Владимир Шинкарев: "Вот что человечество обрело с прогрессом – игрушечек полно, но уже ничего не хочется"
Лет восемнадцать назад, когда автор этих строк еще ходил в школу, он очень любил группу "Аквариум" и расписывал окрестные заборы фразами типа "Боб – наш Бог". В какой-то момент ему на глаза попалось интервью с кумиром, в котором Борис Гребенщиков заявил, что у него есть два любимых писателя – Толкиен и Шинкарев. Эти слова были восприняты как призыв к действию, и уже через пару недель не без труда, но все-таки была раздобыта потрепанная "самоизданная" шинкаревская книжка "Максим и Федор" (с "Властелином колец" в русском переводе в ту пору было сложней). Позднее выяснилось, что к тому времени автор уже был знаком с творчеством Владимира Николаевича Шинкарева – еще одна "самоизданная" без указания авторства книжица под незамысловатым названием "Митьки", оказывается, также принадлежала перу Шинкарева. Ну а затем наконец он узнал, что Владимир Николаевич еще и очень хороший художник – ничем в первую очередь именно художник, а уже потом, собственно, писатель... Наша беседа с Владимиром Шинкаревым состоялась в его небольшой мастерской, что на Васильевском острове. И поскольку день был праздничный, то началась она с традиционных взаимных поздравлений.
- С Днем защитника Отечества вас, Владимир Николаевич. Вы в армии где служили?
- И тебя также. Я в армии не служил, поскольку учился в университете и у нас была военная кафедра. Так что только сборы проходил.
- А какая военно-учетная специальность у выпускника геологического факультета?Неужели сапер?
- Нет, артиллерист.
- И как это связано с геологией?
- Очень даже связано. Топогеодезия, карты.
- А геологические навыки у вас еще остались? Я тут захватил вам в подарок камушек – образец породы, сможете с ходу определить, что это такое?
- Я вообще-то по специальности палеонтолог. Конечно, всплывают порой в памяти названия разных брахиопод, но двух-трех, не больше. А профессиональный палеонтолог должен помнить толстенный, как телефонный справочник, список бессмысленных, ничего не говорящих названий, характеризующих тот или иной период... Ну давай попробую, хотя, честно говоря, это маловероятно. Память человека – она же отчасти как компьютер. Нельзя туда втиснуть бесконечное количество информации. Это как на жестком диске – есть строго определенное количество гигабайт...
- Да, но память для компьютера можно пойти и докупить в магазине?
- Все равно. Бесконечное количество мусора нельзя держать ни в компьютере, ни уж тем более в мозгу. Надо периодически чистить и освобождать и то, и другое. Я вот, когда учился, настолько нуждался в свободной емкости мозга, что сразу после экзамена старался выкидывать все... Так, ну что тебе сказать? Это минерал. Основной группы. Темный, похоже, медный какой-то. Похож на кусок пирита.
- В правильном направлении рассуждаете. Это никель.
- Чистый никель? Да брось ты. Это же неоднородная масса – здесь разные кристаллы видны.
- Ладно, будем считать, что это кусок шлама никелевой руды. Но все равно – красивый камушек.- Очень красивый. Отцу покажу – уж он-то все про эти дела знает.
- История гласит, что Владимир Шинкарев, работая геологом, сочинял разные стихи-басни и в какой-то момент, работая на буровых, написал свое культовое произведение "Максим и Федор". А чего на этих буровых бурили-то?
- Я не понимаю, а какое это имеет значение?
- Просто при слове "буровые" в первую очередь возникает ассоциация с нефтяными скважинами, на которых и днем и ночью горят факелы.
- Слушай, для того чтобы такими вот экзотическими вещами заниматься, в принципе нужно очень мало геологов. Большая же их часть занята обычными съемками. Что я и делал – в Новгородской и Ленинградской областях.
- Ваш герой, геолог Василий, из-за которого едва не сорвалась поездка в Царское Село, – это слепок с самого себя? Вернее, это хорошо знакомая рабочая ситуация?
- Ну да, срывали, дергали постоянно. В любой день могли позвонить и сказать, мол, сегодня вечером едешь... ну, скажем, в Боровичи. Между прочим, самые экзотические переживания в своей жизни я испытал отнюдь не на Камчатке и не на Кольском полуострове, а вот именно в новгородских болотах.
