Электрические мальчики

Из десяти человек в моём фортепианном классе нынче шесть мужичков, от 7 до 15. Самые мелкие — голубоглазые и кудрявые, почти что девочки, поют в хоре первым сопрано, а у старших уже петушиный басок, усики проклёвываются, кой от кого потягивает мужским потцем. Шесть парней! Такого выводка у меня никогда не бывало. Годами, десятилетиями проплывали над роялем облака кружев, порхали банты, колыхались локоны, лились на клавиатуру невидимые миру слёзы. В общем, с девочками всё давно ясно, сама была такая. Сначала, в 8–9 лет, эти дурацкие "валентинки" да анкетки: "Твоё любимое блюдо. — Курица спюрэ. Твоя любимая одежда. — Ковта с капешоном. Твой кумир. — Незнаю". К тринадцати годам у нас уже одно на уме — мальчики, а надо бы совсем другое: учить наизусть сухую и заверченную (один мальчик так и сказал: композитора Спагетти) сонатину Клементи. Опытно доказано: память у мальчиков не отягощена проблемами пола, и хватают наизусть они буквально с рук.

Сеня и "сахарный отстой"

Вожак моего мужского фортепианного стада. Здоровается всегда так: "Здорово, чуваки!" Обязательно за руку. Сеня длинненький и ломкий, как подвальный картофельный росток. Очкарик. Светлая головёнка на тонкой шейке тянется к свету, а света всё нет да нет. То есть как нет? Мама у Сени бизнесменка, два магазина, один "second hand" (Сеня с головы до ног не в китайско-турецкой, а в настояще-европейской "фирме"), другой — цветочный; каждый год то Египет, то Греция — а всё равно бледненький, картофельный. Тринадцать лет. Маму я ни разу не видела, знаю только, что ей тридцать четыре, а моложавому папе под шестьдесят. Папа в няньках, привозит Сеню в музыкальную школу на старом "форде" (новую "девятку" гоняет мама) и терпеливо ждёт, пока сын отзанимается фоно (папа в прошлом немного лабух), сольфеджио и вокалом. У ломкого Сени голос ещё не ломается, поёт вместе с девочками в вокальном ансамбле.

— Сеня, что вы там сейчас поёте?

— А-а, очередной отстой!

Нынешнее дежурное Сенино словцо. "Блин", "круто", "типа" — это всё кой-как зажевали, теперь война с этим, пардон, отстоем. Выбираем программу на будущий год, дело ответственное, выпускной класс: что в мальчишеском угловатом пианизме скрыть, что, напротив, подчеркнуть?.. Играю одну вещь, другую.

— Ну что, Сеня, берём?

— Эту? Ни за что!

— Но почему? Это же Чайковский, "Май" из "Времён года", как раз твой экзамен придётся на белые ночи. Настроение совпадёт, это очень важно. И для пальцев работа.

— Ни за что! Там в начале такой отстой!

— Сеня, прекрати! Буду серьёзно на тебя жаловаться. Не папе, а маме. И, в конце концов, что это означает — "отстой"? Ты и в классе так выражаешься? Ещё отличник… Тебя не колотили?

— Было, — снисходительно улыбается Сеня. — Видите, оправа новая. Но я им тоже, не слабо!.. Знаете, как в игре в такой…

Сеня захлебываясь начинает было о новой компьютерной игре, но я уже хитрая.

— Подожди, Сень, а мелодия там какая?

— О! Мелодия крутая. Вы что, мелодия там… сейчас, сейчас… я уже её дома пробовал.

Сеня, волнуясь, начинает перебирать клавиши своими длинными, всегда холодными и влажными пальцами. Картофельные ростки проскальзывают в тонкую щель слуха — и вот наружу вылезает очередной компьютерный уродец: пам па-ра, па-ра, пам па-ра, па-ра…

— Прикольно, да? Это вам не отстой какой-нибудь, это по-нашему, по-немецки!

Вот, ещё один слоган!

— Да, Сень, подбираешь хорошо, молодец. Но ты, оказывается, не патриот. Когда играешь на компьютере — за фашистов, что ли?

