Артемий Кивович Троицкий – музыкальный критик, создатель первых в СССР дискотек, автор первых молодежных журналов, историк русского рока. Родился в 1955 г. в Ярославле, окончил Московский экономико-статистический институт. Работал в различных изданиях, на кафедре истории искусства в Институте культуры (тема "социология поп-культуры"). С 1970-х занимался организацией концертов, был одним из инициаторов "экспорта" советской рок-музыки за границу. В 1991-1994 гг. главный редактор музыкальных программ для молодежи ВГТРК. Позднее – ведущий различных радио- и телепрограмм, рубрик в печатных изданиях. Помимо авторской и редакторской работы активно участвует в музыкальной жизни.
– Первый вопрос – самый общий: каково, на Ваш взгляд, место религии в современном культурно-общественном пространстве?
– Религий много, они не одинаковы, и я по-разному оцениваю их место в мировой культуре.
Христианство – религия милая, безобидная, с историей временами прекрасной, временами ужасной, – на мой взгляд, превратилось в музейную религию. В общем, христианство – и православие, и католичество, и протестантизм – в XX и в начале XXI века не сделало ничего, чтобы поставить себя в один ряд с передовыми цивилизационными начинаниями. Как бы папа Иоанн Павел II ни старался (наверняка, он будет канонизирован, будет признан великим католиком), но, тем не менее, мне очень трудно найти в себе ресурсы, чтобы воспринять современное христианство как серьезную силу, как серьезный духовный и цивилизационный стимул. О православии я и не говорю: большевики, конечно, раздавили Православную церковь основательно, но РПЦ в ее настоящем виде – это, на мой взгляд, просто аппендикс государственной машины.
– В этом больше виноваты большевики или сама церковь?
– Я тут не специалист – я могу что-то констатировать, но мне очень трудно вдаваться в анализ явлений, с генезисом которых я не знаком хорошо. Я думаю, что, конечно, изначальный импульс был дан светскими правителями России, но, на мой взгляд, церковь не выдержала этого удара. Это при том, что был и великомученик Тихон, и православные диссиденты, но, в общем, церковь шла на позорный компромисс с подлейшими российскими властями на протяжении, по крайней мере, последних нескольких сотен лет ее истории. От этого удара, я считаю, наша церковь еще не оправилась. То же самое можно сказать и об интеллектуальном и идеологическом состоянии всего христианства. На мой взгляд, время великих христианских философов прошло. В России больше не появлялось никого на уровне Павла Флоренского или Сергия Булгакова, на Западе тоже после, скажем, Кьеркегора и Витгенштейна не было крупных философов, которые до какой-то степени продвигали бы христианскую идею. Великих христианских писателей тоже не было – по крайней мере, во второй половине XX века, и сейчас я их не вижу. И это понятно: я не виню в этом писательское или философское сообщество, но считаю, что христианство в наше время не дает достаточного стимула для того, чтобы увлекать за собой великих людей. Христианство превратилось в огромной степени в историю религии.
– Может быть, пришло время других религий?
– Мусульманство, которое на 600 лет моложе христианства, на мой взгляд, переживает аккурат тот же период, что и христианство переживало во времена инквизиции. То есть у христиан самые мрачные и кровавые времена начались примерно через полторы тысячи лет от Рождества Христова, а сейчас, на такой же временной дистанции, этот кровавый, жутковатый период переживает мусульманство. Конечно, с поправкой на особенности, присущие именно исламу, и с поправкой на мир XXI века. Эта фаза, я считаю, исключительно вредна и для всего мира, и для самого ислама.
– Можно ли говорить в этой связи об исламском "религиозном терроризме"?
– Я не считаю, что это религиозный терроризм, но, бесспорно, ислам находится сейчас на той стадии, когда его развитие вступило в крайне агрессивную, деструктивную и антигуманную фазу. Я не считаю, что вина за это лежит на самом исламе, и повторяю: такой же период переживало и христианство в Средние века. Мне кажется, что точно так же, как христиане видят период инквизиции как позорный для христианства, будущие исламские историки будут считать этот период исламских войн против остального мира позорным для своей истории.
