Взыскуя Лица Твоего

"…Чтобы и вы были, где Я", или "Веселие таинств"

Сошествие Слова на землю вовлекло её в драму воспринятых или отвергнутых им благословений, однако люди и вещи не часто догадываются, что являются её участниками. Дальнее эхо той драмы отзывается в неразличимой глубине всего, что живёт, движется, покоится внутри или вокруг нас. Слово, упавшее в мир, хочет прорасти в каждом его движении, соединиться со всеми проявлениями нашего существа. Оно встречает их, отвергает, судит, бродит в нашей крови, принимает очертания событий, дел, помыслов. Всё, что имеет плоть, может стать чревом для семени, которое, поднимаясь, одевается человеческой кожей, "выстраивает свой дом" (Прем 9. 1), устраиваясь в нём, как в своём жилище. Назначение человека и состоит в том, чтобы стать утробой для семени Божия, тем живым тёплым лоном, куда сходит Свет, чтобы принять образ человеческого существования, в нём созреть и от него вновь родиться. То, что мы называем "таинством", и есть "тайна плоти" (почему-то так остро взволновавшая наших мыслителей приблизительно век назад), или чудо зачатия Слова от Духа — в нас, нами, вокруг нас.

О том, что человеческая утроба бывает сделана из гранита самой суровой пробы или, хуже того, "хлипкой трясцы", незачем и говорить. Удивительно то, что среди стольких неудач и незачатий случаются и удачи, что зерну где-то удаётся прорасти и дать плод и сочетание наших слов может сделаться Литургией, местом и временем присутствия Божия. То, что однажды "нас бо ради родися Отрочa Младо, превечный Бог" [1], принесло небывалую весть об изначальном Богоматеринстве неба и земли. В невидимом ядре всякого творения оказались скрытыми Рождество, Гробница, Обетование. Но Бог наш пришёл в мир не для того, чтобы держать всё это в секрете. Тайному с самого начала было предопределено стать явным. Вернее, не стать, а ежедневно, ежемгновенно им становиться.

Превращение мира в таинство открыло себя в Рождестве. Оно прозвенело в нас (голоса ангелов, известивших галилейских пастухов, должно быть, были сродни наречию звёзд), и наш слух не сумел обратить новизну этой вести в то, что было нам знакомо, что мы слышали до сих пор. Дальность и неприступность Бога, хотя для них нет никогда подходящих слов, сами по себе могут быть и разумению доступны. В Боге непостижима доступность и близость. Но ещё непонятней то, что эта близость может быть вызвана, "сотворена" человеком всякий раз, когда он того пожелает. Кто-то приносит хлеб и вино, произносит молитву, и пища на алтаре становится сущностно иной, исполненной Живого Присутствия. И остаётся всё той же простой, давней человеческой едой.

Принимая её, мы меняемся сами, нечто "преизбыточествующее святостью" входит в наше тело, и никакими переживаниями, сколь бы они ни были волнующе интенсивны, мы не вправе измерять меру любви или благословения, которые нам в этой пище даются. Конечно, ощущение чуда, которое вторгается в естественный порядок вещей и делает его "сверхъестественным" или, скорее, открывает его именно как чудесное в обычном, полезно для ума и для души целительно, но всё же одних ощущений недостаточно. Всякое событие внутри нас приобретает крепость тогда, когда "схватывается" верой, которую мы наследуем, и она придаёт ему стройную, ясную достоверность, облекает его в устойчивую форму мысли. Веру часто уподобляют доверию, потому что она ощущает за собой отвагу и безумие (для нас, "эллинов", безумие) прошедших некогда до нас апостолов, отцов, тысячелетий. Они утверждают то, во что сами по себе мы никогда бы не решились поверить: приношение наше принято. Вера открывает наш слух и даёт услышать то, что Бог говорит нам в каждом из таинств: молитва твоя исполнилась, она стала Моим словом. Прошение твоё услышано, оно стало Моим ответом. Твоё приношение сделалось Моей плотью, твоя жизнь — Моей.

Однако мы не можем принести больше того, что имеем. Мы произносим молитвы, когда-то сложенные святыми, но, едва смешавшись с человеческим дыханием, они наполняются убогой "начинкой" сегодняшней нашей души: пугливым покаянием, смутной ностальгией, неодолимой немотой, несмелой надеждой. Однако Бог принимает и то немногое, что мы можем дать. Он входит в эту немощь и скрывается в ней, как Он вошёл в человеческое тело и скрылся под "зраком раба", как Он сделал местом обитания Своего хлев, в котором появился на свет, солому, постеленную в Его ясли, пещеру, куда было отнесено Его убитое тело, предназначенное воскресению. Вся эта земная плоть отныне служит таинству Его пути по земле. Однако таинство прежде всего совершается в человеке, он весь, душа и тело, становится местом и "материей" освящения. Он приносит щепотку души, немного робкого упования, в обмен же получает гораздо больше того, что способен вместить. Приношения Божии, помним ли мы о том или нет, переполняют нас. Некоторым из них мы даём символические именования, такие, как "баня пакибытия" при крещении или "исполнение Царства Небесного" при Евхаристии, но реальность, стоящая за этими именами, превосходит наши способности постичь их, войти в их суть.