— Вы что, Татьяна Васильевна, совсем уже? За наших, конечно! Я только ещё автомат хочу, чтоб этот наш отстой…

— Молчи! Пусть всё-таки мама придёт, я хочу с ней поговорить.

— А мамы нет, она в Германию за товаром поехала. Татьяна Васильевна, вы дайте мне лучше чего-нибудь из Бетховена!

— Сколько можно? Ты каждый год играешь только Бетховена. А мне хочется тебя немного и к русской музыке приохотить. Да и по программе положена лирическая пьеса. Ты хоть знаком вообще с лирикой?

— О-о! — завопил Сеня. — Ненавижу! Это слово ненавижу, эту лирику самую. Нам училка по литре…

— Сеня!

— Ой… Ну эта, как её… Оксана Геннадьевна, уже достала! Писать, короче, сочинение "Лирические отступления в "Слове о полку Игореве".

— Тебе не нравится "Слово"?

— А вам нравится? Ну это вообще. Там же ничего не понять, кто хороший, кто плохой, куда идут, зачем. Боян ещё какой-то. Аккордеон…

— Сеня, да это же наше начало! Рождение великой русской литературы, русского языка… Это тяжёлые роды страны нашей, России.

— А я люблю, чтоб ясно всё было, — забормотал Сеня, — и чтоб построже всё. А эта лирика… вся какая-то липкая, сладкая, с ней одни отступления. А я наступать люблю!

— Мальчик! — устало и неожиданно для самой себя говорю я. — Сознайся, ты, наверноe, совсем не любишь девочек?

— Не люблю! — Сеня откликается моментально, охотно, аж подпрыгивает на стуле. — Они все тоже такие… лирические отступления… сахарный отстой!

Пришла после школы домой — а в голове эти два слова. Зацепил-таки старую тётку Сеня-отрок. Сахарный отстой! Точнее не скажешь.

Этим Великим постом выяснилось, что вся моя аскеза уютно устроилась на сахарном фундаменте. Ничего, терпеть можно. Каждое утречко — кофеёк, каждый вечер — чаёк. И всё это — с сахаром! Пусть немного, две ложечки, но сладенько же. И жить можно…

Но вот — лишила себя сахара. Нет, бананы, изюм, курага — это в разумном количестве осталось. А сладких крупинок больше не было. Что началось! Хлебаю из-под палки кофе и чай, со звериной тоской сосу минералку "Хиловскую". Всё вокруг невкусно до отвращения: весна холодная, небо грязное, кусты цветут полиэтиленом. Кругом угрюмые лица, а уж собственная личность с запавшими глазами… И всё — из-за сахара!..

…Короче, лирику на выпуск мы всё-таки с Сеней выбрали. Конечно, из Бетховена. Первую часть сонаты № 21, g-moll. А любимое Сенино блюдо, оказывается, — суп из щавеля.

Чёрный бумер

Вот уж действительно — Миша! Большой, неуклюжий десятилетний медвежонок, сороковой размер обуви, на пузике мобильник, в руках обязательно бутылка с лимонадом. "Эй ты, толстый!" — смеются над ним ребята в коридоре, и он, добродушно улыбаясь, подходит и смеётся вместе с ними. Румяные щёки, пухлые младенческие губы, соска с лимонадом, сосёт-переваливается. Зато уж петь, зато танцевать! Истинный русский медведь.

— Миша, спой нам "Часики".

Долго не надо упрашивать. Ссутулится, спружинится, синие глазки сделает маленько с блатной поволокой, пальцы прищёлкивают, ноги в огромных зимних ботинках пританцовывают:

Девочкой своею ты меня назови,
А потом обними, а потом обмани.
А маленькие часики смеются: тик-так.
Ни о чём не жалей и люби просто так.

Но это в прошлом году. А в этом завёлся страшенный "Чёрный бумер".

— Миша, откуда ты это выкопал?

— Да это же Шнур!

— Что-что?

— Серёга Шнур, вы что, не знаете? Такой же толстый, как я.

Миша знает всех звёзд шоу-бизнеса в лицо. Знает весь их репертуар, слова, мелодии, то есть отсутствие оных.

