Ты не один

Александр Евгеньевич Сорокин родился в 1954 году в Москве. Окончил Литературный институт. Член Московской организации Союза писателей России. Автор четырёх поэтических книг: "Неравновесие покоя" (1993), "Стихотворения" (1996), "Изборник" (2000), "Обратная перспектива" (2005). Преподаёт русский язык и литературу в университете МАТИ им. Циолковского.

Она молчит

Люблю её, большую, малую,
зову её: Святая Русь.
Никто у сердца не украл её -
ни швед, ни немец, ни француз.

И наши бравые правители,
и диссиденты-крикуны
проходят – только их и видели, -
её не тронув тишины.

Она молчит, и в том молчании
так много смысла и огня,
как искренности – в покаянии
и прегрешений – у меня...

В метро

Он идёт по переходам
и не ропщет на судьбу
и зовёт своим народом
эту хмурую толпу.

Озирается в вагоне
беззащитно, как слепой,
замирает на перроне,
что-то слыша над собой,
что-то слыша надо всеми,
что никто не слышит тут.
На бумаге – будет время -
эти звуки оживут.

Он их чарочкой помянет
и, быть может, не одной,
но едва ли легче станет
жить под солнцем и луной.

Кто же он, откуда родом?
Уж не я ли это сам
восхожу по переходам
из подземки к небесам!
На простор из клети душной
вырываюсь, сам не свой,
забывая мир окружный
с его славой и молвой.

И подземное-земное
раздвигает берега.
Уж не здесь ли в край покоя
протекает свет-река?

На той войне

Я в смертный бой вступал во сне,
как будто наяву,
и погибал на той войне,
и до сих пор живу.

Из синевы спускаясь в ад,
в грохочущий содом,
я знал, что нет пути назад,
и не жалел о том.

Над телом павшего бойца
призывно горн играл,
а я среди живых отца
в смятенье выбирал.
Но вот уже и нет живых -
все полегли в бою,
и канонады гул затих
у мира на краю.
Но вижу: скрыт густой травой
и пулями прошит,
в беспамятстве, полуживой
один солдат лежит.

Всю ночь я просидел над ним -
настырна смерть, хитра, -
моей молитвою храним,
он бредил до утра.

И вот рассвета час настал!
И отлегло в груди,
когда явился санитар,
как ангел во плоти.

Потом мне снился лазарет
и скальпеля металл.
Хирург, прося прибавить свет,
кроил, кромсал, латал.

Сон обрывался и опять
накатывал волной:
Уже я начал забывать
того, кто звался мной.

Иного воинства уже
небесные послы
бездомной, страждущей душе
благую весть несли.

Но что-то в памяти былой
мешало обретать
всепобедительный покой
и солнечную стать.

И так, плутая в полумгле,
я вспомнил наконец:
на хирургическом столе
мой воскресал отец.

Оптина пустынь

Старец Амвросий

И шли к нему Толстой и Достоевский,
Леонтьев шёл и тьмы и тьмы других:
Среди взываний и вопросов дерзких
он оставался благостен и тих.
Не придавал учёности значенья,
всех окружал смиренной добротой.
В небесной жажде самоотреченья
одна любовь была его звездой.

Река в детство

Неугомонная Жиздра-река
у монастырского тихого взгорья
так же игрива, резва, глубока:
взору – веселье и вере – раздолье!

Я не язычник, но радость полней
здесь от такого мирского соседства:
точно в воде, отражается в ней
неискушённая искренность детства.

Паломники

Путь от Козельска вплоть до Оптиной
лежит через сосновый бор.
Всё, что мы звать привыкли родиной
и что пустили под топор,
здесь оживает в сне молитвенном
уединённого скита;
по страстным кочкам и по рытвинам
сюда стремятся неспроста.
Издалека ударил колокол
за монастырскою стеной.
Мы плоть свою тащили волоком
вдоль Жиздры, а душа стрелой
летела к радостной обители,
как будто знала наперёд:
мы в Оптиной не только зрители -
и послужить настал черёд.

У скита

Дремучий скит среди столетних сосен
врачует душу, как и век назад.
Когда апостол старчества Амвросий
на небеса был милосердно взят,
его любви лампада не погасла,
она горит у этих скромных врат.
Мы подаём послушнику на масло:
храни Господь тебя, пустынный брат.

В храме

Я сразу заметил с порога:
в убранстве церковных палат
ни пышности нет, ни намёка
на жизни бездомный закат.

А свечи – из чистого воска,
по цвету – варёный желток.
Священник читает не броско,
а так, как внушил ему Бог.

Притихла толпа у Креста,
и всё здесь смирением дышит.
Хоть совесть твоя не чиста -
молись! – и тебя Он услышит.

Под гимны церковного хора,
невидимым глазу лучом
пронзённый сквозь купол собора -
о чём Его просишь, о чём?

Монастырский сад

Двор монастырский усеян цветами.
Не обойди этот Божий цветник.
Не исцелённый годами скитаний
по закоулкам прославленных книг,
выбери лавочку в тихой аллее
и побратайся с июльским теплом.
Вот уже на сердце стало светлее,
вот уже стыдно вздыхать о былом.
Братия чинно гуляет по саду.
Здесь для паломников – подлинный дом.
Красит сестриц, проходящих в ограду,
белый платочек и длинный подол.
В келье цветочной тебе не прижиться,
но в одночасье забыть не дано
эти слезой просветлённые лица,
словно раскрытое настежь окно.
И, возвращаясь к исканиям старым,
ты разбазарить в пути не спеши
в Божьем саду обретённую даром
радость укромную кроткой души.

Бессмертник

Бессмертник мой, пускай темно, пускай!
Неприхотливый радужный цветок,
хотя бы раз под вечер намекай:
никто из нас в труде не одинок.

Кусочек солнца в розовых лучах,
с каких незнамо сорванный полей,
ты на столе засох, но не зачах,
и о поре цветенья не жалей.

И я мудрей, спокойней, тише стал,
и мне размах и пышность не к лицу.
Я всё в себе расставлю по местам,
когда вернусь к Небесному Отцу.

Июль

Не одиноко в одиночестве.
Скрипит сосна: "Ты не один.
Всем бором воздадим мы почести
задору молодых седин!"
"Ты не один", – ей вторит облако,
послав дыханье ветерка.
Гулять с землёй и небом под руку
никто не запретил пока:
Косматый камень у обочины
мне тропку указал к ручью,
и тополь в шапке позолоченной
шатром раскинул тень свою.
Лениво в поле даль распластана,
и солнце катится в зенит;
у ног, касаясь пальцев ласково,
вода студёная звенит;
а сверху смотрит бездна синяя:
И в этом храме без затей
для всех открыта сердца скиния,
я отовсюду жду гостей!

В этот миг

Как бывает свежо под утро
удивленье: ты есть, ты жив!
И находит слова попутно
захвативший тебя мотив.
Забываются все заботы,
крепнет звук, и, сливаясь с ним,
не возьмёшь ты фальшивой ноты
перед этим большим, одним,
искупительным, вольным вздохом:
Пусть багаж твой и невелик
и растрачена жизнь по крохам, -
в этот длящийся вечно миг,
даже если неуследим
от вершин до его подножий, -
всё равно для тебя един
мир – живой иероглиф Божий!