– Но есть и политический аспект. Как существует т.н. "политический ислам", так, скажем, в России появляется "политическое православие". Это выражается в том, что многие политические деятели, от президента до чиновников, делают всяческие жесты, чтобы заявить о своей религиозной принадлежности. Что это такое, на Ваш взгляд?
– Если большевики в чем-то и были правы, то в том, что отделили церковь от государства. Я считаю, что религия – это личное, интимное дело каждого человека. Политике в религии вообще не место. Подобные явления я категорически не приемлю, они у меня вызывают аллергическую реакцию. И любые попытки церкви, будь то православие, будь то ислам, будь то протестантизм в Америке, влиять на дела государства, на политику, вообще на социум с помощью тех инструментов, которые присущи государственной машине со всеми ее гнусными привычками к насилию, манипуляциями и т.д., я категорически не приемлю.
– То есть любая религиозная риторика в устах политика должна быть исключена?
– Она допустима, если она искренна. Я считаю, что Джимми Картер был очень искренним человеком: он был крайне набожным и, в общем, вполне последовательным в своей набожности. В устах такого человека религиозная риторика была крайне органична.
– Но также и Буш говорит, что его Бог вдохновляет на "антитеррористическую войну"…
– Я думаю, что Буш не служит хорошей службы американскому протестантизму тем, что таким образом использует его риторику. Что касается ислама и политики, то здесь ситуация, кажется, предельно ясная.
Получается, что сейчас единственный, скажем так, "букет" религий, которые себя не скомпрометировали в современном мире, это восточные религии: буддизм, индуизм, даосизм. Эти религии, по крайней мере, не запятнали себя насилием – как насилием в государственном плане, так и насилием над личностью, насилием в плане искоренения неверных и привлечения новых адептов. Практика показывает, что это самые толерантные и миролюбивые религии, и поэтому в тех странах, где они доминируют, мы наблюдаем относительную стабильность и процветание, будь то Китай, Япония или Индия.
– А могут ли эти религии дать какой-нибудь позитивный культурный импульс вне своего ареала? Например, какие-то музыканты, актеры становятся буддистами, кришнаитами, при этом участвуя в общем культурном процессе.
– Я не думаю, что подобное влияние могло бы быть существенным. Несомненно, имеется определенная мода: например, американский киноактер Ричард Гир, Борис Гребенщиков в России; существует еще некоторое количество публичных людей, которые открыто исповедают, так сказать, дальневосточные религиозные ценности. Но это, конечно, капля в море. Потому что, несмотря на это, и христианская, и мусульманская цивилизации стоят по-прежнему очень твердо. Я думаю, нужно гораздо больше времени и целенаправленных усилий, чтобы некоторые принципы этих дальневосточных религий, прежде всего принцип толерантности, овладели существенной массой людей в Европе, Америке, в мире в целом.
– Вы сказали, что для Вас религиозные убеждения – это личное, интимное дело каждого человека. Но, с другой стороны, Вы говорите о возможности завоевания религией масс людей. Как это связано?
– Дело в том, что когда интимные убеждения человека охватывают миллионы и десятки миллионов людей, они становятся значительно менее интимными. Но, на мой взгляд, все мировые религии, включая и дальневосточные, находятся в очень глубоком кризисе, все они более или менее исчерпали свой позитивный потенциал.
– Значит ли это, что религиозное время прошло?
– Возможно, настало время для создания каких-то новых религий, об этом сейчас довольно много говорят. Это могут быть какие-то синкретические религии, какие-то "технологические", наукообразные религии, "кибер-религии". Естественно, традиционные религии будут этому всячески сопротивляться. У исламистов и, кстати, у наших православных это наиболее заметно: они не приемлют никакой ереси. И я думаю, это как раз религии и погубит: надо быть более гибкими, менее жесткими и догматичными, поскольку мир меняется стремительно и непредсказуемо. И то, что религии при этом остаются абсолютно зашоренными и неприспособленными к современной реальности, не свидетельствует в их пользу. Кто-то может сказать, что их несгибаемость – это верность чистоте и изначальным принципам, но я считаю, что это признак слабости, а не силы. Надо быть умнее. Отсутствие реакции – это показатель омертвения.
– Сейчас идут дискуссии о том, в каком виде преподавать религию в общеобразовательной школе. Есть серьезные сторонники преподавания Закона Божия в школах. А стоит ли вообще вводить подобную практику?