— Мишенька, ну что тебе здесь нравится? Ну что это за тема!

— А вот смотрите!

Избоченившись, в бешеном темпе прогоняет этот музыкальный огрызок по клавиатуре. Во всех октавах, на одной гармонии и на одной педали.

С Мишиной подачи я теперь в курсе отечественного поп-процесса. Mишa приносит в класс пёстрый журнальчик "Cool" и начинает комментировать:

— Смотрите, какие у него волосы, напополам покрашены и дыбом стоят. Я так же хочу, только мама не даёт. А этот, смотрите, как делает, я тоже так могу. Смотрите. — Миша делает страшные глаза, разевает рот и вываливает что есть мочи язык. — Нравится?

— Так себе. А что у тебя с зубом?

— А, это мальчишки толкнули, я прямо о камень стукнулся. Подумаешь, я зато теперь коронку поставлю.

Миша листает дальше, я с ужасом вижу голые задницы и груди.

— А, это всё неинтересно, это для девчонок. А вот здесь, смотрите, здорово, да? Как он цепью весь обмотался! Вы хотели бы в такую цепь?

— Зачем мне такая длинная? Вот у меня есть одна цепочка, на ней крестик, мне и хватит.

— Покажите-ка. А у меня крестик на шнурке, меня в нём крестили. Я тоже попрошу у мамы цепочку. А у вас это серебряный? А у мамы золотой, за тыщу двести.

Миша хорошо знает все цены, магазины, новые товары, особенно электронику.

— Мы телевизор новый купили, LG, почти метр по диагонали. А у вас какой марки?

— У меня? Никакой.

— Это как это?

— Так. У меня его теперь нет. Точнее, есть, но сломался. Звук есть, а картинки нет.

— Так вам же, значит, новый надо покупать! Я вам скажу где. В "Эльдорадо", там вам к японскому ещё и утюг в придачу дадут.

— Да ну, Миша, утюг у меня есть, а без телевизора, думаю, проживу.

— Да это же невозможно! — Миша вытаращил на меня синие глазищи. — Без телевизора нельзя жить! Вы же ничего не будете знать: ни товаров новых, ни витаминов для волос, ничего…

— Миша, а ты мне на что? Будешь иногда рассказывать…

Однажды вваливается в класс весь мокрый, трёпаный, с огромным ранцем, с неизменной бутылкой:

— Ой, извините, это я под дождём весь промок. А чего это у вас никого нет? А чего это вы по такой маленькой книжке читаете?

Мне бы смолчать да убрать в сумку, но я ведь на миссии:

— Книжка маленькая, зато самая главная. Евангелие. Слышал?

— М-м… Там про Христоса? По телевизору говорили. И у нас тоже есть, только большая, толстая.

— Это, значит, вся Библия. А я с собой на работу ношу вот это карманное Евангелие.

— А зачем носите?

— Чтобы всегда иметь рядом. Это главная книга в жизни. Вдруг ты мне задашь какой-нибудь вопрос трудный… я посмотрю в Евангелие и отвечу. Там есть ответы на все вопросы жизни.

— Ну да! На все-все? Так не бывает.

— Абсолютно на все.

Миша задумывается, затем плюхается за инструмент и выдаёт бешено, яростно, с вызовом:

Чёрный бумер, чёрный бумер
За окном катается.
Чёрный бумер, чёрный бумер
Девкам очень нравится.

— А вот про это нет!

— Про что "про это"? — переспрашиваю я, оглушённая попсовой дурью. — Про машину, что ли?

— Да нет же, как вы не понимаете… про Серёгу про Шнура.

— А-а. Хорошо, Mишa, я тебе отвечу. Только давай в конце урока. А сейчас начинаем заниматься. Итак, гамма B-dur… Опять аппликатуру в левой руке путаешь!

Я автоматически делала замечания, в уме лихорадочно листая страницы Евангелия. "Господи, помоги! Все ответы — у Тебя. У нас только вопросы. Не посрами меня перед этим Медвежонком…"

— Так что, Миша, ты хотел? — говорю в конце урока. — Повтори-ка свой вопрос.

