Мария и Михаил

Автор "рассказов из жизни", которые мы не раз публиковали в нашем журнале, по воспоминаниям своей матери Марии Тимофеевны Пупышевой написала историю большой московской семьи. Были в ней фабриканты и красавицы, юристы и музыканты, были свои драмы и роковые тайны. Но главное – был дух родства, соединявший несколько поколений, и крепкие религиозно-нравственные устои, чего так не хватает многим современным семьям.

Михаил был на одиннадцать лет старше Марии. Он закончил Московский университет, работал судебным заседателем и одновременно учился в филармоническом училище по классу рояля. Сохранились программы концертов, проходивших в Большом зале консерватории, где Михаил Пупышев солировал в сопровождении симфонического оркестра. В 1914–1915 годах он был на фронте — служил в артиллерии на острове Эйзель в Балтийском море.

Марию он впервые увидел на отпевании своей родственницы. Это была девочка с двумя длинными тяжёлыми косами пепельного цвета. Она не отрываясь смотрела на покойницу и то и дело вытирала набегавшие слёзы. Выходя из церкви, он спросил свою тётку: "Кто эта девочка?" "Моя крестница, дочь Александры Андреевны — родной сестры моего супруга", — и тут же представила Марии племянника…

В 1919 году Троцкий издал приказ о мобилизации всех бывших военных для отправки на фронт. Так Михаил попал в Красную гвардию. Его направили в Артиллерийское управление Симбирска.

Марии исполнилось уже девятнадцать лет, и она заявила, что едет вместе с ним. Никакие уговоры на неё не действовали, и Александра Андреевна скрепя сердце дала своё согласие на брак и отъезд. Михаил, боясь трудностей, которые их ждут, умолял невесту не ехать, но она была непреклонна.

Они венчались в церкви Петра и Павла у Красных ворот. Пел Синодальный хор в полном составе. Голоса ста мальчиков в голубых одеждах звучали так, что захватывало дух. Венчал молодых отец Пётр, бывший учитель Михаила.

На свадьбе народу было мало, только свои. Год был трудный, голодный, купить вина было негде. Пришлось обратиться к Марине Саввичне Морозовой, которая из своих запасов дала семь бутылок шампанского. В это время она уже была выселена из собственного дома и нашла убежище у Анны Александровны, Мишиной тётушки, в её особняке на Арбате.

Молодые сделали визиты к тем, кто был у них на свадьбе, побродили по улицам Москвы. Ранним утром их должны были увезти на Казанский вокзал.

Александра Андреевна вышла за ворота, чтобы проводить свою единственную дочь в полную неизвестность. Она долго шла в горку за извозчиком, сдерживая слёзы и не переставая махать им вслед.

В поезде ехали в международном вагоне, со всеми удобствами. Состав шёл медленно, часто останавливался, пропуская товарные эшелоны. Говорили, что в них везут пленных колчаковцев, но из товарняков выглядывали люди в крестьянской одежде. Ещё ходили слухи, будто Колчак засел в Симбирске. Добирались туда шесть дней.

На Симбирском перроне частники продавали белые булки. В Москве белого хлеба не было давным-давно. Они ехали по улицам, буквально вспаханным тяжёлыми орудиями. Колчака отсюда выбили совсем недавно.

Извозчик доставил их в Артиллерийское управление. Здесь Михаил получил назначение в Четвёртую армию, стоявшую в Саратове. Туда надо было плыть пароходом, который ходил как придётся, без расписания. Три дня пришлось им провести в доме на самом берегу Волги. Хозяйка, неприветливая и мрачная, отвела им неопрятную комнату с узкой железной кроватью. Михаил и Мария старались меньше бывать в доме: утром уходили в город, а вечером гуляли по берегу Волги, любуясь закатами.

Наконец пришёл пароход, который вёл за собой баржу, — она-то и причалила к пристани. Посадка началась глубокой ночью, и перепрыгивать с баржи на пароход в темноте было опасно. Михаил расстелил прямо на палубе байковое одеяло, и они улеглись, положив под голову свои вещи. Первый раз в жизни Мария спала под открытым небом. После их железной койки это был настоящий рай. Над головой раскинулось небо, усыпанное звёздами. Под ними, совсем рядом, бурлила тёмная волжская вода. "Вот бы мама увидела", — подумала Мария, засыпая.