– Я считаю, что в школе надо преподавать историю человеческой мысли, а она в огромной степени включает в себя историю религиозной мысли. Ни в коем случае нельзя допускать в школах, если только это не специализированные школы, религиозное воспитание.
– Другая тема дискуссий – суд по делу о выставке "Осторожно: религия!". А недавно Марат Гельман сделал выставку, которая также вызвала негативную реакцию у некоторых верующих. Основной конфликт здесь между, с одной стороны, защитой свободы творчества, современного актуального искусства, а с другой – чувствами верующих. Кто, на Ваш взгляд, в этом споре прав и виноват?
– Мне трудно комментировать эту историю, поскольку я не видел этих выставок. Если посмотреть на этот вопрос теоретически, то я считаю, что скорее правы художники. Потому что художники действительно могут делать все, что угодно – это их право, это право свободных людей, творческих людей. И, кстати, все имеют право быть атеистами: свободу совести в России никто не отменял, и государственной религией православие, слава Богу, не считается и не является. И всякие современные фундаменталистские принципы, которые широко распространены в мусульманских странах, у нас не действуют – хотя я чувствую, что многим этого бы очень хотелось.
Дело в том, что очень многие вещи можно объявить оскорбляющими достоинство верующих: картины, книги, фильмы и т.д. При желании поводов для того, чтобы обидеться, можно найти более чем достаточно. Классический пример – это дарвиновская теория, которую до недавнего времени было запрещено преподавать в южных штатах Америки. На советском жаргоне это называется "мракобесие", и, в общем-то, я с этим термином в значительной степени солидарен.
– Но эта история началась еще несколько лет назад, когда в Манеже художник Авдей Тер-Оганьян публично рубил иконы топором. Это свобода творчества или преступная акция – поскольку икона является святыней для очень многих людей?
– Я бы сказал, что во многом это вопрос не столько качества, сколько количества. Я считаю, что имеет право на существование и атеистическое искусство и даже антирелигиозное искусство. Если художник не верит в Бога, то он имеет полное право это декларировать. Другое дело, что это можно делать разными способами. Большевики убивали священников во имя своей атеистической веры, и это, естественно, преступление. Они взрывали церкви, разбивали колокола, что, может быть, не такое уголовное преступление, как убийство, но, тем не менее, я это осуждаю. Если художник рубит иконы топором – на мой взгляд, это чрезмерно. Я не искусствовед, но мне это противно. Но, я считаю, что это не является преступлением и это не является поводом для того, чтобы подвергать художника каким-то уголовным или социальным гонениям.
– У Вас поповская фамилия. В Вашем роду были духовные лица?
– Да, я из поповской династии. Мои предки жили на севере России, то есть это Ярославль (я сам родился в Ярославле), Рыбинск, Кострома. У нас в семье существуют семейные реликвии: иконы, фотографии. Правда, уже на уровне дедушек эта традиция прервалась: дедушки у меня были по инженерной и юридической части. Но среди прадедушек и дальше было много духовных лиц.
– То есть религиозная традиция в Вашей семье иссякла именно в советское время?
– Бабушка меня окрестила в возрасте нескольких месяцев, но узнал я об этом, когда мне было восемнадцать лет. Мои родители были коммунистами, отец всегда был и остается атеистом, мать была скрытой христианкой, и эта тема никогда в семье не поднималась. Собственно, узнал я о том, что меня крестили, только после развода родителей. Сейчас моя мама в высшей степени набожна, ходит в церковь, соблюдает посты и т.д.
Что касается меня, то я человек не религиозный. Я никогда не говорю, что я атеист, поскольку считаю, что атеизм – это разновидность религиозного сознания, тем более, если говорить о т.н. воинствующих атеистах. Я – агностик. Меня всегда очень интересовала религиозная литература и философия: когда я еще в школе учился, то уже раздобывал книги на эти темы, как христианские, так и буддистские, пользуясь тем, что моя мать работала в библиотеке ИНИОНа. С исламом, правда, я никогда не соприкасался. И христианство и восточные религии меня всегда очень привлекали, но не как путь спасения, не как практическая религия – с организованной религией я никогда не имел дела. Но религия мне была всегда интересна как средоточие интереснейшей интеллектуальной активности.