— Какой вопрос?

Кажется, он и вправду забыл, но я-то помню. И мне, наконец, надо ответить самой себе. Какое место занимает… эта самая попса… и есть ли вообще для неё место у Бога?

— Миша, слушай внимательно! Только давай с тобой встанем. Евангелие надо читать и слушать стоя.

— А попить можно?

— Пей. "И пришли на другой берег моря, в страну Гадаринскую. И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом, он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями, потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его; всегда, ночью и днём, в горах и гробах, кричал он и бился о камни…"

В общем, я прочитала весь этот отрывок из 5-й главы Евангелия от Марка и краем глаза видела, как у Миши непроизвольно открывался рот и тоненькая струйка сладкой слюны стекала на подбородок.

— Ну, понял что-нибудь? Садись…

— Не-а, — Миша честно помотал головой. — А кто это такой был? Из дурдома, что ли, ненормальный?..

Два дня я писала по вечерам (благо, нет телевизора) специально для Миши "Проповедь гадаринского бесноватого" в стиле "рэп".

"Не признали? То ж одетый. А на голого — на меня вчера ходили вы целым городом. Это я звенел цепями день и ночь. И расплёвывал со сцены пену клочьями. Микрофон кидал, как кость, звуков глыбы. Был для вас я адский гость. ВолосА — дыбом. Я вопил, хрипел — о чём? Я ужом крутился. Был я в детстве скрипачом, в беса превратился".

— А что это вы такое читаете? — Миша явно разволновался. — Это Децл, что ли?

— Не перебивай, слушай дальше. "Но сильней любови Божьей — беса нет. И в аду меня настигнул нестерпимый Свет. Не живьём палима бедная свинья — задымилась шкура бесная моя. Зарычал я, павши смрадной кучей: "Иисусе! Умоляю, так не мучай! Что Тебе, Всевышнего Сыну, — до попсы? Не стерпеть мне, грешному, уж горят власы!" "Имя тебе как?" — вопрошает Он. Скрежещу зубами: "Легион"… Изблевал я пеной, изошёл слюной. Пообмыт водой, пообтёрт пеленами… А они вошли во свиное стадо, что, визжа и заходясь, всё попадало в море, закипевшее от бесовской нечисти. И жалеть о том, верьте Богу, нечего!"

— А-а, понял, понял! — закричал и захлопал Миша. — Это же Эминем, вы из интернета скачали!

О, мои электрические мальчики!..

Маэстрик

Почти все учебные классы в нашей музыкальной школе расположены в полуподвале. Так вот, надо было отпахать-оттрубить в этом музыкальном забое аж 25 лет, чтобы однажды дорубиться до эдакого чуда. Маэстрику скоро уже тринадцать, а когда он впервые ко мне пришёл, ему было…

— …восемь лет, семь месяцев, шестнадцать дней, и если уж совсем точно, то ещё и девятнадцать часов и двадцать две минуты, потому что я родился в 16 часов 30 минут, а сейчас без восьми минут двенадцать.

Я оторопела. Часов на руке ни у него, ни у его матери не было.

— Не удивляйтесь, — засмеялась мать, полная, яркая, слегка восточного типа женщина лет сорока. — У нашего Бори абсолютное чувство времени. Он однажды нам с отцом куковал каждые полчаса. Мы специально проверяли — абсолютно точно.

Итак, абсолютное чувство времени да и вообще цифр (двузначные на двузначные он умножает в уме моментально), абсолютная память (первую часть "Лунной сонаты" сыграл всю наизусть, слышав её в классе всего два раза), абсолютные грамотность и произношение на русском, английском и французском. Ну и само собой — абсолютнейший слух.

— Послушай, Борис, — сказала я ему где-то через год. — И не скучно тебе получать эти абсолютные пятёрки, а то и с плюсом? Это как постоянное солнце, как приторная сладость. Хоть бы посидел когда-нибудь в троечном болотце, там такие лягушки квакают!

