Перезвон эпох

Первые контакты между русскими и голландцами относятся к эпохе, предшествовавшей татаро-монгольскому игу. Издавна церковные связи между двумя народами поддерживались и на русском Севере.

Инициаторами установления отношений между Нидерландами и русским Севером были голландец Винтерконинг и преп. Трифон с монахами основанного им в 1532 г. Печенгского монастыря. В 1562–1564 гг. Винтерконинг не раз бывал в Печенгском монастыре, а несколькими годами позже общение с русскими продолжил другой голландец — Симон фон Салинген.

Впоследствии Печенгский монастырь вступил в особенно тесные отношения с Амстердамом. С голландскими кораблями обитель получала всё необходимое как для своего обихода, так и для отправки в другие монастыри и города — Холмогоры, Вологду и Ярославль. На русский Север из Нидерландов попадала в те годы даже церковная утварь, и это было связано с борьбой голландских кальвинистов с католиками, принимавшей порой острые формы: реформаты весьма решительно упраздняли в храмах католическую атрибутику.

В первую очередь это касалось икон; символами "папизма" считались также старинные скульптуры и колокола. Касаясь борьбы католиков с реформатами в Нидерландах, русский исследователь С. Г. Лозинский пишет: "В Антверпене во время одной католической процессии произошло столкновение между гёзами и католиками, закончившееся разграблением знаменитого Антверпенского кафедрального собора Богоматери. То был словно сигнал к народному иконоборству: в течение целой недели небольшие толпы народа с криком “Да здравствуют гёзы! Долой иконы!” врывались в церкви и производили различного рода святотатства, причём не были пощажены и лучшие памятники готического искусства. Из Фландрии и Брабанта иконоборство быстро было перенесено на север и со страшной силой охватило Фрисландию, Голландию и Гронинген".

Становятся понятными отрывки из записей немецкого путешественника Генриха Штадена, жившего в Москве во время правления царя Ивана Грозного. Говоря о русском Севере, немецкий автор сообщает, что на реке Кола русские промышленники Строгановы "торгуют с голландцами, антверпенскими торговыми людьми и другими заморскими". Любопытно замечание Штадена, относящееся к иконоборческому движению в Нидерландах: "Сюда (т. е. в строгановскую факторию. — Авт.) голландцы и антверпенские (торговые люди) привезли несколько сот колоколов, которые были взяты из монастырей и церквей, и всякого рода церковные украшения — венчики, светильники от алтарей, медные решётки… церковные облачения, кадильницы и многое множество подобных вещей".

Церковная утварь из Голландии попадала и в другие поселения русского Севера. Как видно из отписки холмогорского воеводы о прибытии двух торговых судов из Амстердама и Ставорена, наряду с прочими грузами в их трюмах было привезено 14 колоколов.

Писавшему о русском Севере М. Бережкову довелось в 70-е гг. XIX столетия видеть колокола иностранной работы: "В одном селе Тульской губернии, Венёвского уезда, есть колокол с латинской и немецкой надписями 1646 г. Во Владимире на Клязьме, в церкви Николы Мокрого, также есть колокол с голландской надписью", — свидетельствует автор. А вот сообщение о новгородских храмах: "В Деревяницком монастыре один древний колокол, в 5 пудов, называется корсунским, а между тем надпись на нём латинская: “Ulibecr… me fecit Antonius”. А в Воскресенской церкви на Мячине находятся два колокола, называемые корсунскими, с латинской надписью: “m. Cordt Kleiman me fecit” (А. П. Протопопов)".

Чем же объясняется наличие иностранных колоколов в православных храмах? Ведь именно на Руси был отлит царь-колокол, не говоря уже о том, что русские колокола также отправлялись за границу, и в первую очередь — в дар Православным Церквам на Ближнем Востоке. Объяснение находим у того же М. Бережкова: "Надо полагать, что в древнюю пору, пока искусство отливать колокола у нас не развилось, они привозились из Западной Европы в количестве большем, чем впоследствии, когда это искусство достигло на Руси весьма значительной степени развития, когда притом увеличилось и само количество нужного для того металла".