Утром, набравшись храбрости, она перепрыгнула с баржи на пароход. Их ждала прекрасная каюта, с окном на палубу. Отсюда открывался замечательный вид на волжские просторы. Река была полноводна и так широка, что в иных местах не видно было противоположного берега. Самым красивым местом оказались Жигулёвские горы, утопающие в зелени. По левому берегу мелькали здания кумысных волжских курортов.

Публика была разношёрстная, некоторые пассажиры походили на бродяг. Вещи приходилось сторожить, и по палубе прогуливались по одному. Во время стоянок Михаил сходил на берег, и Мария с нетерпением ждала его возвращения. Он всегда приносил что-то вкусное: творог, сметану, жареную рыбу. Эти продукты давно исчезли с московских прилавков и казались деликатесами.

Эта часть пути была настоящим свадебным путешествием. Мария впервые ехала вдвоём с любимым человеком по местам, где раньше ей не приходилось бывать.

Из застенчивого юноши Михаил превратился в настоящего мужчину, на которого можно было положиться. Это был красивый, умный и интересный человек. Он трогательно заботился о молодой жене и глубоко переживал невзгоды, выпавшие на её долю.

Мария в свои девятнадцать лет была свежа, хороша собой. Воспитанная в религиозной семье, она была скромной, но в то же время очень решительной молодой женщиной. Этой юной парой невозможно было не залюбоваться.

В Саратове Михаила принял генерал Вахарловский. Он вышел к Марии, поклонился, поздоровался с ней за руку. "Ну, куда вы приехали, голубушка? Ваш муж через три месяца, а возможно, и раньше, отправится на фронт. И что вы будете делать?.. Ну, раз уж приехали, пока оставайтесь. Но дайте мне слово, что, как только сформируется дивизия, вы уедете домой". Генерал расшаркался и ушёл.

Через три дня им предстояло перебраться на другой берег Волги, в Покровск. Это время решили провести по-светски. Саратов по тем временам вполне мог сойти за европейский город, а центральная его улица напоминала Кузнецкий мост: вся она пестрела вывесками торговых домов (правда, большинство магазинов было уже закрыто).

Молодые поселились в гостинице под названием "Меблированные комнаты Тюрина". Утром пили кофе с настоящими сливками, за которыми Мария ходила на базар. Кипящий шумный самовар им приносили прямо в номер. В театре слушали оперу Верди "Травиата" в исполнении артистов Большого театра. Гуляли по городу и сфотографировались на память — фотография эта уцелела доныне. Дни, проведённые в Саратове, промелькнули, как дивный сон.

На другой берег Волги целый час переправлялись на пароме, битком набитом повозками, лошадьми, мешками с поросятами, корзинами с домашней птицей.

По ордеру, полученному в воинской части, они поселились в Астраханском переулке, в маленьком домике. Под Владимировкой шли бои с Деникиным, и в Покровске была слышна артиллерийская канонада. По вечерам разносились звуки похоронных маршей — это хоронили умерших от тифа, свирепствовавшего в городе.

Перед отъездом из Москвы на талоны, полученные Мишей, Мария накупила ситца, который теперь выменивала на муку и крупу. Всё это она отправляла в Москву родителям и свекрови. Там с продуктами стало совсем плохо, и каждая посылка почиталась за счастье.

А в Покровске было изобилие фруктов, и уже в августе поволжские немцы привезли виноград. Мария и Михаил перестали готовить обед: разрезали пополам арбуз или дыню и ели ложкой, заедая сочную мякоть поляницей — белым хлебом, выпеченным хозяйкой. Вероятно, от переизбытка фруктов Мария заболела, но её молниеносно вылечил живший по соседству врач, немец Гобернкор.

Однажды Мария и Михаил, гуляя, зашли на вокзал. Там было жарко и очень душно. Мария почувствовала себя плохо, а Михаил вдруг пошатнулся и упал. Тут же появились санитары с носилками и унесли его в медицинский пункт. Мария вошла за ним следом и увидела, что над мужем склонился тот самый врач-немец. Он дал Михаилу лекарство и сказал, что надо бы сделать укол, но больному, к сожалению, это противопоказано — он очень нервный человек. Такие люди не должны служить в армии!