Боря рассмеялся. Смеётся он замечательно, дробно, заливисто, весь отдаётся смеху: смеются голубые славянские глаза с чёрными армянскими ресницами, смеются мамины скулы, смеётся белозубый рот с превосходной певческой глоткой, ходят ходуном оттопыренные абсолютные уши — а над всем этим сложным, тонким ангельским устроением весело колыхается чёрная густая артистическая гривка. Из-за этой-то гривки, растущей не по дням, а по часам, я и прозвала его — Маэстрик.

Через три года мы с Маэстриком и его мамой идём по мартовскому слякотному Питеру в Союз композиторов. Маэстрик бредёт, зажатый меж двумя крупными Татьянами, да ещё нахлобучив на глаза капюшон куртки.

— Боря, да откинь ты капюшон, — сердится мама. — Выглядишь, как девчонка. И не брызгай на нас, подымай ноги!

— Маэстрик, да посмотри ты кругом! Это же Медный Всадник. А это Исаакий!

Маэстрику нет никакого дела до нависших над нами угрюмых питерских шедевров, до наших родительско-учительских приставаний. Сначала он считал фонари на правой стороне, затем прутья чугунной решётки на левой, а потом взял и утёк в какой-то таинственный хрупкий мир, весь сотканный из секунд-дробей-полутонов. Вот он бредёт, старчески шаркая, обрызгивая себя и нас и при этом напевая нечто своим хрустальным дискантом.

— Ну всё! — догадывается Татьяна Павловна, сама учительница пения в общеобразовательной школе. — Новое полезло. Когда у него это начинается, он ни спать, ни есть… не видит, не слышит. Бери его сейчас голыми руками…

Мы нашли наконец этот бело-голубой гагаринский особняк на Большой Морской, Союз композиторов. Входим в тесное нутро: дубовые панели, хрустальные люстры, медные поручни, ковры, резные лестницы и галереи. Интерьер начала ХIХ века. А в нём вовсю уже кипят мальчики и девочки начала XXI. Все электрические с мобильниками, все сплошь композиторы, Моцарты, Чайковские, Прокофьевы. Да не тут-то было! Здесь теперь — сплошь авангардисты! Юные Шёнберги, Веберны, кто там ещё. Послушала кой-кого в концертном зале — и сразу завяла. То, что эта авангардная музыка для меня холодная и чужая — это бы ладно. А вот играют эти питерскиe мальчики-с-пальчики, как взрослые виртуозы. Хватко, метко, хладнокровно. Мой Маэстрик по сравнению с ними как бы в этаких пианистических лапотках.

— Татьяна Васильевна, у него же правое полушарие недоразвито, — всегда успокаивает меня мама Бори, — а оно-то как раз за физическую активность и отвечает. Мне и врач говорила.

Я стою, однако, на своём:

— Татьяна Павловна, Боря недостаточно уделяет внимания своему пианизму. Грубо говоря, он просто не занимается, как должно. Ему это неинтересно. Любую музыку он схватывает с лёта, сразу её воспроизводит, а как — его не волнует. Ему нет дела до слушателей. Он самодостаточен. Вообще это опасно. Это грозит будущим одиночеством. И в творчестве и в жизни… Или он будет за большие деньги нанимать себе пианистов, чтобы исполняли на концертах его сочинения.

Словом, я была на этом конкурсе вся какая-то завядше-взвинченная, ещё до Бориного выступления. Как сказал поэт, "приедается всё…" Да, конечно, Борис талантлив, у него красивые мелодии — но кого теперь удивишь только мелодиями? Где-то ведь Шёнберг сказал, что мелодия — это удел то ли глупых, то ли неудачников… А тут вон детки раскатывают по клавиатуре в таких изощрённых ритмах, на таких скоростях, такими хлещутся гармониями! Пишут песни на японские "танки"… А Маэстрик наш — на слова Пушкина, да ещё вот новый мюзикл "Кот в сапогах"! Борин папа, рабочий-железнодорожник, целую сумку нот приволок.