Начало распространению голландских колоколов в России положил знаменитый торговец и дипломат Ян де Валле. Он был торговым человеком Гиллиса Гофмана, голландского купца, который поддерживал деньгами и оружием восстание против испанского владычества в Нидерландах. Деньги от продажи товаров, в том числе и колоколов, шли на вооружение гёзов.

Особенно интенсивно русско-голландская торговля развивалась после освоения Ново-Холмогор (с 1613 г. город стали именовать Архангельском). В конце XVII — начале XVIII в. благодаря деятельности Петра I она вновь оживилась — этими веками датируется основная масса северных колоколов голландского литья. На одном из колоколов Спасо-Преображенского собора в Холмогорах читаем такую надпись (сначала по-русски): "При державе благочестивого государя царя Бориса Фёдоровича всея Руссии самодержца и при его благоверной царице и великой княгине Марии Григорьевне и при их благородных чадах царевиче князе Фёдоре Борисовиче и великой княжне Ксении Борисовне и при Святейшем Патриархе Иове Московском и всеа Руссии, слит сей колокол к трём святителям великим — Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому, июля в 1 день на Колмогоры, лета 7111-го".

Далее следует латинская надпись, называющая имя мастера-литейщика Корнелиуса и дату отливки — 1603 г. "Скорее всего, это Корнелиус Аммелрой, голландский мастер, — пишет исследователь А. Н. Давыдов. — Колокол его работы, датированный 1604 г., подвешен на колокольне из села Кушерека, стоящей теперь в Архангельском музее деревянного зодчества". Колокола работы голландского мастера Корнелиуса Аммелроя богато украшены. Широкий орнаментальный пояс одного из них оформлен изображениями херувимов.

Если голландцы-реформаты, торговавшие с Россией, сначала смотрели на колокола как на железный лом, выгодно сбываемый на Севере, то для русских христиан колокола представляли не только большую материальную, но и духовную ценность. В этом смогли убедиться голландские посланники, прибывшие в Россию в 1615 г. для того, чтобы содействовать заключению мира между Россией и Швецией. Примечательно, что в письме "полномочных царя Российского" — князя Даниила Ивановича Мезецкого, дьяков Николая Новокщенова и Добрыни Семёнова, отправленном в адрес "великих посланников голландских и нидерландских Генеральных Штатов", снова и снова звучала настоятельная просьба: "Убеждайте короля шведского и напишите сами от себя к Иакову Понтусу (де ля Гарди), чтобы он хранил данное вам, посредникам, слово в том, что в родовых владениях его царского величества, Великом Новгороде и других городах, не будет разрушать храмов Божиих и монастырей, не будет отбирать колоколов и других украшений церковных".

Наконец в 1617 г. в Столбове, деревне между Тихвином и Ладогой, был заключён русско-шведский договор, согласно которому король Густав Адольф возвратил русским Новгород, Старую Руссу, Порхов, Ладогу и Гдов. Интересен один из пунктов этого договора, на формулировке которого настояло, по-видимому, новгородское духовенство: "Вместе с вышеназванными крепостями и городами шведский король возвращает и уступает также великому князю всякие церковные украшения, как в церковь св. Софии, так и во все другие церкви и монастыри в Новгороде и других крепостях и городах, со всем, что ни находится на этих украшениях, и не дозволяет ничего вывозить из них, также и собственность и имущество митрополита, всего духовенства и всего русского народа". И тот факт, что шведская сторона обязалась исполнить этот пункт договора, свидетельствует о том, что усилия голландского посольства в конечном счёте принесли плоды.

