XVI век в истории Венгрии был одним из самых трагических. В страну словно возвращается самое мрачное Средневековье: феодалы растаскивают её по уделам, отчаяние крепостных часто выливается в кровавые бунты. Турки-османы завладевают значительной частью страны и столицей Будой. Едва ли не на два столетия Венгрия перестаёт существовать как единое государство.
Характерная черта эпохи — национальная чересполосица. Венгры жили вперемешку с хорватами, словаками, румынами, чехами, украинцами, немцами. Тесными были контакты с соседней Польшей (семья Балашши, например, владела там несколькими крепостями и деревнями). Отсюда — многообразие языков и наречий.
На пестроту языков, нравов, культур накладывалась пестрота религий. К середине XVI в. эта часть Европы была затоплена волной Реформации: лютеранская и кальвинистская Церкви стремительно теснили католицизм. Большую роль тут играли и относительный демократизм новых конфессий, и стремление сохранить свою национальную идентичность: перевод религиозной литературы, богослужение на родном языке поднимали его престиж, меняли отношение к нему. Характерный факт: около 1590 г. появляется полный венгерский перевод Библии, выполненный лютеранским священником Гашпаром Кароли; по точности, красоте и правильности языка он до сих пор остаётся непревзойдённым.
Таким образом, это была беспокойная, противоречивая, пёстрая эпоха, в которой, с одной стороны, господствовали варварство, жестокость и культ грубой силы, с другой — ещё не были забыты традиции высокого Ренессанса, с третьей же — начинал формироваться литературный венгерский язык, а значит, и национальное самосознание. Может, именно в такие эпохи, на скрещении противоположных тенденций, в столкновении несовмещаемых, разнополюсных сил и рождаются столь неординарные, яркие личности, каким был Балинт Балашши.
Отпрыск древнего рода, корни которого ведут к хазарам, когда-то присоединившимся к кочующим мадьярским племенам, Балинт едва ли не с младенчества воспитывался как воин. Жизнь в окраинных крепостях, осады, штурмы, походы в занятые турками земли, стычки (по семейным преданиям, первого своего турка Балинт убил в 16-летнем возрасте) — всё это должно было сделать из него доблестного солдата и умелого военачальника. Однако отец, Янош Балашши, человек мужественный, суровый, не боявшийся говорить неприятную правду самому императору (за что вынужден был не раз терпеть немилость и даже сидеть в тюрьме), придавал немалое значение и образованию сына. Он отправил Балинта — в одиннадцатилетнем возрасте — в Нюрнберг, где тот целый год изучал науки, заодно слушая миннезингеров. Когда мальчик вернулся домой, в крепость Зойом, отец поручил заботиться о нём служившему у них протестантскому проповеднику Петеру Борнемисе, который был одним из образованнейших людей своего времени: теологом, поэтом, прозаиком, печатником. В качестве учебных пособий Борнемиса использовал трактаты на латинском языке, но в то же время учил Балинта венгерскому стихосложению.
Балинт, по всей вероятности, обладал особой восприимчивостью к языкам. Общаясь с пленными турками, он настолько освоил их язык, что от корки до корки прочёл Коран, проник в структуру турецкой поэзии и даже научился играть на турецких музыкальных инструментах. (Годы спустя он в своей крепости Липто забрался на башню и — ради шутки — закричал, подражая муэдзину, чем вызвал немалый переполох у живущих под стенами крестьян.)
А пятнадцатилетним Балинт оказался в Польше — с отцом, который совершил побег из тюрьмы, куда был брошен по приказу императора Максимилиана II за неповиновение монаршей воле. Это был возраст, когда думаешь не столько об учёбе, сколько о забавах со сверстниками; тем не менее, попадая в Краков, юноша не упускал случая посетить Ягеллонский университет и погрузиться в чтение Плиния, Плутарха, Иосифа Флавия, блаженного Августина. А однажды он вдруг взял и переложил с немецкого душеспасительную книжку лютеранского пастора Михаэля Бокка "Садик целебных трав для недужных душ", посвятив её родителям — в качестве "утешения в жизненных ненастьях". Конечно, для восемнадцатилетнего юноши это была не более чем проба пера; однако современники не просто заметили эту работу, но отзывались о ней с восхищением; по мнению многих, перевод получился много лучше оригинала. Недаром книжка была за короткое время переиздана пять раз.
