
Наиболее интересным в Афинах мне показалась бронзовая статуя Посейдона с мыса Артимисион на острове Эвбея (460 год до н. э.), выставленная в национальном Археологическом музее. Основатель Атлантиды, которую мы собирались искать и исследовать, предстал перед нами обнажённым атлетом 35–40 лет. Олимпийски спокойное лицо обрамлено небольшой бородой. Вьющиеся волосы чуть прикрывают высокий лоб. Глаза смотрят вперёд спокойно и строго. Прямой нос и сжатые губы делают лицо аскетичным. Такими я по сей день представляю атлантов, жителей Атлантиды.
На обратном пути из Афин на корабль нам около получаса пришлось ожидать поезда на платформе железной дороги, соединяющей Пирей с Афинами. На противоположной стороне платформы стоял парень 25–30 лет, среднего роста; чёрные волосы и борода, мягкие, плавные черты лица как бы подчёркивали его склонность к задумчивости и лёгкой грусти. Это был уличный музыкант: в руках он держал флейту, а на земле лежала кепка, куда прохожие кидали монеты. Мелодия, которую он играл увлечённо и артистично, показалась мне тогда народной и очень древней. Это была музыка мягких зелёных холмов Греции, музыка тихого штилевого моря в предрассветные часы, из которого вышла богиня любви Афродита, музыка, немного грустная, как воспоминание о чём-то хорошем, добром, но давно прошедшем. Казалось, мягкий голос флейты рождался среди разрушенных дворцов и храмов, в которых уже никто не живёт, и только море у их подножья, лаская остовы колонн, о чём-то говорит с ними. К сожалению, скоро подошёл поезд, и мы уехали. Но, пока добирались до корабля, мелодия звучала и звучала во мне.
После Греции мы работали в Тирренском море на подводных горах Верчелли и Вавилова, зашли в Италию, а затем полным ходом пошли в Атлантику, к горе Ампер. Пройдя Геркулесовы столбы в Гибралтарском проливе, уже через сутки мы были в водах, омывающих Атлантиду, охраняемых Посейдоном от посторонних глаз и окружённых тайной.
Опять промер и вахта с четырёх до восьми часов и с шестнадцати до двадцати. На утренней вахте эхолот немного закапризничал, глубина прописывалась плохо, эхосигнал приходил рассеянный, но порядок и тональность звуков из эхолотного репродуктора складывались в уже знакомую мелодию. Она была очень похожа на ту, что я слышал на платформе, ожидая поезд Афины — Пирей, ту, что играл на флейте уличный музыкант. Те же грусть и мягкость, и воспоминание о прошлом, и даже шёпот морских волн, омывающих развалины древнего города…
С восходом солнца эхолот заработал нормально, и звуки стали обычными ритмичными эхосигналами от океанского дна.
Так второй раз в одном и том же месте Атлантического океана, на горе Ампер, я слышал мелодию, рождённую в Атлантиде, — голос страны, исчезнувшей в водах тысячи лет назад.
Эсмеральда
Шёл 1969 год. На Балтике, где мне тогда довелось плавать, было полно парусников. Это были корабли разных стран и континентов, разного назначения и самого разного возраста. Ловили в свои паруса ветер норвежцы и шведы, рыбачили поляки, латыши, эстонцы, финны. Немецкие военные ребята учились мореплаванию, а российские баркентины со звёздными именами "Кодор", "Сириус", "Вега" крейсировали вдоль песчаных и скалистых балтийских берегов, между зелёных островов Зундского архипелага.
Я плавал матросом на "Сириусе", небольшой трёхмачтовой баркентине, построенной в Финляндии двадцать лет тому назад. 450 тонн водоизмещения, около тысячи квадратных метров парусов и три тридцатиметровые мачты. В нормальный ветер мы несли до пятнадцати парусов: кливера и стаксели на бушприте; фок, марселя, брамсели и бомбрамсель, косые грот и бизань составляли простенькое платье шхуны-барка "Сириус". В хороший ветер баркентина давала до десяти узлов и не казалась Золушкой в балтийском "бальном зале", среди коронованных особ, сверкавших позолотой бортов, трепещущих огромными лиселями, — среди барков, кораблей, фрегатов, плававших тогда в Балтийском море.
Сентябрьская ночь была полнолунной, моргали маяки Готланда, дул обычный ветер от веста, неся с Атлантики стаю рваных облаков, иногда проглатывавших луну, светившую сквозь них.
Мы шли из Таллина в Выборг с попутным ветром. Дождь успел пройти, и видимость была вполне приличной для обычно туманного Финского залива. В четыре часа я принял вахту на руле. К утру по расчётам мы должны были подойти к проливу Боерке Зунд — в архипелаге Зундских островов, лежащих на подходе к Выборгскому морскому порту.
