Пожалуй, одним из самых выдающихся событий первого месяца Международного театрального фестиваля имени Чехова стал спектакль "Оскар и Розовая дама", привезенный из Петербурга. По крайней мере в наши дни далеко не на каждый спектакль лишний билетик начинают спрашивать за полкилометра до театра. И не каждому актеру и актрисе цветы дарят не букетами, а охапками.
"Оскара и Розовую даму", пьесу по повести современного французского драматурга Эрика Эммануэля Шмитта, с Алисой Фрейндлих в двух главных ролях поставил в театре имени Ленсовета режиссер Владислав Пази.
Выдающийся классик абсурдизма Сэмюэль Беккет полвека назад написал пьесу, ставшую манифестом эстетики так называемого "театра парадокса". Речь идет о пьесе "В ожидании Годо", странноватые герои которой на протяжении всего действия ждут некоего Годо. Этот сюжет может послужить хорошей пародией как на философию западного скептицизма, высмеивающего все, что недоступно опыту, так и на подчиненной его (скептицизма) прихотям логике.
Вокруг личности таинственного, так и не появившегося на сцене Годо, ведущего сперва смутную, но к концу пьесы все более отчетливую родословную от английского God (Бог), велись многочисленные споры. По мнению некоторых критиков, беккетовские герои – пара то ли путников, то ли бомжей – маялись в ожидании Бога, впрочем, не подозревая, что ожидаемый ими "третий" имеет к Создателю самое непосредственное отношение. Именно такая коллизия, завязанная на отношениях человека с Богом, наполняет абсурдный беккетовский текст глубинным смыслом.
Эрик Шмитт не стал, подобно классику абсурдизма, прятать Бога за неведомыми именами. Десятилетний герой пьесы "Оскар и Розовая дама" болен раком крови… Израненный острыми как бритва словами "рак" и "смерть" мальчик, ожидая встречи с Творцом, пишет ему письма, каждое из которых начинается "Дорогой Бог…" и заканчивается столь же бесхитростно: "Целую, Оскар!". Благодаря этой его бесхитростности Бог приходит к Оскару. В одно прекрасное утро тот, кому он задавал самые сокровенные вопросы, заявил о своем существовании, ответив на самый больной вопрос мальчика: "Сколько мне осталось жить?".
Оскар задает свой главный вопрос вопреки негласному правилу детской клиники – не вспоминать, вернее, не напоминать о бренности человеческого бытия. В ответ врачи и родители предпочитают до последнего играть с ним в жмурки или в страуса, прячущего голову в песок.
Вынуть голову из "песка" и посмотреть в лицо смерти, перестав ее бояться, учит мальчика няня, которую он зовет Розовой мамой. А еще она, пропустившая через свое сердце страдания тысяч людей, учит его сострадать другим. Сострадать и просить Бога не только и не столько о себе, сколько за близких и ближних.
Примиряя Оскара с его оцепеневшими от ужаса родителями, Розовая мама вручает ему бесценный дар – целых сто двадцать лет жизни, по десять лет в день. "Бог, – учит Розовая мама, – навещает лишь тех, кто живет в сознании". Происходит чудо: в этой двенадцатидневной по нашему летоисчислению жизни мальчика вмещаются две, а то и три жизни, в которых есть время и для любви к тоже смертельно больной девочке. Здесь есть и детская, но от этого не менее серьезная помолвка и даже женитьба не только с ее радостями, но и ревностью. Хватает времени и на обретение достойной столетнего старца мудрости. И все потому, что Розовая дама, предложив поведать свои самые сокровенные мысли Богу, вселила в мальчика веру, вытеснив ею страх: "Если ты в него поверишь, он станет существовать".
Она дарит Оскару экзотический цветок, который в течение одного дня дает росток, бутон, расцветает и увядает. Этот цветок становится символом полноты жизни в ее свободе от власти времени. Жизнь протекает по законам внутреннего времени, подчиненного вечности.
Обе роли в спектакле Владислава Пази играет Алиса Фрейндлих. Делает она это так, что зал на протяжении двух с половиной часов погружается практически в полную тишину. Обозначив несколькими точными штрихами характер мальчика и немолодой женщины, легко скользя от одного образа к другому, актриса уводит зрителя в мир сокровенных мыслей и переживаний, извлекая по ходу спектакля на свет наши собственные потаенные страхи и опасения. И это по крайней мере хоть на несколько часов излечивает нас от недуга безверия, поскольку смерть мнится нам ужасом и утратой лишь до тех пор, пока мы разлучены с вечностью. "Но если мы сколько-то поняли, пережили свою приобщенность к вечной жизни, пишет епископ Сурожский Антоний (Блум), то смерть для нас является полнотой жизни".
Я умышленно противопоставил несопоставимые в литературоведении имена Беккета и Шмитта. Первого критики превозносят за его сложность, ироничность, над вторым подтрунивают за его прямоту и склонность к мелодраматическим поворотам сюжета (мальчик умирает в больнице сразу же после Рождества). Но модный скепсис, игра в интеллектуальные ребусы занимательны лишь до тех пор, пока нам самим не поставили парализующий волю и мысль диагноз.
Пока мы, подобно врачам из описанной Шмиттом клиники, в которой умирают дети, предпочитаем не помнить о смерти, путь к Богу может быть долгим, сложным и извилистым. Сложной, не всегда уловимой может быть философская, теологическая мысль человечества, от сотворения мира пытающегося примирить в себе "тварное" и "духовное". Но Создатель сложен, недоступен, сокрыт лишь для лукавого ума, мнящего себя центром вселенной.
Сам же Бог по глубинной своей сути, по изначальной природе наших с ним отношений, предельно прост и понятен. Как просты, бесхитростны его святые, как просты в миг единения и отказа от эгоизма отношения влюбленных.
Источник: НГ-Религии
