На острове Залит три года спустя

Вот и опять мы с иеромонахом Иосифом (Киперманом), приехавшим ненадолго из Греции, — здесь, на нашей бедной и благословенной Псковщине. Как и два года назад, мы путешествуем не столько по псковским местам, сколько по псковским отцам (см. 2005, №№ 2 и 3). Времени на этот раз ещё меньше, и потому к отцу Николаю на остров Залит опять, видно, не попадём. Хотя завтра — как раз трёхлетие его кончины. Да завтра на остров и не попасть, говорят местные. Там столпотворение будет. Лодочники по тысяче рублей с человека берут, у них этот день год кормит. И ветер вон как разгуливается…

Но назавтра ветер стихает. Тепло, солнечно. Утром — служба в гдовском соборе, построенном отцом Михаилом Женочиным по благословению старца. Вечером нас ждёт поезд в Москву. Отец Михаил везёт нас в Псков, где нам предстоят ещё встречи с драгоценными друзьями — псковскими батюшками Павлом Адельгеймом, Владимиром Поповым, со вдовой отца Иоанна Ледина Татьяной Дубровской… Но по дороге из Гдова всё же решаем попробовать попасть на остров, сворачиваем к Толбе. На берегу десятка два машин, три экскурсионных автобуса. Совсем немного. Навстречу бросаются лодочники, предлагая свезти на остров всего за сто рублей с человека. Вполне по-божески…

Я и представить себе не мог, как долго мы будем петлять по камышовым протокам, прежде чем выйдем в открытые воды Псковского озера! Ветерок на воде всё же чувствуется, и волна время от времени громко хлопает по днищу нашего убогого, проржавевшего катерка. Ветровое стекло — из исцарапанного плексигласа. В нескольких местах мутный, полупрозрачный пластик сшит голубой проволокой крупными мужскими стежками. "Волной разбило", — скупо отвечает парень за штурвалом на мой вопрос про эти шрамы.

Впереди, всё ближе, прямо из воды поднимается остров, по-прежнему называемый именем большевистского активиста Залита. Но это чужое имя как-то не очень раздражает. Как раньше название "Загорск" — оно как будто рисовало сказочные горы, за которыми таится духовное сердце России. Так и здесь: смотришь на огромное пространство, залитое суровыми северными водами, и понимаешь, что пришлось это название этому месту впору…

И вот мы на острове. Поднимаемся в горку. Слева, у самого храма, — памятник героям, павшим в боях за родину. У белой, похожей на гипсовую фигуры воина чёрной краской нелепо выкрашены сапоги, каска, ремень и автомат. Давно такого китча не встречал. К 60-летию Победы, должно быть, постарались. Хотели как лучше…

И тут же, почти напротив памятника, посреди зелёной поляны рядом с храмом — кладбищенская оградка, гранитная чёрная плита и огромный белый крест над ней. Рядом щит, на котором написано, что это вовсе не могила отца Николая, а его настоящая могила находится там, куда указывает деревянная стрелка. Зачем понадобилась эта "ложная могила"? Кто её устроил? Тоже, наверное, плоды усердия не по разуму…

Служба в храме только что закончилась. Псковский архиепископ с пышной свитой быстро удаляется куда-то в сторону, а народ не торопясь заполняет площадь. Местные священники угрюмо, с опаской посматривают на высокую греческую камилавку отца Иосифа. Зато кто-то из паломников приветствует его по-гречески: "Эвлогите!" "О Кириос!", — привычно отвечает отец Иосиф.

Идём на кладбище. "Мне старец как-то жаловался, — говорит отец Иосиф, — что хотел бы, чтоб похоронили его рядом с мамой, а его бросят прямо на дороге и все будут по нему ходить". Отец Михаил даже вздрагивает: "И мне он говорил то же самое".

В могилу старца и впрямь буквально утыкаешься, едва войдя на кладбище. Расположена она отдельно от всех, посредине широкой дорожки. Выглядит странно, с необычно высокими бортами, выложенными из гранитных булыжников. Впрочем, венки и цветы скрывают её почти полностью.

Мои отцы вместе с одним из местных батюшек начинают служить панихиду. Подтягивается народ. Струйки ладана, пройдя сквозь сердце, медленно растворяются в лучах солнца, пробивающегося сквозь ветви посаженных ещё отцом Николаем деревьев.