Я уж не говорю о том, каково это жить на буровой. Они там работают в три смены: первая работает-бурит, вторая – спит, а третья – пьет. А я-то у них один на всех! Сплю на посудной полке над столом, за которым всю ночь пьют буровики: одна смена отпила, ушла спать – заступила другая. То есть люди пили сутки подряд, а я прямо над ними возвышался, свешивал голову и наблюдал за тем, как постепенно растет гора синей соли на полу. Кстати, знаешь, почему синей соли? Это они политуру солью очищали и пили.
- И вот в таких экстремальных условиях создавались и рождались "Максим и Федор". Вообще, мне очень трудно представить, чтобы кто-то из моих знакомых в двадцать шесть лет написал нечто подобное. В тридцать шесть – еще допускаю, да и то... Это ж сплошные реминисценции, и сколько же нужно было для этого прочитать, изучить, понять, врубиться! Это же просто караул! Откуда все это в столь молодом возрасте?
- Ну ты меня удивляешь! Ты ведь наверняка задумывался о среднем возрасте героев русской литературы – Евгений Онегин, Печорин, Базаров... Им же всем было гораздо меньше чем двадцать шесть, однако к тому времени они уже успели все сделать и погибали. Или ты имеешь в виду, что наше поколение как-то медленнее развивалось и развивается?
- Но ведь были еще и другие литературные герои. Те, которые причитали: "Мне тридцать пять лет! Все погибло! Я ноль! Лермонтов восемь лет как лежал в могиле! Наполеон был генералом!.."
- Вот он и жалуется на свое аномально позднее развитие.
- Просто мне кажется, что уж мы-то (это я о себе и своем поколении) в подавляющем своем большинстве именно такие.
- Уфф... Слушай, во-первых, надо сказать, что по разным параметрам человек развивается с разной скоростью. Известно, что литературное дарование, так его назовем, в человеке просыпается довольно рано. Так, например, Артюр Рембо к двадцати шести годам уже давно закончил свою литературную карьеру и этим родом деятельности больше не занимался. Вот в пластических искусствах, скажем в живописи, расцвет случается гораздо позже. Я даже вел такую статистику-исследование: в каком возрасте человек написал свою лучшую картину? Получилось, что у всех художников это случилось далеко за сорок (хотя многие и не дожили, как тот же Ван Гог). Поэтому ничего мудреного в том, что человек в двадцать шесть лет пишет свою лучшую книгу, нет. Наоборот, это поздно даже. И как правило, у непрофессионального литератора, который впоследствии не будет профессиональным литератором, первая книга всегда лучше, потому что в ней собраны все его впечатления от предшествующего бытия. К тому же лично я не нахожу, что "Максим и Федор" такая уж совершенная книга. По-моему "Папуас из Гондураса" гораздо лучше. А сейчас я бы еще лучше написал, если б писал. Но сейчас некогда – надо живописью заниматься.
- А совмещать никак не получается?
- Я об этом уже говорил: человек либо пластическое мышление развивает, либо мышление с помощью слов. И качественно совмещать эти виды деятельности еще никому не удавалось. Да, есть пример довольно хорошей прозы у Шагала или у Пикассо, но все равно они это делали уже тогда, когда живописью не занимались. И опять же творит либо художник, либо писатель. Если человек задействует пластическое мышление, то в это время он не пишет, а если он, наоборот, пишет что-то основательное словами, то в этот момент не рисует. Это точно.
- После "Папуаса из Гондураса" вы от случая к случаю стали работать со словом преимущественно в жанре эссеистики. Вы меня почти убедили, что литературу, создание законченного художественного произведения, совмещать с живописью тяжело. Но вот жанр эссе – зарисовочки на злобу дня, зарисовочки – картинки из жизни, мне кажется, у вас бы это очень здорово получалось.
- Я давно уже занимаюсь только коммерческой литературой (смеется. – И. Ш.) То есть либо когда мне реально платят за это деньги, либо чтобы обслуживать "митьков", либо когда действительно очень просят что-то написать. Такого, чтобы в приступе внезапного вдохновения броситься к столу и начать что-нибудь писать, у меня не было с тех пор, как я оставил котельную. Ни разу. Тем не менее оказывается, что вот вся эта "коммерческая литература" нередко вовсе не хуже так называемой вдохновенной.
- А "коммерческой живописью" занимаетесь?
- Занимаюсь, конечно. Закажут, к примеру, тему "Обувь". Сижу, рисую.
- Шутите?