То, что жизнь Балинта Балашши была полна то смертельно опасных, то весёлых приключений, сюрпризов, поворотов, — было вполне в духе его беспокойной эпохи; то, что он ухитрялся использовать ситуации, в которые попадал, для учёбы и творчества, — особенность судьбы истинного художника, творца. В 1775 г., участвуя в инициированном Габсбургами походе против союзника и вассала Порты — Трансильванского княжества, Балашши в стычке получает удар палицей и попадает в плен. Однако трансильванский великий князь Иштван Батори, учившийся боевому мастерству отца Балинта, относился к молодому витязю совсем не как к пленнику: тот живёт при дворе Батори практически свободно, участвует в пирах, ездит на охоту, ухаживает за дамами; здесь он находит богатую библиотеку с греческими, римскими классиками и, главное, с книгами Данте, Петрарки, Ариосто, Боккаччо. Нелегко выяснить, где и от кого успел Балашши в свои двадцать лет выучиться итальянскому, но он с головой погружается в литературу Треченто и Кватроченто; особенно большое влияние на него оказывает Петрарка.
Между тем над его головой сгущаются тучи: султан Мурад III, узнав, что сын грозного врага турок Яноша Балашши находится в плену у Батори, требует доставить его в Стамбул. Едва ли Балинт смог бы долго противиться воле владыки чуть ли не половины тогдашнего мира, и ему, скорее всего, пришлось бы кончить жизнь на колу или затеряться в армии рабов. Но ему сказочно повезло: как раз в этот момент, в начале 1576 г., Батори избран был королём Польши; двинувшись со своим двором, чадами и домочадцами в Краков, Батори — теперь уже Стефан Баторий — увёз с собой и Балинта.
Год с небольшим, проведённый в Польше, стал для Балашши настоящим подарком судьбы. Но вскоре пришлось возвращаться: умер отец, и он стал главой семьи — должен был заботиться о матери, младшем брате и двух сестрёнках; на него свалились и хозяйские обязанности: владения семьи, хотя и весьма сократившиеся (что-то захватили турки, что-то — родня и соседи), требовали мужской хватки, крепкой руки и изворотливости…
За несколько лет Балинт Балашши, чей отец был одним из богатейших венгерских магнатов, стал едва ли не нищим. А это значит, что качеств, необходимых для приумножения богатства: жадности, вероломства, пронырливости, беспринципности, жестокости, всепоглощающего корыстолюбия, — у него, слава Богу, не было. Слава Богу — потому что образ типичного феодала с трудом совмещается в сознании с обликом гениального поэта.
В чём же она, гениальность Балашши?
Уже шла речь о том, как, неведомо какими путями, словно из воздуха, он воспринимал языки. Кроме родного, Балашши свободно владел восемью: не только словацким, хорватским, румынским (с их носителями венгры жили бок о бок) и не только немецким и латынью (это были языки официального общения), но и турецким, польским, итальянским. Есть сведения, что ему не были незнакомы также испанский, французский, цыганский языки.
Но куда более поразительно то, как Балашши улавливал — чтобы воплотить по-венгерски — сам дух иноязычной поэзии. До него единственным крупным поэтом в Венгрии был Ян Панноний, писавший на латыни. Опыта соединения поэтической образности с языковой ёмкостью и силой, с языковой культурой до Балашши у венгров не было или почти не было. Вернее, такой опыт в изобилии был накоплен, как и у любого другого народа, в дописьменной сфере — фольклоре. Но перекинуть мостик между двумя этими сферами — дело крайне трудное (у русских, например, это произошло лишь к концу XVIII века).