Врач выписал направление в самарский госпиталь, и на другой день Михаил уехал в Самару. Мария оказалась одна в чужом городе. Прошло две недели, а от мужа не было никаких сообщений. Каждый день Мария ходила в церковь и молилась, чтобы он остался жив. Ожидая почту, она без конца ходила взад-вперёд по своей улице, но в письмах домой ни словом не обмолвилась о своей тревоге.

На восемнадцатый день ожидания перед домом остановился тарантас. Едва держась на ногах, из него вылез Михаил. Сопровождавший его санитар попросил Марию расписаться в какой-то бумаге и тут же уехал. Мария сама втащила Михаила в комнату, уложила в постель. Приглядевшись, она обнаружила, что он сплошь покрыт вшами. Она сняла с мужа одежду, переодела в чистое. Он не реагировал — был без сознания. Мария побежала за доктором. Гобернкор, к счастью, оказался дома. Сомнений не было: Михаил заразился сыпным тифом. Врач выписал лекарства и дал карточку на дополнительные продукты: чай, сахар, крахмал. В Мишином кармане нашли документы из самарского госпиталя, подтверждавшие первоначальный диагноз и начисто освобождавшие от военной службы.

Целую неделю Михаил пролежал без сознания. Марии едва удавалось влить ему в рот ложечку кофе. В этот момент он как будто приходил в себя, но тут же вновь терял сознание. После этой страшной недели наступил кризис, и больной пошёл на поправку. Он был очень слаб, быстро уставал, но начал понемногу есть.

Миша рассказал, что в самарском госпитале не было свободных мест и он, как многие другие, спал на полу. Вместо одеяла санитар принёс наматрасник, кишмя кишевший вшами. Уже заболевшего, его вызвали на комиссию; он еле стоял на ногах и больше ничего не помнил.

Через три недели Михаил начал вставать. Врач навещал его каждый день и подбадривал Марию — мол, всё будет хорошо.

Наступил день отъезда — и как раз в этот день в Покровске объявили мобилизацию. Михаил вынужден был пойти на сборный пункт. Молодой человек лет восемнадцати в форме, какую прежде носили воспитанники кадетского корпуса, отобрал у него документ, освобождавший от службы в армии, но дал месяц отпуска, как полагалось после сыпняка, и выписал литер до Москвы. На комиссии Михаилу стало плохо, и Мария тащила его на себе до самого дома.

И всё же надо было ехать. На руках у молодой женщины оказался муж, едва стоявший на ногах, да вдобавок два чемодана с продуктами, которые Мария выменяла на свои платья. Денег почти не было.

Волга сильно обмелела, и паром уже не ходил. На тот берег перебирались дважды пешком по обнажившемуся песчаному руслу, дважды — на лодках и ещё немного — на пароходе. Одной рукой Мария поддерживала Мишу, который с трудом вытаскивал ноги из вязкого песка, а другой — два тяжеленных чемодана, перекинутых через плечо. Самое глубокое и бурное место переплывали на парусной лодке. Она была неустойчивой, то и дело кренилась, и больше всего Мария боялась оказаться в воде, зная, что Михаил не доплывёт до берега. Однако лодка благополучно добралась до саратовского берега.

На вокзале их литеры обменяли на сидячие места в общем вагоне. Мария отправилась к начальнику вокзала; тот обещал устроить их более удобно и велел ждать его на перроне. Но, когда поезд подошёл, Мария решила занять места в общем вагоне. Он был набит до отказа. Люди сидели в проходах, а то и просто стояли. Сидя у окна, Мария увидела начальника вокзала: он разыскивал их. Но выйти из вагона не было никакой возможности. Пришлось с помощью других пассажиров вылезать через открытое окно.

Начальник не обманул — отвёл их в международный вагон. В коридоре поставили кресло для Михаила, Мария села на откидное сиденье. Немного погодя их перевели в купе, и до Москвы они доехали с удобствами. Когда их попутчик, молодой симпатичный инженер, понял, что денег у них нет, он предложил им взаймы двести пятьдесят рублей. Этих денег хватило, чтобы в Москве нанять повозку, куда погрузили чемоданы. До самого дома они шли следом за возницей по мостовой.