Голландцев восхищало русское колокольное искусство. Ян (Йенс) Стрюйс, побывавший в России во второй половине XVII в., оставил после себя записки о Московии. Стрюйс был пушкарём, парусным мастером и в 1669 г. нанялся на русский корабль "Орёл". В Москве его как специалиста особенно заинтересовала колокольня Московского Кремля. "Между прекраснейшими украшениями царского дворца считают весьма высокую колокольню, называемую Иван Великий. Она покрыта позолоченной медью, — отмечает голландский путешественник, переходя затем к описанию главного колокола столицы. — …Возле этой башни стоит другая, на которой висит колокол необыкновенно тяжёлый, потому что, как говорят, он весил 394 тысячи ливров (фунтов). Он имеет в поперечнике 23 королевских фута, а толщиною целых 2 фута. Чтобы звонить в него, необходимо 100 человек, по 50 с каждой стороны; в него звонят только в большие годовые праздники да при въезде иностранных послов. Он вылит под наблюдением Патриарха Никона в 1655 году. Он имел 19 футов высоты, 18 футов в поперечнике, 64 фута, или 93 пяди, в окружности. Вес 340 тысяч фунтов". "…Он гудит так страшно, что чуть ли не вся почва вокруг трясётся и дрожит", — дополняет описание Стрюйса дворянин Балтазар Койэтт, член голландского посольства, посетившего Россию в 1670-х гг.

А голландец Корнилий де Бруин, дважды бывавший в России петровской эпохи, был поражён "громадным колоколом", упавшим с колокольни Ивана Великого "во время пожара в 1701 году и разбившимся от падения. Говорят, он весит 266666 фунтов голландских, или 336 центнеров… Вылит этот колокол в царствование великого князя Годунова. На площадку, где он висел, нужно всходить по ста восьми ступенькам, идущим между двумя башнями, и, взошедши туда, можно видеть ещё место, откуда он упал. Колокол этот величины чудовищной; по краям его с одной наружной стороны вылита русская надпись с тремя выпуклой резьбы головами".

Многих иностранцев удивлял парадокс "русской технологии": царь-пушка не стреляет, царь-колокол не звонит; бывали и цари, не управлявшие страной… Как бы то ни было, голландский путешественник мог убедиться в том, что колокольное дело было в России на высоте: "Поднявшись ещё выше, на тридцать одну ступеньку, выходишь на другую площадку, где в оконных арках колокольни висят ещё восемь колоколов, а через двадцать ступеней выше этого — другие девять колоколов, висящих в таких же окнах колокольни, один другого меньше, из коих некоторые по два вместе… с высоты этой Ивановской колокольни, — продолжает Корнилий де Бруин, — открывается самый лучший вид на город, со множеством каменных церквей, которыми он наполнен. Церковные и колокольные главы некоторых из них вызолочены, что производит чрезвычайное впечатление, когда солнечные лучи падают на эти главы и играют на них".

"Некоторые думают, — замечает голландский автор, — что русские приписывают колоколам особое достоинство, приятное Богу; но они ошибаются. Русские только освящают колокола и звонят в них по большим праздникам во время богослужения". Это замечание станет более понятным, если упомянуть о том, что со времени правления Папы Иоанна XIV (конец X в.) установился обычай "крещения" колоколов, привившийся в особенности в Бельгии и Голландии. Важные лица из церковной или городской знати даже бывали "восприемниками" колоколов.

Ко времени приезда Корнилия де Бруина в Россию Пётр I заложил в устье Невы новую столицу, назвав её на голландский манер — Санкт-Питербурх. В 1708 г. здесь, во дворе дома адмирала Крюйса, неподалёку от зимней резиденции Петра, была построена деревянная голландская реформатская церковь, приход которой, по свидетельству одного из иностранных авторов, "наиболее состоит из служащих во флоте". На первых порах голландская община в Петербурге была небогатой, приход испытывал нужду в самых необходимых вещах: "3а неимением при этой церкви колоколов, время богослужения возвещается поднятием на углу двора, выходящем к набережной, присвоенного г-ну вице-адмиралу флага, на котором изображён голубой крест в белом поле", — сообщалось о первых годах деятельности этого прихода.

