Такой осени, как нынешняя, говорят, не бывало сто двадцать лет. В окно ли посмотришь, по улице пойдёшь — всё залито ровным янтарным светом. Утром на траве свежая седина, днём — такая теплынь, что на молодом побеге жасмина раскрыл лепестки осмелевший цветок. Сама набегает, задаёт ритм дыханию и шагу просторная строка:
И с каждой осенью я расцветаю вновь,
Здоровью моему полезен русский холод.
К привычкам бытия вновь чувствую любовь…
А потом Пушкину седлают коня, он несёт всадника в раздолии открытом, и явственно до озноба слышишь, как
…под его блистающим копытом
Звенит промёрзлый дол и трескается лёд.
Темнота падает теперь на землю мгновенно. Дневные труды завершены — что делать нам в деревне (= в спальном районе)? Сидеть перед телевизором, по капле, медленно глотая скуки яд?
Поэт садился перед камельком, глядел в огонь; душа мало-помалу стеснялась лирическим волненьем, и приходили к нему знакомцы давние… Поскольку в глухой михайловской ссылке ждать гостей было неоткуда, ясно, что знакомцы — пушкинские герои, плод его творческого воображения. Быть может, даже более осязаемые, чем лицейский друг, внезапно возникший из мутного кружения метели и через считанные часы канувший в снежной мгле. Одного только не мог дать незримый рой гостей: ответного человеческого тепла. А друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастья (Притч 17. 17).
И у меня, как, наверное, у многих, было такое. Не то чтобы несчастье, но трудное для молодой души одиночество в глухом заполярном якутском селе, где добрых людей много, да поговорить не с кем, а почта не приходит месяцами. И вдруг — яростно топочут в сенях чьи-то валенки, и с клубами морозного пара врывается в дом институтская подруга, буквально свалившаяся с неба — из насквозь промёрзшего и дребезжащего от старости АН–2. За 150 километров прилетела повидаться…
Лицейское братство стало для многих из нашего поколения эталоном настоящей дружбы. И прежде всего потому, что связующей силой его были высокие стремленья — идеалы свободы, чести, служения людям, творчества. Сказать сегодня такое на какой-нибудь литературной тусовке с перформансом значит быть зачисленным в динозавры: всё "пафосное" нынче "не катит", на дворе — эпоха оголтелого эгоцентризма и девальвации прежних ценностей. Это лишь питерские менты в известном сериале один за всех, все за одного и потому способны победить любого негодяя. В реальной жизни дружеские связи слишком часто носят "конкретный", то есть деловой, характер. Появился даже иронический, точно отражающий дух времени вопрос: "Против кого дружим?" Тем счастливее видеть живые доказательства того, что подлинной дружбе ни время, ни обстоятельства не помеха.
Да что она такое, эта дружба, что не могут заменить её отношения ни с родителями, ни с братьями-сёстрами, ни с детьми, что без неё человек неполон и одинок на земле?
Думается, не будет ошибкой отнести нашу потребность в друге, друзьях к высшим проявлениям человеческого духа. Привязанность к родным по крови естественна, это общее свойство всех живых существ. Куда труднее принять и тем более полюбить постороннего: в нас до сих пор дремлет подсознательная атавистическая насторожённость при встрече с иным, чужим, срабатывает неизжитый инстинкт самозащиты. Дружба делает нас свободными от этого первобытного страха: невозможно искренне общаться, не доверяя. Друг — другой, другое "я", и отношения с ним, не скреплённые физиологией, как в браке, — образ чистейшего единения, бескорыстной любви, духовного взаимообогащения, самоотдачи и верности. И если один в недобрый час это единство нарушает, другой испытывает нестерпимую боль.
…Не враг поносит меня, —
то я перенёс бы…
но ты, который был для меня то же, что я,
друг мой и близкий мой,
с которым мы разделяли искренние беседы
и ходили вместе в дом Божий, —
оплакивает погибшую дружбу Давид (Пс 55[54]. 13–15).
Точно так же, наверное, чувствовал себя многострадальный Иов, когда его обвинили во всех смертных грехах ближайшие приятели. "Многоречивые друзья мои!" — прямо как Гафт в фильме "Гараж", взывал Иов, однако напрасно. К многочисленным утратам праведника прибавилась ещё и эта. Но стоит вспомнить, после чего Бог решил прекратить эксперимент: "…возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих; и дал Господь Иову вдвое больше…" (Иов 42. 10). Помолился — значит, не отринул, понял, простил.