"А знаешь, — тихо обращается отец Михаил к отцу Иосифу, — у меня как-то не получается отца Николая поминать за упокой. Не чувствую его ухода".

Прямо напротив кладбища — домик отца Николая. Во дворе установлена огромная "икона". На ней отец Николай держит в руках "икону" Распутина, а тот, в свою очередь, — Царевича Алексия. Оператор с большим профессиональным "Бетакамом" на плече бесцеремонно теснит меня в сторону: "Где, где мироточение?" Припадает на колено, потом просит не двигаться: "Подождите, подождите! Хорошо стоите! Как раз блик закрываете". Но оказывается, что без блика никакого мироточения не видно…

Небольшая, но медленная очередь перед входом в дом. Рядом — столик. На нём — стопка открыток с фотографиями и портретами отца Николая. Аудиокассеты, знакомые уже "иконы". Маленькие пузырьки, в них "Иерусалимское маслице от Креста с могилки Праведного Старца Николая Псковоезерского". Так прямо и напечатано умилительно: "маслице", "могилка". Бумага на открытках — дорогая, плотная, мелованная. Добротная, качественная полиграфия. Крепкий молодой человек за столиком формирует на свой вкус презентационные наборы и, складывая их в синие фирменные пакеты, подаёт кому-нибудь из очереди. На пакетах — эмблема и надпись, которая встречается повсюду: "Общество святой памяти праведного Николая Псковоезерского". Такой теперь ему титул пожаловали ревнители его памяти.

Робко спрашиваю: "Можно и мне маслица?" Молодой человек подозрительно всматривается в меня и задаёт встречный вопрос: "А вы к праведному старцу Николаю как относитесь?" Услышав ответ "люблю и почитаю", снисходительно протягивает пузырёк.

Движение очереди регулирует крепкий мужчина из того же общества. В сенях дежурит ещё один. Команды подают увереннее, чем греческие монахи при входе в Кувуклию в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Чувствуется, что они здесь полноправные хозяева. Злосчастных келейниц с мужскими именами, отравивших атмосферу вокруг старца в последние годы его жизни, что-то нигде не видно.

Вот и комнатка старца. Сколько рассказов слышал я от побывавших в этой комнатке друзей и знакомых, которым отец Николай заглядывал тут в самое сердце. Вот столик, печка, аналой, иконы, кровать старца… Полутьма. Низкие потолки. Пещеры подвижников в Лавре Саввы Освященного попросторнее будут…

Отец Михаил выходит из домика старца совсем тихим, самоуглубленным. "Хорошо, что приехали, — говорит он чуть слышно. — Со старцем повидались. Как хорошо!"

А вокруг по-прежнему усердствуют неуёмные "памятники". Раздают брошюры, распевают тропари "архиерею Божию Нектарию Русскому". Какая-то дама ходит с иконой царственных новомучеников. "А как же, — говорит, — у нас же Церковь царского духа!" Другая даёт советы, сколько земных поклонов от каких болезней нужно сделать перед могилой старца. Кто-то собрал в кружок народ и в очередной раз пересказывает бабьи басни о том, что старец призывал почитать Григория Распутина и царя Ивана Грозного, а сам-де был тайным епископом. Среди распространяемых самопальных "икон" — старец в архиерейском облачении.

Да отец Николай одного лишь царя почитал — Царя Небесного. И служил Ему всю жизнь смиренно и праведно в том чине и звании, который ему определила Церковь. И не мог он говорить того, что ему приписывают, благословлять на то, о чём лжесвидетельствуют, просто потому, что не мог этого делать никогда. Духа отец Николай был другого.

Пора бы уже Церкви не убегать от происходящего, а открыто выразить своё отношение к зарождению нового культа, экзальтированного и нездорового. И начать, не считая это преждевременным, предпринимать шаги к прославлению "одного из столпов русского старчества", как сказал о месте и значении отца Николая в истории русского подвижничества Патриарх Алексий II. Тем самым отделив свет от тьмы, оградив его память от псевдохристианской самодеятельности. Иначе сон духа так и будет порождать предрассудки и фантазии, не менее чудовищные, чем сон разума. †