Сама жизнь

Продолжение. Начало в № 7–8/03

Белый дым

Только успели пройти девять дней по смерти Иоанна Павла II, меня пригласили в Питер на несколько дней, по одной работе. Я поехала. Остановилась у того самого человека, который жил у нас в Вильнюсе и был в миру милицейским связистом.

Naturellement в это самое время из Италии приехал другой тогдашний тайный священник, отец Евгений. И уж совсем naturellement именно с ними я смотрела Евровидение. Белый дым появился без отца Евгения, однако вскоре он пришёл, и мы стали пить пиво. Не помню, сказал ли кто-нибудь из нас, что тогда, двадцать с лишним лет назад, мы бы сочли, что всё это может быть только в раю.

Да, тысяча лет как один день, а может быть — времени уже и нет. Во всяком случае, между этим дымом и новым именем — Бенедикт — его не было. Заметим, что в номере журнала, где записки о почившем Папе, упоминаются в другой связи и Ревич (у Тамары Жирмунской), и Бенедикт XV.

Шкафик

Бабушка скончалась в последний день масленицы; об этом я писала, как и о том, что было за сорок дней. Однако я не рассказала про шкафик, может быть, потому, что это уже не "мистическое", а комическое.

Шкафик стоял у неё, и стекло всегда было закрыто изнутри какой-то старинной тканью. Как и в сундук, никто в него не лазал. После бабушкиного исхода я позвала Колю К. (мужа Тани Чудотворцевой), и мы стали вместе всё разбирать.

Их семье сразу отошли все досочки для пасох и тому подобное. Я не умею "это" делать, мама — не стала бы. Отошли и рецепты — куличей, пасох, мазурок, каких-то особенных пасхальных блюд. Но вот мы увидели книги. Многие я знала — Феофан Затворник, Игнатий Брянчанинов, журналы XIX века; она вынимала их и давала мне. Но были и другие: четыре Евангелия (только, без Деяний и Посланий), изданные в Риме году в 1943-м. Видимо, их продавали на Украине, и такт её был настолько велик, что мне она их не показывала.

Обнаружились и стихи Бунина с дарственной надписью. Бунин и Муромцева были близкими друзьями Кировских, маминого первого мужа. Почему она не показывала этого, совершенно не понимаю. Я отдала книжку Лёве Турчинскому, в его огромную коллекцию. Мама потом спросила, где стихи. Я пролепетала, что у одного библиофила, который дружит с отцом Александром. Через девять лет о. А. искал меня и позвонил маме, не там ли я. "Ах, Александр Владимирович! — грозно вскричал наш маленький Жак [1]. — По-вашему, нравственно красть книжки?" Догадались мы с Турчинским не сразу, проделав путь, достойный патера Брауна.

Была и шуба начала века, завёрнутая в потрескавшийся шёлк, бархатная, на лисах. Её я подарила Тане (Чуде). Конечно, шуба оказалась и ретро, и макси. Кроме того, она совершенно соответствовала красоте Татьяны Фоминичны.

Через месяц-другой мама спросила и про шубу и, узнав, где она, осведомилась, где деньги. Их не было, я заплатила тогдашнюю тысячу (сколько это сейчас?). Но стоит ли о такой муре? Жак 1977 года и Жак 1997-го, последнего — совсем разные люди.

D-r Trauberg

Помнит ли кто-нибудь страшный май 1980 года? Приближались Олимпийские игры, Москву очищали от разных хиппи, которых было немало, недавно начался Афганистан, приближалась Польша. Мы ещё осенью переехали в Литву — дети, уже взрослые, сказали мне, что больше в Москве жить не могут. Помню, как я ехала с вокзала, прижимая к себе кота, и думала: "Вот, ровно десять лет прошло в России, а теперь, навсегда, в Литву". Почему я ошибалась, расскажу в другой раз.

Итак, мы с Марией жили в Литве, а Томас — ещё в Москве. Предполагалось, что его жена Оля и новорождённый сын Матвей скоро приедут, а там и все они переберутся. Последнее было спорно; Оля то хотела уехать, то не хотела, а Матвей был очень слабенький.

На время, на лето, Оля с Матвеем и старшим сыном Андреем (4 года) прибыли в середине мая. И сразу же, чуть ли не на следующий день, меня вызвали в Москву, потому что у мамы хлынула горлом кровь и её увезли в больницу.