За кормой "Сириуса" на расстоянии пяти миль мелькали среди волн ходовые огни судна, идущего с нами одним и тем же курсом. Судно было парусным, и при свете луны казалось, что нас догоняет призрак в белых одеждах: "походка" его была лёгкой, скользящей. Призрак неслышно выплывал из темноты, постепенно превращаясь в стройную баркентину с чуть заваленными назад мачтами, с наполненными ветром белыми парусами. Скорость баркентины превышала нашу, и через некоторое время мы смогли прочитать название, которое, на мой взгляд, так соответствовало её облику, что другого просто не могло быть: позолоченными латинскими буквами на её носу было выведено женское имя "Esmeralda".
Она шла у нас на ветре, т. е. её паруса получали ветер прежде нас, а мы — уже с её парусов. Через полтора часа "Эсмеральда" поравнялась с нами. Начало светлеть, на мостик поднялся наш капитан; "Эсмеральда" шла по-прежнему рядом с нами, несмотря на то что узкий длинный корпус, большая площадь парусов и чистый ветер давали ей преимущество в скорости хода по сравнению с "Сириусом". Более того, она стала зарываться носом в волну и немного уваливаться в нашу сторону. Когда расстояние между судами стало меньше пятидесяти метров, ситуация стала грозить столкновением. Капитан "Сириуса", до этого любовавшийся вместе с нами изящными обводами и стройной красотой баркентины, решил немного изменить курс, чтобы избежать опасного сближения судов.
Положив руль вправо, я и бывшие в это время на палубе "Сириуса" с удивлением заметили, что судно не слушается руля, а штурвал поворачивается с большим усилием. Решив, что заело штуртросы, капитан попытался управлять судном с помощью парусов. Переместив центр парусности, мы неминуемо должны были повернуть вправо и уйти от "Эсмеральды". Но самое главное — мы увидели, что её экипаж предпринимает усилия, подобные нашим, а судно, вопреки здравому смыслу, продолжает идти прежним курсом. Создавалось впечатление, будто "Сириус" и "Эсмеральда" не желают расставаться и вполне осознанно продолжают идти вместе. При бортовой качке казалось, что они кланяются друг другу своими мачтами, а шелест парусов на обоих судах напоминал тихую беседу.
Солнце показалось из-за горизонта и отразилось от позолоченной резьбы, украшавшей форштевень "Эсмеральды", высокой и стройной. Небольшой крен в сторону "Сириуса" словно подтверждал: она слушает его рассказ. "Сириус" был чуть пониже, с плавными купеческими обводами. Он казался коренастым, способным вынести любой шторм, несмотря на то что был старше "Эсмеральды"…
Мы молча стояли на палубе, заворожённые происходящим, не зная, что предпринять, и боясь нарушить словами, обесценить красоту и сказочность этих минут. Через час мы должны были подойти к проливу Боерке Зунд, слишком узкому для прохода двух парусных судов одновременно. Не помню, сколько продолжалось наше оцепенение. Первым пришёл в себя капитан "Сириуса", подавший команду к запуску дизеля и авралу по уборке парусов. То же сделали на "Эсмеральде". Оголённые мачты парусников сделали их грустными, я бы даже сказал, почти несчастными.
Показались острова и пролив между ними. "Сириус", по-прежнему плохо слушавшийся руля, стал понемногу отставать, как будто вежливо уступая дорогу "Эсмеральде", шедшей также с опущенными парусами, под двигателем. Она всё ещё шла с креном, явно не желая расставаться. Перед самым проливом, когда "Эсмеральда" была уже впереди, мы попрощались с ней тремя продолжительными гудками. Баркентина ответила нам протяжным голосом, эхом отозвавшимся на островах. Гудок "Эсмеральды" был похож на человеческий стон прощания и печали. Вскоре мы потеряли её из виду среди финских шхер.
Вечером, придя в Выборг, мы увидели чилийскую баркентину "Эсмеральда" пришвартованной у противоположной причальной стенки. Окончив судовые дела, я сошёл на берег и завернул на причал, где она стояла, познакомился с моряками, спустился к ним в кубрик. Как водится, мы выпили за встречу и разговорились об утреннем происшествии. Оказалось, в это утро они думали то же, что и мы.
На следующее утро мы снялись с якорей. "Эсмеральда" пошла в Хельсинки, а "Сириус" — в Приморск, грузить кирпич для строительства на островах. Через год "Сириус" поставили в Ленинграде на вечную стоянку. А в Чили произошёл военный переворот, и я больше не встречал "Эсмеральду" на морских дорогах.
Позже я несколько раз навещал "Сириус", стоящий у Петропавловской крепости. Он скрипел своими бортами и, казалось, жаловался на свою судьбу и старость. А "Эсмеральда" настолько вошла в меня, что иногда, увидев стройную высокую женщину в белом, я невольно называю её этим именем. Ведь это правда, что каждое судно, подобно человеку, имеет свою душу, свой характер, свою судьбу. Так думаю не только я.