К объявлению результатов я была, что называется, уже готова. Первое место… второе место… третье место. Младшая группа… средняя… старшая. Композиторам от восьми до семнадцати лет. Названия лауреатских сочинений: "Приключение на кладбище", "Первые признаки нервозности", "Без ножниц. Агрессивно-романтическое посвящение…"

Цветы, аплодисменты и, главное, вожделенные конверты от спонсоров. Скосив глаза, вижу, как Маэстрик, слегка открывши рот, вытянув шею, с не замутнённым завистью удовольствием следит за происходящим. Оглушительно хлопает всем подряд. Хлопай, мальчик. Тебе-то уж точно на этом пиру авангардизма ничего не светит. Сейчас всё закончится, встанем в очередь в гардероб, затем добредём до метро на Невском, оттуда на Витебский вокзал — и во Псков. Вырастем — будем зарабатывать на хлеб, играя в каком-нибудь безалкогольном ресторане для дам бальзаковского возраста. Я, старенько-бодрая, буду собирать баксы в вязанную крючком шляпку. А Маэстрик будет наяривать из 90-х, 80-х… 30-х. Он ведь на слух может что пожелаете, любой репертуар, от Гершвина до…

— Специальный приз "За яркое мелодическое дарование" наше жюри присудило юному композитору из Пскова…

— Боренька, это же ты! — обморочно ахает Татьяна Павловна, хватаясь одной рукой за сердце, а другой за сынову шевелюру.

А я, тоже обомлев, но уже от стыда, умственно шепчу: "Господи, прости, прости меня! Я же возненавидела это самое жюри…"

— …и он награждается также вот этой премией от наших спонсоров!

"…Господи, прости! А я уже вторила кому-то, мол, всё продано-куплено…"

— Маэстрик, это же ты, давай скорее!

Борис неспешно выбирается из наших рук, колен, слёз, запоздалых приглаживаний и, шаркая, вобрав голову в плечи, под аплодисменты всего зала идёт к сцене.

"Господи, прости меня, грешницу, отступницу… Я же всех их осудила… И за Борю тоже прости… За моё нетерпение, раздражение, за моё привыкание к Твоему чуду!.."

— Ну, Боря, у нас теперь на всё хватит! — радуется Татьяна Павловна уже в поезде. — Ботинки концертные купим! А то видано ли: композитор — и в тапочках.

— Мам, ты что, забыла? — Маэстрик свешивается всей своей гривой со второй полки. — Нам же картридж новый нужен для принтера! Вот если мы с папой ещё будем летом газеты разносить — тогда вообще разбогатеем!

Ещё через год Маэстрик сам печатал вот такое моё предисловие на компьютере, подаренном ему в восемь лет Псковской областной администрацией за замечательные успехи в общеобразовательной школе (тогда он учился в шестом классе):

"Дорогие любители музыки!

Вы открываете страницы уже второго сборника юного псковского композитора Бориса Федотова. Время идёт… В 2004 году Борису исполнилось 12 лет. Его творческий багаж полон разнообразной музыки. Здесь программные сюиты для симфонического и камерного оркестров, инструментальные пьесы, две музыкальные сказки и два мюзикла, более 60 песен и романсов.

Борис развивается стремительно и бурно. Его интересуют самые разные музыкальные формы и жанры, от строгой полифонии до джаза. Программность его произведений становится серьёзней и глубже. Его гармонический язык усложняется, приобретает остроту и терпкость. Что же касается мелодического начала, то это просто "конёк" Бориса. Интонации его мелодий неожиданны, изысканны и благородны. В наш век музыкального ширпотреба и "попсы" такие искренние и свежие мелодии на вес золота. Они не только поются и играются — они очищают душу.

Не случайно Борис Федотов стал в 2004 году на Международном конкурсе композиторов им. Валерия Гаврилина в С.-Петербурге единственным обладателем специального приза жюри "За яркое мелодическое дарование".

Пожелаем молодому композитору творческих дерзаний. Пожелаем Борису Федотову хорошего попутного ветра в паруса его кораблика, бегущего по волнам Музыки и Красоты".

Надо сказать, что и эти вот заметки для "Истины и Жизни" напечатаны Маэстриком попеременно с его мамой. А нынче двенадцатилетний Маэстрик заканчивает 10-й класс.

Псков