Я поехала. Потом оказалось, что у неё разорвался какой-то сосуд в бронхах, но сперва её просто положили на капельницу, ничего толком не зная. Поместили её в бокс, а мне поставили там каталку вместо кровати. Увидев меня, едва говорившая мама попросила поклясться, что я защищу докторскую диссертацию.

Трудно передать, как это было нереально и ненужно. Ещё в 53-м году мама велела мне защитить кандидатскую, и я написала какую-то муру про так называемое "двойное сказуемое". Защитила в июне 55-го, хотя с тех пор нигде и никак мне эта степень не понадобилась. До 90-х годов я вообще только переводила.

Кроме того, никто не взял бы меня даже в заочную докторантуру. Науками я не занималась, зато дружила с диссидентами да и сама была хороша. Как выяснилось позже, пока я была с мамой, в Вильнюсе прошёл странный, полускрытый обыск — какие-то тётки сказали, что проверяют "санитарное состояние квартиры". Я в это верила, но после освобождения Литвы, зимой 1991/92 года, мне сообщили правду люди, занимавшиеся этими мерзкими архивами.

Однако отказать в последней просьбе нельзя, и я пробормотала что-то вроде клятвы. Мама успокоилась и потом почти всё время спала.

За следующие десять лет мы вернулись в Москву, у дочери родились две девочки и один мальчик, умер папа, и, наконец, мы съехались с мамой. Здесь, в той квартире, в которой я сейчас пишу, она быстро приступила к делу: "Когда же ты наконец займёшься докторской?" Хотя я уже читала лекции, говорила по радио и никак не была изгоем, такой замысел оставался диким — и времени не было, и причины, и желания. Давно приучившись обманывать бедную маму, как дети, трикстеры или герои Вудхауза, я что-то врала, а она меня привычно ловила на нестыковках. Тем временем возникло (или воскресло) Библейское общество и стало, между прочим, издавать журнал "Мир Библии". Когда вышел первый номер, я увидела, что в английском Summary, а может — ещё где-то перечень членов редколлегии пестрит докторами. И отец Георгий Чистяков, и кто-то ещё, и я — все "Dr". Мне объяснили, что в некоторых странах наш кандидат автоматически становится доктором. Казалось бы, почему не магистром? Но нет, именно доктором. Поблагодарив ангелов, я понесла журнал маме.

Она ни на секунду не усомнилась, что я неведомо где получила новую степень, но не выразила ни удивления, ни радости. Я тоже не очень удивилась. Мама неуклонно придерживалась странного правила: если что-то "не так" — ругать, если всё в порядке — молчать. Мы все, включая бабушку, от этого уставали, но она объясняла, что для неё хорошее — норма.

Современные странности

1. Восемь нянек

Собственно говоря, странности эти — не очень современные, им лет сорок; но точно такое же могло бы случиться и сейчас. Речь пойдёт о семье, которую я очень хорошо знаю и люблю. Поэтому а) всё достоверно и б) говорю не в осуждение, а, скорее, в растерянности.

Итак, у одной молодой женщины родился сын. Замуж она вышла примерно за год до этого, мужа поселила в доме не сразу — боялась родителей; но, к её замешательству, приняли его прекрасно. Он чинил какие-то шкафики, ставил полочки, был очень аккуратен, мог поговорить о театре абсурда — и родители были как шёлковые, чего с ними не было с её восемнадцати лет. Она много лежала, беременность проходила трудно; однажды доктор из консультации даже созвала консилиум — не вызвать ли искусственные роды, поскольку с почками плохо. Героиня нашего очерка наотрез отказалась, равно как и её немного более постхристианская мама. Naturallement, всё обошлось. Та же мама была неправдоподобно кроткой (не "заботливой", этого и раньше хватало, а именно кроткой, мягкой).

Когда родился мальчик, это резко прекратилось. Деды — и он, и она — нашли свою главную любовь. Они встревоженно руководили всем, что делают молодые родители, от преизбытка чувств давая то и дело противоречащие друг другу приказы. Ещё были в доме прабабушка (недавно — бабушка) и "домработница" (ставлю кавычки, потому что упомянутая прабабушка не принимала такого советского слова). Этого оказалось мало. Из глубины тогдашнего Союза, теперь — заграницы, выписали прабабушкину сестру. Наконец, пристегнули племянницу домработницы, и все метались туда-сюда буквально день и ночь. Молодой матери дали на руки сына через четыре месяца, и то с опаской. Перечислим нянек для верности: мать, отец, бабушка, дедушка, домработница, прабабушка, её сестра, та племянница. Часто обеда для взрослых не было, все сбивались с ног.