- Нет. Это же, наоборот, самое интересное. Всякое ограничение в средствах, всякие жесткие условия стимулируют воображение. Когда-то, работая в котельной, я написал картину на мешковине, двумя красками для покраски котлов, и вот эта самая картина получилась едва ли не лучшей. Во всяком случае, она была продана за наибольшую сумму. Но с другой стороны, в том, что связано с "коммерческой живописью", я, конечно же, стараюсь от многого отказываться.
- А жить на что?
- А много ли мне надо? (Смеется. – И. Ш.). Сам подумай – ни машины, ни мобильного телефона у меня нет.
- Все равно – цены растут, все дорожает.
- Еще в 1984 году в первой части "Митьков" было сказано: "Мудрецы всегда жили проще и скуднее, чем бедняки. Живя в роскоши, ничего, кроме роскоши, не создашь. Будь то в литературе, классическом искусстве или сельском хозяйстве". Многого и не надо. Тех картин, что я пишу, вполне хватает, чтобы удовлетворить мои потребности и потребности моей семьи. Поэтому я стараюсь свои работы продавать меньше, покупателей в мастерскую пускаю неохотно, картины при этом прячу, стараюсь выпроводить их поскорее. Словом, веду себя недружелюбно и угрюмо.
- У вас такая богатая биография персональных выставок. Названия романтичнейшие – одно другого краше: Рио-де-Жанейро, Антверпен, Вена, Париж, Лондон... Довелось везде побывать или картины путешествовали без вас?
- В Рио-де-Жанейро я, увы, не был, но вот в Антверпене, Лондоне, Париже побывал.
- А какое место на земном шаре вас больше всего потрясло? Куда хотелось бы в этой жизни еще раз вернуться?
- На Афон, конечно. В Афон и Иерусалим.
- А как же полумистическая любовь к Китаю, Великой китайской стене?
- Я не был в Китае. Но если бы ты видел эту мою выставку (речь идет о живописном цикле работ Шинкарева "Великая китайская стена". – И. Ш.), ты бы почувствовал, что, увидев китайскую стену в подлиннике, с таким чувством ее уже не напишешь. Только воображаемое, только недосягаемое место можно писать с такой любовью.
- Почему же недосягаемое? Неужели трудно взять и выбраться в Китай?
- Трудно (смеется. – И. Ш.). Я ведь человек подневольный – езжу только туда, куда приглашают.
- Неужели после этой выставки китайцы вас не пригласили к себе, в Поднебесную?
- А они ее тоже не видели.
- Значит, промоушн неправильный был.
- Я не занимаюсь промоушном никогда. Никакой своей рукописи я никому не предлагал, опять же даже и выставки-то не предлагал. Куда позовут – туда и иду. Это даосизм такой. Как вода, которая течет куда-то по наклонной плоскости.
- А может, это просто лень?
- Нет (смеется. – И. Ш.), это даосизм.
- А вот был бы в наличии грамотный продюсер, он бы постоянно подталкивал, нарывал темы, клиентов, организовывал выставки, интервью. Вот тогда Китай бы уж точно никуда не делся.
- Естественно, такого продюсера я бы стал либо саботировать, либо тоже приучил его к даосизму (в разумных пределах). Конечно, хочется порой съездить в Китай, Испанию, но при этом не хочется тратить на это слишком много душевных сил. Тем более что в большей степени это все нужно в молодости. В молодости человек накапливает ощущения, а уже где-то после тридцати отдает те впечатления, которые накопил. Так что сейчас уже, наверное, поздно. А "продюсер-даос" – это классно.
- В прошлом году вышло интервью, в котором вы призывали своего собеседника "саботировать прогресс". Да, согласно катехизисам "митьки" должны презирать так называемые "шмудаки", но ведь, согласитесь, что некоторые "шмудаки" действительно помогают жить. Чем плох Интернет, дающий возможность общаться с друзьями, живущими за тысячи верст? Чем плох видеомагнитофон, позволяющий включить любимый фильм именно в тот момент, когда тебе его особенно хочется пересмотреть?
- Мы с тобой начали разговор с геологии, а вот что я еще помню из области палеонтологии: чем требовательнее любой организм, чем больших условий для своего жизнеобеспечения он требует, тем он менее жизнеспособен. Мысль ясна?
- Вполне.
- Так вот. Конечно, мы не можем сейчас представить себе жизнь без электричества (попробуй-ка выключи на пару дней свет на всем Васильевском острове, а в том же Нью-Йорке с электричеством, помнишь, какая паника была?). Но с прогрессом нам прививаются очень многие потребности, которых раньше человечество просто не имело, и мы уже больше не мыслим жить без удовлетворения этих потребностей.