Но "довольно тебе благодати Моей, — говорит Павлу Господь, — ибо сила Моя совершается в немощи" (2 Кор 12. 9). Немощь человека, в том числе и немощь разума, — как "риза" или как милоть, которую набрасывает на себя дар Божий, и на этой ризе вдруг проступает икона Христа. Таинство освящения даёт жизнь этой иконе; так в крещении всякий христианин символически умирает со Христом, чтобы совоскреснуть с Ним, в Евхаристии — вспоминает "крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение" [2], и воспоминание тaинственно совершается в нём. Речь не идёт об учёном, бесплотном символизме, но о той реальности нашего существования, в которой происходит действие драмы Христовой. Принимающий крещение принимает в дар жизнь, смерть и воскресение Христа, обещая в обмен "сочетаться" Ему и следовать за Ним на всех путях своей жизни. Способен ли он остаться верным данному им (или за него другими) обещанию? Чаще всего нет, и тогда Господь вновь говорит ему в покаянии и причастии: "довольно тебе Моей благодати". Просит ли Он что-нибудь взамен? Дар безвозмезден, и всё же Бог нуждается в "веществе", в котором могли бы осуществиться Его дары (не только в вине и хлебе, но в молитвах, текстах, анамнесисе — "воспоминании" о нездешнем мире). И потому на алтарь приносится "плод земли и трудов человеческих", как говорится в Приношении Римской Мессы, и освящается молитвой благодарения. "Благодарим Тебя о всех видимых и невидимых благодеяниях, бывших на нас", откликается канон византийской Литургии.

В Церкви, как мы знаем, постепенно сложились семь таинств: крещение, миропомазание, Евхаристия, рукоположение, брак, покаяние, елеосвящение — ибо семь, говорят, священное число. Однако эта седмерица охватывает собой лишь "круг горячих точек" человеческого существования, куда в ответ на приношение веры сходит благодатный огонь, семь плавучих островков в океане благословений. Там, за горизонтом, их "плавает" гораздо больше. Но все они, по сути, сводятся лишь к единому таинству: воплощению Христа среди нас. "Тот, Кто был видим как Искупитель, отныне переходит в таинства", — говорит св. Лев Великий. Это превращение происходит непрерывно. Вся жизнь, созданная и одушевлённая Богом, предстаёт нескончаемым освящением мира. Христос — таинство всего творения, искупленного Им. "Если начаток свят, то и целое, и если корень свят, то и ветви" (Рим 11. 16). Если корень — Воплощение, то поросли его суть те деяния, в которых Божие и человеческое соединяются воедино, и сама ткань этого мира становится чревом Духа.

"Она зачала от Духа Святого", — говорит молитва о Деве Марии. Всякое таинство несёт в себе свидетельство такого зачатия, его новое возвещение, его "доказательство от благодати". С той поры, как, к изумлению всякой плоти, Слово стало плотью, взяв её из элементов мира сего, каждый из них может стать гнездом, обиталищем, плодовитым лоном для Духа. Преходящий наш мир был создан для того, чтобы служить жилищем для Непреходящего, благословенным Храмом Пресвятой Девы, Которую Бог избрал для Своих зачатий. "Ибо Ты любишь всё существующее",

по слову Премудрости Соломона (11. 25), и эта любовь, несущая благовестие Духа Святого, проникает во всё, что есть.

От Духа зачинает вода — и становится "баней" нового рождения.

Хлеб зачинает — и вот пища-тайна лежит перед нами.

Вино зачинает — и приносится в Чаше Нового Завета.

Человеческое слово зачинает — и делается Откровением Живущего.

Язык зачинает — и вновь рождается Слово среди людей.

Мысль зачинает — и открывается созерцание.

Взгляд зачинает — и невидимое являет себя.

Жест руки зачинает — и течёт Литургия.

Совесть, судящая себя, зачинает — и получает прощение.

Человеческая жизнь зачинает — и очищает себя в святости.

Земля и небо зачинают — и рай возвращается.

Кто их способен сосчитать, эти зачатия? Мир был создан как одно необъятное лоно таинств. И "Дух Божий парил над водою", — говорит первая строка Библии. В самом конце её в великом знамении является "жена, облечённая в солнце, под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения" (Откр 12. 2).