Если ты действительно бескорыстен в дружбе, она для тебя — великая школа терпимости, уважения к иному мнению, прощения. Этому учит и хорошая семья, но там — иерархия ролей, дистанция между поколениями, вольное или невольное давление авторитета старших. Дружба — свободный союз равных, а если кто-то явно сильнее, одарённее и с задатками лидера, это ещё и школа смирения, причём для каждого. И ещё много чего школа…
Умирал Ян Гольцман, чьи стихи и прозу помнят, наверное, давние читатели нашего журнала. Среди многих других был у него дар сдруживать тех, с кем дружил сам. Пришлось составить график, чтобы все, кто хотел поухаживать за ним или просто навестить, приходили по очереди, а не толпами. Сосед по палате спросил не без зависти: "Скажите, а что это у вас за организация такая?" "Мы не организация, мы друзья". И главное было не в том, что Яну требовалась помощь, а в том, что он, уже уплывая куда-то и вновь возвращаясь, отдавал напоследок нам: своё мужественное смирение перед собственной слабостью, свою любовь к жизни и людям, свою самоиронию и бесподобный юмор. Уже потом друзья собрали и издали его книгу — "По воде земной".
Припекает — только озеро не тает.
Враз темнеет, да никак не рассветает.
Всё не в жилу, всё-то нам не по нутру.
Полукровки, полудурки, перестарки,
Мы не светим, а мигаем, что огарки,
Что оглодыши свечные на ветру.
Как просторно-незапятнанна бумага!
Нарастают отрешённость и отвага:
Что терять, когда потерям счёту нет?
Может, только порешив, что песня спета,
Напоследок излучаешь столько света,
Что кому-то и взаправду виден свет.
Чувство приязни не обязательно связано с долготой и непрерывностью дружеских отношений. Как в притче о работниках третьего и одиннадцатого часа, где все виноградари получили равное вознаграждение, мы получаем порой столько тепла от новых друзей, что испытываем смущение: "За что мне это?" Тане Юхненко, сам воздух вокруг которой, казалось, мгновенно насыщался токами радости и любви, хватало нескольких дней в Грозном или в лагерях беженцев под Назранью, чтобы обрести друзей навсегда. Не забуду, как выскочил из палатки чеченский пацанёнок и с криком: "Я же говорил, я знал, что они приедут!" — повис у Тани на шее, как со слезами обнимали её женщины, счастливые одним её присутствием. Человек другой национальности, другой веры, другой культуры приехал к ним издалека, чтобы просто побыть рядом, хотя бы на краткое время разделить их участь, — это дорогого стоит.
Капли хватит — почувствовать вкус моря.
Хватит вздоха — почувствовать груз горя.
Пусть на вечер, подруга наша Хазан,
стало легче тебе — мы видели по глазам…
Что же говорить о связях, более глубоких и зрелых, испытанных временем, имеющих свою историю — с размолвками, охлаждением, прощением, примирением, когда без друга ты уже не вполне ты? Этому человеку скажешь то, что не сможешь доверить никому; он знает тебя, как никто другой, со всеми твоими слабостями и грехами, и точно так же знаешь его ты. Вы понимаете друг друга с полуслова, и даже если мнения ваши расходятся, это не умаляет любви. Вам и молчать вместе хорошо, и, если потребуется, каждый возьмёт на себя ношу другого и понесёт, сколько достанет сил. И тут намеренно не стану называть имён — каждый, кто прочтёт, сможет подставить то, что особо дорого ему.
Апостол Иоанн, если сравнивать его с другими евангелистами, придавал особое значение дружбе. Он был любим Иисусом, и ему, а не кому-то другому, доверил Господь, умирая на кресте, Свою Мать. Это он, Иоанн, рассказал нам о Лазаре, с которым дружил Учитель: "Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его… Иисус прослезился. Тогда Иудеи говорили: смотри, как Он любил его" (Ин 11. 11, 35–36). Это он, Иоанн, будто отчеканенную на металле, сохранил для нас Христову максиму, до которой человеку трудно дотянуться, но без которой немыслимы его подлинные отношения с Богом: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами… но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам всё, что слышал от Отца Моего" (Ин 15. 13–15).
О самом простом и всем известном писать, оказывается, труднее всего. Наверное, было бы неплохо заполнить именами друзей отпущенные мне две странички.
И вот тогда из слёз, из темноты,
Из бедного невежества былого
Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова
(Б. Ахмадулина).
Но, боюсь, места могло бы и не хватить. А так — не названные не обидятся: они же — друзья.