- Вы это к тому, что, брось нас сейчас обратно в лес, верни в окружающую природную среду, мы теперь не выживем?
- Да нам просто тошно, невыносимо будет без видаков, Интернета и электричества. Без этих вновь обретенных потребностей нам уже и жизни-то не представить. И что? Из-за этого мы стали счастливее, чем люди, жившие в десятом веке?
- А те, значит, были счастливы?
- Это уж кто как думает. Я лично придерживаюсь такого традиционалистского убеждения, что мир развивается от золотого века, минуя серебряный и медный, к железному. Сейчас у нас, по индийской терминологии, на дворе стоит Кали-юга, причем самый ее конец. Самое темное и гнетущее время.
- А потом?
- А потом – всё. Конец света от невыносимости дальнейшей жизни. Давно уже было сказано, что в конце Калиюги очень сильно разовьется прогресс, но при этом вся жизнь человека разрушится – от семьи и до его духовной крепости.
Раз уж мы заговорили насчет прогресса... Вот у Сили (Сергей Селюнин, лидер рок-группы "Выход". – И. Ш.) есть очень хорошие слова: "Пионерам всего хотелось, только вот не хватало денег. А потом привалили деньги, только вот ничего не надо". Вот что человечество обрело с прогрессом – игрушечек полно, но уже ничего не хочется. Да, обывателю стало не так скучно жить, теперь у него столько отвлечений, что уже совсем нет времени о душе подумать. И этим он доволен, хотя раньше это его как минимум тревожило.
Весь мир современности сейчас тупой, орущий и страшно навязчивый. От зрительного ряда города, который мы сейчас имеем (эти анилиновые рекламы, которые полностью уничтожили и заслонили город), до звукового сопровождения. Едет лавина машин, и в каждой орет какая-то музыка, которая не дает человеку ни на секунду задуматься о чем-либо. Лишь бы прожить впустую – вот теперь мечта обывателя! А раньше он сидел у окошечка и хотя бы на улицу смотрел или выходил во двор и о чем-то беседовал с такими же, как он, делился своими соображениями. Хоть какая-то работа мысли при этом все-таки шла. Сейчас же это уже даже не механический зрительный корм (такой, как телевидение, которое порой все-таки предлагает некие мысли), но совершенно тупое убиение времени – от электронных игр, музыки, зрительного ряда города. Да, компьютерные игры помогают избавиться от скуки, но раньше скука была целительной вещью! Она пробуждала в человеке мысли: человек скучает и волей-неволей начинает развлекать сам себя, то есть занимается эдаким самотворчеством. А чаты все эти в Интернете – это же ужас, пустая белиберда, пустое заполнение времени. Всегда от пустой болтовни предостерегали все религии мира...
(В этот момент в соответствии с законом жанра у меня предательски звонит мобильный "шмудак". Ничего не поделаешь – приходится взять пятисекундную паузу на ответ, стоившую мне насмешки со стороны сидящего напротив мэтра.)
...Вот тебе реальный пример из нашей жизни. Скажи, вот этот звонок, он сделал тебя духовно богаче?
- Увы, нет.
- Вот это та самая пустая болтливость, о которой говорили все духовные учителя. Это примитивный процесс самообнаружения, только теперь возможности этого процесса очень сильно расширились.
- Крыть нечем. Вот только что же делать-то теперь? Дали бы, Владимир Николаевич, в таком разе какой-нибудь дельный совет мне, ну и читателям "Тайного советника" заодно.
- Совет по жизни? – Ну да.
- Тогда это уже не совет, а скорее заповедь. Потому как совет предполагает знание конкретных дел человека, которому ты советуешь, как поступить в соответствующих обстоятельствах жизни. А заповедь – она универсальна и касается всех всегда и при любых обстоятельствах...
Знаешь, поскольку наш разговор самым существенным образом касался вот этой вот идеи прогресса, я бы как раз посоветовал всем обратить внимание на то, как сильно прогресс навредил нашему духовному развитию. Еще Лев Николаевич Гумилев перед смертью успел заметить, что когда русские дети будут разбираться в компьютерах так же, как американские, они перестанут быть русскими детьми. Так ведь оно и случилось, не правда ли? И если каждый человек сам для себя это поймет, определится для себя в своем отношении к прогрессу-то для него в его мире, как мне кажется, обязательно что-то изменится. Причем в лучшую сторону.
28.02.2005
Источник: Тайный советник