Кто она, Жена Апокалипсиса? Сион, то есть Церковь Ветхого Завета, порождающая Мессию, община первых христиан, зреющая в испытаниях, или просто Мария, дающая земную жизнь Иисусу? Ни одно из истолкований не возбранено нам; вся человеческая семья подобна женщине в родах, которая должна дать земную жизнь Спасителю. Вся земля имеет Духа во чреве и кричит от мук рождения, и Церковь присутствует при этих рождениях и называет их таинствами. Весь мир предстаёт как таинство (о. Александр Шмеман), однако средоточием таинств остаётся человек, ибо людей Бог "предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братьями" (Рим 8. 29). Когда зачинает женщина, то вместе с одним из "братьев Божиих", приходящих в мир, вновь загорается и даёт узнать себя любовь Божия, освящая собой всего человека, и не его одного, но тех, кто предназначен когда-нибудь от него родиться и дать жизнь другим. Любовь "сгущается" в тело, складывается, светится в образе Божием, запечатлённом уже на двух соединившихся клетках, ибо в их соединии реализуется замысел Божий о человеке, вся его "программа": цвет глаз, наследственность, душа. Сотворённый из "персти" и дыхания Отца, человек несёт в себе отражение Того, Кого "не могут вместить и небеса небес" (3 Цар 8. 27), и всё это даётся ему с самого начала, с первого мгновения жизни. Задумавшись об этой непрерывной череде зачатий и рождений Бога "непостижимого, недоведомого", Который приходит, чтобы обитать с нами, чтобы обрести нашу любовь, чтобы всю Свою силу отдать нашей немощи, могу лишь повторить за Иовом: "истаевает сердце моё в груди моей" (19. 27).

"Любовь от Бога", читаем мы слова ап. Иоанна в Первом Послании, но Его способ любить состоит в "младенческом", безоружном существовании среди нас. Рождественское "С нами Бог!" возвещает прежде всего, что "Бог есть любовь" (1 Ин 4. 8). Иным словом: Бог есть приношение, дар Самого Себя. Во всех бесчисленных зачатиях, которые совершаются в Божьем мире, Он "многократно и многообразно" приносит Себя всему живому и неживому, так что Его творение становится теофанией. "Тайны веры" одеваются материей и словами веры, очагами, у которых человек согревается рядом с Господом. Но дальше, за пределами тех семи, сколько скрывается невидимых освящений, но также и таинств несовершенных, погасших очагов, бесполезных, никакими родами не завершённых зачатий, скажем грубее — абортированных эмбрионов присутствия Божия в мире? Ибо любовь Божия безвозмездна и беззащитна, как ребёнок во чреве, который "жить собрался" и обитать с нами, чтобы никогда уже жизни не покидать.

Всё, что Бог благословил руками, взглядом, существованием, остаётся рядом с нами и по-своему "тайноводствует" внутри нас. Воплощение Слова стало источником неиссякаемых освящений, ключом к загадке всякой тайны творения. Преп. Максим Исповедник, вслед за св. Иустином Мучеником и другими, говорит о логосах, разбросанных повсюду, и прорастание каждого из них становится знаком любви Божией, скрытой во всей твари. Сущность всякой сотворённой вещи изначально "тaинственна", человеку остаётся лишь обнаружить её и помочь этой сущности выявить себя как таинство. Каждое из таинств церковных требует для себя вещества (хлеба, вина, воды, масла, слова, сердца, разума), потому что Бог даёт нам открыть во всякой материи (в том числе "материи мысли") её изначальную святость, память о премудрости Его в те времена, когда

…я была при Нём художницею,
и была радостью всякий день,
веселясь пред лицем Его всё время…

(Притч 8. 30).

Премудрость и святость скрыты в каждой клетке этого мира, они открываются нашему взгляду, когда мы вспоминаем об их зачатии. Во всяком зачатии Бог тайно приносит миру Самого Себя. "Сие есть Тело Моё" (Лк 22. 19), — откликается в глубине мира, в сердце вещей. Но только человек способен принять Тело и осознать себя Его жилищем. "И Мы придём к нему и обитель у него сотворим" (Ин 14. 23). Придём, но лишь к тому, кто, по слову Иисуса, "любит Меня…". Приношение не может обойтись без принятия. Основа таинства веры — в восприятии логоса, исполняющегося в человеке, то есть в собственной дарованной ему святости. Каждой из тварей святость дана изначально, она носит лик любви Божией, которая сотворила нас, но она же остаётся недостижимым, неисполнимым человеческим призванием. Святость в том, чтобы быть там, где скрыто "Мы" Троицы, или там, "где есть Я" Христово. Она есть всего лишь попытка приношения малого своего "я" Тому, Кто избрал человека как Свою обитель, Своё тело, Свой крест.

Вера говорит нам, что Слово, зачавшее нас, хочет жить в нас и стать нами. Но "свои Его не приняли", как не принимают и сегодня, и едва ли примут и завтра, и потому любовь Божия кричит от мук рождения всякий раз, когда входит в мир. В таинствах оживает эта мука рождения мира в Боге. Изредка мы можем ощутить её в себе. Но во всяком таинстве звучит приглушённо и песнь Рождества: "Яко Отрочa родися нам, Сын, и дадеся нам: яко с нами Бог!"

Дабы повсюду, где Бог остаётся с нами, были отныне и мы.