Впрочем, можно предположить, что колокола появились у петербургских голландцев довольно быстро. Уже в 1710 г. на первом, ещё деревянном православном Петропавловском соборе был установлен карильон — устройство для ручного исполнения мелодии на настроенных в разной тональности колоколах. Когда же в 1712 г. был заложен каменный собор, Пётр I потребовал "колокольню… как можно скорее отделать, дабы возможно на оной часы поставить". Для этой цели в Голландии были изготовлены часы-куранты, смонтированные, правда, только в 1720 г. Вполне вероятно, что и голландская община в Петербурге в эти годы также смогла получить колокола для своей церкви.

Русско-голландские "колокольные" связи продолжали развиваться и в послепетровскую эпоху. В 1756 г. в Петербурге от удара молнии обрушился шпиль колокольни Петропавловского собора; пожар уничтожил и часы-куранты, изготовленные в Голландии. По заказу императрицы Елизаветы в 1760 г. голландский мастер Оорт Красс (Классен) изготовил новые часы. Они имели 38 "светских" колоколов, отлитых каждый в определённой тональности литейщиком Й. Дерком в голландском городе Хорне, и могли исполнять многоголосные мелодии. Их установили на колокольне собора в 1776 г. Часы монтировал и затем обслуживал мастер Иоган Родигер. По конструкции они были сходны с обычными "ходиками", разница была только в размерах. Заводили их вручную: раз в двое суток свинцовые гири-пластины весом в полторы тонны приходилось поднимать вверх. В 1857 г. музыкальный механизм был настроен на исполнение российского гимна "Боже, царя храни" композитора А. Львова (в полдень) и мелодии "Коль славен наш Господь в Сионе" Д. Бортнянского (при заходе солнца).

Русские путешественники, бывавшие в Голландии, восхищались мелодичными звонами, которые неслись с тамошних городских колоколен. К примеру, наш соотечественник Михаил Вернер в 1880-х гг. попытался обобщить свои впечатления о колокольнях, увиденных им в Голландии. Упомянув о том, что колокольня Утрехтского собора, "реставрированная в последнее время, чрезвычайно высока", он описывает другие, разнообразные по архитектуре колокольни: "Некоторые из них похожи на киоски, вытянутые в длину; другие на башни с выступающими террасами в несколько ярусов, третьи представляют из себя подзорную трубу, раздвинутую на все колена; иные из них напоминают минареты, а есть и такие, которые довольно близко подходят к нашим русским колокольням. Все они имеют большие часы на половине своей высоты, и каждые полчаса город оглашается громкими ариями. Иногда эти арии, несущиеся с высоты, полны торжественности, иногда они раздаются звонко, как утреннее пение птиц. Эти мелодии, вибрирующие в чистом воздухе, смешиваются; колокольни как будто перекликаются. Своими медными звуками, своими торжественными гаммами и полными аккордами они утешают человечество за прожитый час, ушедший в необъятные области прошлого".

Другому русскому путешественнику, князю Алексею Мещерскому, в 1839 г. довелось насладиться колокольными звонами в королевском дворце в Амстердаме. "Я всходил на дворцовую башню, возвышающуюся на 67 футов над крышей, и могу сказать, что виды, которые открылись с её высоты, вполне наградили меня за труд, — вспоминал именитый россиянин. — Вверху висят 36 колоколов различной величины. Кому не известна колокольная музыка в Голландии! Целый год, при конце каждого часа, она играет всё одну и ту же штуку, и с такой точностью и музыкальной приятностью, что с трудом веришь, чтобы можно было обыкновенными колоколами так верно обозначать гармонические переходы".

Эти заметки своеобразно подытоживают строки стихотворения Константина Бальмонта "Воспоминание о вечере в Амстердаме" (1900-е гг.):

О, тихий Амстердам
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь — не там,
Зачем уйти не волен,
О, тихий Амстердам,
К твоим церковным звонам…

Санкт-Петербург