Гениальность Балашши наиболее очевидна в том, что он этот мостик сумел перекинуть, причём практически самостоятельно.
Первый этап его творчества заставляет вспомнить поэзию вагантов или, скорее, трубадуров, а также творчество новолатинских поэтов-гуманистов М. Марулла, Дж. Анджериано и др. Большинство стихотворений этого периода представляет собой куртуазное восхваление красоты и достоинств той или иной дамы, автор описывает свой восторг и томление. Это скорее поза, чем истинные переживания.
Лавинию Эней не мог любить сильней, —
Так пылко к ней не рвался он!
За золотым руном на быстром корабле
Так жадно не спешил Ясон,
Как я спешу к моей любви,
Подобно юноше, смешон.
Целуй, любимая, меня,
Сбывайся, самый сладкий сон!
(Перевод Р. Дубровкина)
На этом этапе Балашши скорее осваивал то, что Западная Европа оставила уже позади, — и в то же время испытывал возможности венгерского языка, его способность передавать не только в лексике, но и в мелодии, ритмике, рифме оттенки чувств и настроений. Тематика стихов Балашши сводится к трём моментам: обращение к дамам; военные будни и походы, мужская дружба; так называемые "божественные" (т. е. духовные) стихи — стихотворные молитвы и переложения псалмов.
Возрожденческая традиция сказывалась у Балинта Балашши и в том, как он пытался оформить свою поэзию. С 1587 г. он стал заносить стихотворения, нумеруя их, в рукописный сборник ("Своей рукой написанная книга"), планируя составить его из трёх циклов по тридцать три произведения в каждом. Такой принцип группировки, основывающийся на числе 3 (Святая Троица), знаком нам по "Божественной комедии" Данте. 33 же — возраст Христа, принявшего мученическую смерть, и возраст самого Балашши, когда он сознательно взял на себя миссию поэта. Трём циклам Балашши хотел предпослать "Три гимна Святой Троице" (количество строк в трёх гимнах — 99).
Сохранились свидетельства, что Балашши любил уподоблять себя библейскому царю Давиду, сочетавшему богобоязненность с воинской доблестью и женолюбием. Но главное, в чём можно видеть родство между ними, это поэтический дар. Давид оставил человечеству псалмы; Балинт Балашши обогатил культуру своего народа замечательной поэзией, соединившей в себе традиции европейской литературы с духом фольклора, не только венгерского.
Последние годы Балинта Балашши прошли относительно спокойно. Он перешёл в католичество, снова провёл несколько месяцев в Польше, пытался заработать, торгуя лошадьми. Как бы стараясь искупить своё протестантское прошлое, поэт начинает переводить трактат английского иезуита Эдмунда Кампиана "Raciones decem" ("Десять доводов").
В 1593 г. Порта, едва придя в себя после изнурительной войны с Персией, вновь начинает экспансию в Европе. Балашши, успевший стосковаться по ратному делу, одним из первых встаёт под знамена Священной Римской империи — и при осаде захваченного турками Эстергома в мае 1594 г. получает смертельное ранение.
Рукописный сборник (третий цикл — "божественные" стихи — он так и не закончил) Балашши оставил своему ученику и соратнику Яношу Римаи, который, дополнив цикл собственными произведениями, пытался издать книгу учителя. Однако напечатать удалось лишь его духовные стихи (в 1631 или 1632 г.). Любовная поэзия Балашши на протяжении почти двух столетий оставалась в списках, хранившихся в частных библиотеках. Балашши был заново открыт лишь в 1874 г., а "Изящная венгерская комедия" — совсем недавно, в 1958-м.
Тем не менее наследие Балашши и в неявном, подспудном виде участвовало в формировании венгерской литературы — через того же Яноша Римаи, через творчество другого крупнейшего поэта XVII века — Миклоша Зрини. Как мировая литература XIX и XX вв. немыслима без Возрождения и его поздних направлений, так и облик современной венгерской литературы не был бы таким, каким он является, без того гениального прорыва, который совершил в XVI веке Балинт Балашши. †
