Две стези определили судьбу инока Амвросия, в миру Бориса Тимофеевича Корнаухова, — дорога в библиотеку и дорога в храм Божий. Библиотечно-просветительскому делу Борис Тимофеевич отдал сорок лет жизни. Среди книг он чувствовал себя как в обществе близких друзей.
На заре юности, оказавшись в ФЗУ за слесарным станком, он понял, что техника — не для него. Вот иностранные языки — другое дело. Они с детства давались легко, влекли всё больше и в конечном счёте стали делом жизни. Английский и немецкий Борис изучал в Тамбовском пединституте, остальными европейскими, включая скандинавские, овладевал самостоятельно. Латынь и древнегреческий знал блестяще, не говоря о старославянском. Закончив второй вуз — Ленинградский библиотечный, Корнаухов накрепко связал себя с отделом иностранной литературы областной Пушкинской библиотеки в Тамбове. Его общение с читателями не ограничивалось выдачей и приёмом книг, а превращалось в увлекательные лингвистические и культурологические занятия, привлекавшие посетителей отдела; многие, вовсе не причастные к языкам, захаживали в читальный зал только ради встречи с эрудированным и обаятельным библиотекарем — настоящим кладезем знаний.
"Язык — это душа народа, — не уставал напоминать Борис Тимофеевич. — Изучая языки, вы существенно расширяете культурные горизонты". Самому полиглоту побывать в других странах не довелось: за "железный занавес" пропускали тогда только избранных. Правда, в славный град Тамбов иногда попадали гости из "стран социалистического содружества". Тогда начальство вспоминало о скромном библиотекаре Корнаухове, и тот безропотно корпел над переводами всяческих писем и статей, встречал иностранные делегации в залах библиотеки. Ну, а невозможность зарубежных поездок частично восполнялась для него путешествиями по атласам мира, с которыми он не расставался. Даже во время еды раскладывал атлас на тесном кухонном столике и не отрывал глаз от параллелей и меридианов.
Многочисленные друзья и знакомые одолевали Бориса Тимофеевича просьбами позаниматься иностранным языком с их чадами. Репетиторствовал он, как правило, без всякого вознаграждения. Да и в самой библиотеке при его содействии работали бесплатные кружки английского.
С христианскими истинами Борис Тимофеевич познакомился в детстве. Духовную атмосферу в семье создавала мать, Анна Андреевна. Мальчик заслушивался её рассказами о монастырской жизни, о подвигах святых угодников. Отец, Тимофей Афанасьевич, отпрыск дворянского рода и бывший царский офицер, о божественном помалкивал, но методично прививал интерес сына к культуре и научным знаниям. Вера в Бога, любовь к храму росли у Бориса в основном под влиянием матери. В зрелые годы он непосредственно приобщился к Церкви — стал активной частью общины. Старался не пропускать даже будничные службы, а если у кого-то из прихожан случалось горе — смерть близкого человека, Борис Тимофеевич отправлялся к нему домой и всю ночь читал Псалтирь по усопшему.
Когда началось восстановление комплекса Скорбященского храма в Тамбове, Корнаухов помогал собирать фонды большой церковной библиотеки. Тут опять пригодилось его знание языков. А ещё раньше архиепископ Михаил (Чуб), известный историк и богослов, обладатель многотомной, разноязычной домашней библиотеки (публикация о нём была в "ИиЖ" № 3/99), приглашал Бориса Тимофеевича к себе, и два полиглота плодотворно сотрудничали, разрабатывая церковно-исторические темы. Корнаухов давал молодым священникам практические уроки древнегреческого, безотказно помогал проповедникам и пасторам других христианских конфессий. Европейская образованность, врождённое благородство и христианское смирение не позволяли Борису Тимофеевичу смотреть свысока на инославных. Он был открыт для диалога.
Любимым местом паломничества стала для него возрождённая Оптина пустынь. По совету одного из умудрённых оптинских наставников, архимандрита Макария, Корнаухов принимает тайный монастырский постриг с именем Амвросий. Новопосвящённый инок не удалился в монастырскую келью, не стал священником, а выбрал такой вид монашеского подвижничества, который не предполагает внешнего разрыва с миром, суть которого — во внутреннем удалении от мирской суеты, славолюбия и комфорта. Борис Тимофеевич задолго до пострижения фактически шёл иноческим путём и был не только весьма далёк от комфорта, но попросту лишён мало-мальских житейских удобств. Он жил в тесной комнатке с одним маленьким оконцем и старой печкой, зимой спал, укутавшись в пальто. Уют суровой "келье" придавали старые иконы с потемневшими ликами Божьей Матери и оптинского старца Амвросия, лампадка с весёлыми языками пламени. И стол, тяжело нагруженный книгами, меж которыми притаились стопки тетрадок со стихами, написанными неторопливым витиеватым почерком. Вряд ли эти стихи публиковались. В молодости, правда, Корнаухов осмелился что-то из своих переводов и стихов послать Маршаку, но долгожданный ответ секретаря гласил, что маститый поэт очень занят.
Корнаухов продолжал писать стихи, не выпуская их за пределы своего жилища. Однако две большие поэмы о старцах-странниках незадолго до смерти подарил прихожанам. Профессионал, вероятно, заметит в них литературные изъяны, но нельзя не почувствовать главного — искренности, всепоглощающего стремления верующей души следовать по стопам Христа и подвижников.
Инок Амвросий не произносил громких речей о Боге, не старался быть в центре внимания. Он распространял доброту и любовь самим своим присутствием. Для многих жителей Тамбова Амвросий стал некой старинной достопримечательностью. Прохожие невольно обращали внимание на высокого седобородого старца, тихо, с задумчиво-отрешённым взглядом идущего по улице.
Когда у Сократа перед смертью спросили, что бы он хотел завещать своим потомкам, мудрец ответил, что он завещает им свой образ жизни. Инок Амвросий, свободный от влияния страстей мира сего, о каком-либо материальном завещании позаботиться тоже не успел. Его завещание — это образ жизни праведника, который привык занимать минимум пространства материального и максимум — духовного.
Завещание инока — это и его духовные стихи и переводы. Безыскусными строками, полными смиренной любви, я и завершаю рассказ о Божьем человеке Амвросии.
Есть в созерцании душе отрада.
Вон там лесок и косогор,
Вдали виднеется весь в золоте собор,
А там река как лента вьётся,
И лес синеет, свет заката с неба льётся…
Когда природу созерцаешь и молчишь,
Надежда есть, что меньше согрешишь.
Перевод из английской поэзии середины XIX в.:
Я прежде думал воссесть высоко
В небесном дворце;
Теперь я Господа благодарю за милость,
Что могу занять нижайшее место.
Я прежде думал летать выше луны,
Теперь я Господа благодарю,
Что так медленно иду…
Тамбов
