Мир мне дорог, но небо дороже

Владимир Ильич Илюшенко — поэт, прозаик, публицист, общественный деятель. Член Союза писателей Москвы. Духовный сын и ученик о. Александра Меня, исследователь и популяризатор его творческого наследия.

Путешествуя на край ночи,
пересекая, как космонавт,
пояс за поясом,
я ощущаю себя песчинкой,
скользящей всё ниже и ниже
в песочных часах.

Если ты мерцание чувства,
то я мерцание мысли.
Если ты: "нет",
то я: "да, да".
Если ты раковина,
то я волна,
накатывающая на раковину,
выносящая её на берег.
Море грохочет,
вода подступает к горлу.
Что там мерцает,
и ноет, и плачет?
Что там вспыхивает за горизонтом?
В сумерках, в синем тумане
ничего не видно,
не видно...

Атлантида

Побродив по красной глине,
мы узрели сквозь туман
славный остров Санторини,
где бесчинствовал вулкан.

Многомудрые атланты,
потрясённые луной,
скрыли там свои таланты
под талассою родной.

Был подвергнут наказанью
сих атлантов идеал,
ибо Зевс ревнивой дланью
их премудрость покарал.

На рулады и услады
сонных жителей Киклад,
их сады и водопады
он обрушил целый ад.

Всё, что было звонкой славой,
восхищало египтян, -
всё покрылось чёрной лавой,
всё сожрал Левиафан.

Где дворцы и акведуки,
умный говорок машин?
Смолкли трепетные звуки,
треснул времени кувшин...

Миновало лихолетье.
Для Зевеса век – ничто.
Снова сыплются столетья
сквозь худое решето.

И когда на эти склоны
гости новые пришли,
вместо пажитей зелёных
только дым они нашли.

Лишь вверху, где в лета оны
насадили чудный сад
молодых атлантов жёны,
вился чахлый виноград.

И опять столетий реки
в Санторини потекли.
Византийцы, турки, греки
здесь пристанище нашли.

Все античные скандалы
стали сказкою давно,
из лозы той захудалой
гонят терпкое вино,

строят домики-игрушки
на утёсах там и тут.
Православные церквушки,
как грибы, везде растут.

Краски бело-голубые
в моду иноки ввели,
чтоб стремления благие
в сердце братское вошли.

Но под звуки дикой лиры
льют миряне сивый бред.
Процветают ювелиры,
расцветает интернет.

Чудный сад на красной глине
проступает сквозь туман.
А у края Санторини
новый курится вулкан.

Элегия

В молочно-голубой простор
за перевалы критских гор
уходит дневное светило.

И грусть, как тать из-за угла,
на сердце бедное нашла
и бедный разум полонила.

Как эта пенная волна,
накрыла тяжестью она
и чуждой мыслью охватила.

Не так ли в некий судный час
уйдёт дыхание от нас
и тяжкий мрак глаза закроет?
И что найдём за той горой
туманной млечною порой,
и кто нам сердце успокоит?

На блаженном острове
он копает, копает, копает.
Черенок лопаты
уже набил мозоль на правой руке.
Больно...
Но в блаженном неведенье
он копает, копает, копает,
продираясь туда, где зрачки
меркнут, как небо.
Но разверзается иное зрение,
и, разбуженный сильным ветром,
восстаёт тайнозритель.
Сначала медленно,
потом всё быстрей и быстрей
он копает, копает, копает
в глубь себя,
вспоминая: "Блаженны вы..."

России нет. Есть чёрная дыра,
в которую со свистом запредельным
срывается любой порыв добра
и обрывается раскатом скорострельным.

Россия-матушка, родимая дыра,
куда ни сунешься, всё вязнет в липкой казни.
Не сваришь суп из мысли-топора.
Чем дальше в лес, тем чаща непролазней.

Великих грёз болотные огни –
здесь маяки для целых поколений.
В глухой тупик тебя зовут они.
На них купился даже русский гений.

Но есть в твоём осиновом раю
безумное, как сон, очарованье -
то ль упоенье бездны на краю,
то ль смутное томленье без названья.

Горит звезда в таинственной ночи.
Святая грешница не знает покаянья.
Но в нищем сердце музыка звучит,
как чистая мелодия прощанья.

Птица железная
с начинкой из ненависти и боли
прошивает насквозь
башню нового Вавилона.
Вы, безумные пилоты,
вы, ангелы смерти,
взрывающие свою и чужую жизнь,
вы знаете, какого вы духа?
Не гурии рая поют песню распада.
Зарево покрывается пеплом.
Тьма объяла свет.
Угадайте, куда вы попали!

Даруй мне благодать общения с Тобой,
даруй мне благодатное смиренье.
Хочу Тебя встречать застенчивой мольбой.
Свидание есть то же Воскресенье.

Прохладный дождь сечёт закрытое окно.
Раскроюсь пред Тобою в изумленьи.
Кто мысль Твою прочтёт, тому уже дано
Прекрасное и вечное мгновенье.

Окрась меня в зарю и укрепи мой дух,
дай милость и яви мне Откровенье.
Я чувства затворю, перетекая в слух.
Прошение. Прощание. Прощенье.

Как бурлаки тянут баржу,
Ты меня тянешь,
преодолевая тяжесть
моего маловерия.

Над аквамарином
полная луна.
Бьёт о берег клином
тёмная волна.

Горы полукругом
встали за спиной,
верная подруга
рядышком со мной.

Нам бы затаиться,
замереть, уснуть,
чтоб могла водица
застелить наш путь.

Но у нас с тобою
русская судьба -
сумерки с пальбою,
пепел на губах.

Казалось бы,
ставни закрыты, окна закрыты,
занавески задёрнуты,
и неоткуда прийти свету
в это убогое жилище,
где воздух пропитан пылью
от старых газет.
Но свет льётся
откуда-то изнутри,
озаряя тёмные глубины души,
заполняя всё нежным сиянием.
Побудь со мной, не уходи, останься!
Я хочу наполниться Тобой.
Я хочу тоже стать светом.

Протяни руку – и всё изменится.
Открой глаза – и всё изменится.
Слава Богу, я не князь Церкви -
я просто большой ребёнок.
Я лечу, подогнув колени,
над грешным миром.
Я и сам грешник,
и мир мне дорог,
но небо дороже,
потому что я оттуда,
и пройдёт время -
я стану ещё моложе
и вернусь домой.

Со скоростью жизни
летит моя песня.
Проснусь однажды,
а вокруг иной мир -
проблески, тени, сверканье огней,
синие бабочки на зелёном лугу,
поющие цветы с ангельскими ликами,
и Кто-то светлый, нестерпимо любимый
протягивает мне руку.

Suddenly

Внезапно
открылись небеса, и хлынул свет.
Он затопил всё сущее, предметы
растаяли. Осталось лишь сиянье,
свечение, пульсация, экстаз
огней и музыка светил.
Внезапно
Он отворил невидимую дверцу
во мне, и я поплыл.
Нет, полетел!
Свирель запела или свиристель -
не знаю, не ведаю.
Сирень заполыхала -
не блёкло, не тускло,
а как живой костёр.
Внезапно
взорвался мир,
и я потёк в себя кипящей лавой,
и там, как крик, со дна водоворота
взметнулся крест,
и то, что было моей душой,
заполнилось Тобою без остатка.