2. Загадки бытия

Когда месяцев через одиннадцать бабушка разрешила матери отнять ребёнка от груди, та (мать, естественно) стала ждать следующего. Началось это хорошо — врачиха, сдружившаяся с семьёй, сперва поджалась, но услышав, что её пациентка хочет "сохранить" (о, Господи!), неимоверно обрадовалась. Этим она отличалась от бабушки с дедушкой и их знакомых, и поднялся страшный крик: "Что за дичь! Так она будет рожать, пока NN не свалится!" — и т.п. NN — бабушка. Что до прабабушки со служанкой, те всех спасли, и вот как.

Приходило время дачи. Её сняли под Москвой. И тут домработница твёрдо сказала, что поедет туда с молодыми и годовалым сыном, а хозяйством займётся прабабушка (её сестра и т.н. "племянница" по разным причинам разбежались). Скандал был такой, что молодая мама перестала разговаривать со своим отцом, что ничуть её не украшает. Словом, поехала на дачу, служанка вела хозяйство, молодой отец в Москве жил у друзей и постоянно приезжал туда.

Теперь сама загадка: почему первый ребёнок вызвал только восторг, пусть и per excessum, а второй — такие мысли и чувства? Заметим: когда он родился (это была девочка), её полюбили, уже не per excessum. Через 10, 20 и так далее лет оказывалось, что деды начисто не помнят своего сопротивления, даже обижаются.

3. Seesaw [2]

Сергей Сергеевич Аверинцев писал в примечаниях к Маритэну: "Томист знает из своего Аристотеля…" Знает томист, что если перегнуть в одну сторону, непременно будет откат в другую. Вот ещё пример на томистскую трихотомию — если хотите, per defectum и per excessum, а можно два per excessum, тогда надо иначе составить "формулу". Кто спросит, расскажу, что это такое.

Итак, томист знает, и не зря. Возьмём принуждение и вседозволенность. Давят женщин, негров, детей — и пожалуйста; только ослабь поводок, они рвут его и гуляют на воле. Это бы ничего, издержки чужой свободы гасят христиане (тема особая), но немедленно вступает и новое подавление, карикатура на "униженные возвысятся". Именно это показывает, какой тут источник. Как-никак, diabolus simia Dei.

Обойдя пока что феминизм и агрессивную политкорректность, займёмся детьми. Да, их секли. Когда у нас на "Софии" был "глас народа", мне нередко говорили, что это (розги) очень хорошо. Не думаю. Меня не секли, но другие формы репрессивного режима исключительно опасны. Истинное чудо, если жертва не станет тираном или плутом, когда обретёт малейшую возможность. Словом, странный стишок 50-х остаётся в силе, только последнюю строчку надо изменить:

Не бей ребёнка утюгом,
Лопатой, скалкой, сапогом,
От этого, бывает,
Ребёнок захворает.

Скорее не "захворает", а озвереет.

Однако в ordo naturae никак не выйдешь на царский путь. "Не бей" — значит, разрешат совершенно всё! Повторю то, что часто писала: я не знаю, как воспитывать детей. Вероятно, действует только очень сильное сияние воспитателя — "обрети мир, и тысячи (в том числе дети) вокруг тебя спасутся"; но поди его обрети до глубочайшей старости, y at all! Остаётся молитва, по слову сестры Фаустины: "…если невозможно — молись".

Но здесь я собралась говорить о новом перегибе. Примерно в 60-х, причём — повсюду, не только у нас, кинулись к д-ру Споку, перевранному опыту японцев и т.д., и т.п. У японцев, слава Тебе, Господи, жизнь — как мерный ритуал, маленький ребёнок не разгуляется; а в нашем хаосе… И вот, получили; образовались два этажа — в одном по-прежнему орут, а психологи спасают детей от тирании [3]; в другом — распускают на всю катушку; тут психологи ещё не подключились.

Описанные выше деды, как часто бывает, были репрессивными со своими детьми, вседозволяющими — с внуками. Это бы ничего, так и раньше бывало, но у детей были права. В лучших случаях получалось даже уютно: дома — разумное сдерживание, у дедушки с бабушкой — временный рай. Но если все живут вместе, если детей зарепрессировали вчистую, выходит то, о чём печально сказал тот же Сергей Сергеевич: "Мы попали в зазор между неумолимыми родителями и неуправляемыми детьми". Что ж, Бог не выдаст.