"Голодные и холодные", как вспоминает Мария, пришли они в свой Мало-Ивановский переулок. Александра Андреевна не верила своим глазам, что видит и обнимает свою любимую дочку. Михаил был ещё так слаб, что его бросало из стороны в сторону.

За столом собрались все свои: отец Тимофей Герасимович, мать Александра Андреевна и братья Марии, Сергей и Николай, с жёнами — Екатериной и Аннеточкой. Со второго этажа спустились Мишина мать и Любаша. Вера Александровна только вздыхала да охала: "Ах, Михаил Михайлович! Ах, Мишель, Мишель!"

Пока Миша жил с Верой Александровной и сестрой Любашей на втором этаже, к нему никогда не приходили его друзья. Но когда он переехал к Марии на первый этаж вместе с роялем "Бехштейн", друзья стали заходить в гости. Правда, угощений особых не бывало, но гостям всегда предлагали чашку чая и кусочек хлеба. Среди друзей были Дима Сутулов, Александр Бабурин, Николай Волконский и князь Сергей Кропоткин. Последний уже не мог "стричь купоны", как до революции, и полностью перешёл на содержание некой дамы — известной московской портнихи, которая зарабатывала своим трудом. Он рассказал, что она готовит ему прекрасные бифштексы из конины — не хуже тех, что он когда-то едал в "Праге". Узнав об этом, Мария устремилась в татарскую лавку, где свободно продавали конину. Несколько раз она готовила из неё разные блюда, но поклонников этой еды в доме так и не нашлось. Единственным, кто ел с удовольствием, был неприхотливый Тимофей Герасимович.

Михаил проходил лечение в госпитале, который был рядом с домом. Отпуск из-за слабого здоровья ему вновь и вновь продлевали. Как-то, возвращаясь домой через Красную площадь, Михаил не заметил припорошённой снегом ямы, упал и сломал руку. Ему наложили гипс, и он мог носить шубу, лишь накинув её на плечо. Стояли январские морозы, и он простудился. Кашель всё усиливался, держалась высокая температура. Врач обнаружил крупозное воспаление лёгких. Самого же Мишу больше тревожила сломанная рука: он боялся, что не сможет играть на рояле, и, несмотря на тяжёлое состояние, всё время разрабатывал пальцы.

Стояли крепкие морозы. Телефоны не работали, транспорта не было. Мария пешком отправилась в Сокольническую больницу за профессором Галицким. Тот, несмотря на преклонный возраст, пришёл к больному. Он назвал день кризиса, после которого пациент пойдёт на поправку.

Однако Михаилу делалось всё хуже и хуже. Его мучила боль в лёгких, он стал задыхаться. Уже прошёл день, названный Галицким, но улучшения не наступило. Воспаление перешло на второе лёгкое. Из госпиталя ходили врачи и сёстры, делали уколы. Миша угасал. Когда он понял, что спасения нет, сказал Марии: "А цыганка не обманула — нагадала, что умру в тридцать один год…"

Узнав о смерти сына, Вера Александровна не плакала. Лишь иногда у неё вырывался вздох или стон: "Ах, Мишель, Мишель!" На похоронах было много людей, которых Мария видела впервые. Ей выражали соболезнования, сожалели, что у неё не осталось даже ребёнка от такого необыкновенного и талантливого человека. Мария, как в тумане, слушала — и едва ли слышала, что говорят эти незнакомые люди. Много бессонных ночей провела она, ухаживая за мужем и не теряя надежды, что он начнёт поправляться. Все видели, что он погибал, но только не Мария. Даже сейчас, стоя у его гроба, она не могла до конца осознать, что Миша ушёл навсегда.

Через несколько лет кладбище, где похоронили Мишу, очень быстро, никого не оповестив, сровняли с землёй. Когда Мария пришла туда, там уже был разбит бульвар. По случайно уцелевшему дереву она нашла место, где был похоронен муж. Прямо над его могилой прыгала через верёвочку какая-то девочка.