"Мой огненный ангел" – так я его звала, и он великодушно этому не сопротивлялся. Уже столько о батюшке написано, что мой рассказ вряд ли что-то добавит. Но воспоминания не оставляют меня, и я решаюсь предложить эти лоскутки памяти своим близким и друзьям и всем, кому они будут интересны. Отец Александр стал моим сердцем. Чтобы понять это, надо было погрузиться в самое начало – в 1950-е, а теперь – и в 1970-е.
— Мадам, вы потеряли что-то…
— Пустяки, это сердце моё.
Свадьба
В начале 1969 года, после смерти бабушки Надежды Александровны, мне сделал предложение Николай Васильевич Дубянский. Ни о какой свадьбе не могло быть разговора, так как этот год, после трёх похорон, был для всей семьи траурным. Но была скромная помолвка у нас на Трёхпрудном, где были близкие друзья и родные. Николай Васильевич делал предложение по-старинному: встал на колени перед моими родителями и просил моей руки. Свадьба была отложена на год.
Николай Васильевич в то время оканчивал Литературный институт (он уже получил высшее образование в Московском университете на мехмате и в Институте иностранных языков). Он был намного старше меня и казался мне недосягаемой интеллектуальной величиной. Книги зарубежных классиков читал в оригинале, а русскую поэзию знал наизусть.
Я мечтала познакомить его с отцом Александром, но Николай наотрез отказался, ссылаясь на занятость: учёба, работа. Уговоры не помогли. Мне не удалось свозить Николая в Тарасовку. Приезжаю к батюшке со своими огорчениями, а он так просто, без всяких обид, говорит: "А вы с Николаем идите к отцу Всеволоду Шпиллеру. Это же в центре, я думаю, Николай не откажется пойти. А меня всё равно скоро переведут, может, ещё дальше. Так что вы держитесь отца Всеволода. Я ему позвоню. А мне пишите. Вот адрес почтовый".
И скорым своим почерком написал почтовый адрес в Семхозе, который стал потом "кодом" моей жизни. Так сложилось, что отцу Александру я писала на протяжении двадцати лет раз в неделю обязательно, а в некоторые годы — два раза в день.
И вот я после Литургии в Кузнецах попросила отца Всеволода принять меня на колоколенке. Он назначил мне день и час. Я пришла. Одна. И что? Тут же звонит по телефону отец Александр! Я не сразу догадалась. Отец Всеволод говорит кому-то в ответ: "Да, Алик, да. Уже здесь. Пришла. Сейчас будем говорить". Кто это? — думаю. А отец Всеволод поясняет: "Вам поклон от отца Александра. Он очень рад, что вы пришли. Мы с вами попробуем решить ваши проблемы".
Так на весь 1969 год я попала под защиту отца Всеволода Шпиллера, на его колоколенку, и имела с ним долгие личные беседы. Мой жених согласился пойти со мной и познакомиться со священником. Николай поразил отца Всеволода знанием Писания: он цитировал наизусть Евангелие, Псалтирь. Но сердце его не горело верой, и отец Всеволод очень огорчался по этому поводу.
Всё ближе был 1970 год, на который была отложена свадьба. За весь год только два раза я уговорила Николая пойти со мной в Кузнецы к отцу Всеволоду.
В Кузнецах была своя община, в которую я влилась органично, так как встретила там много старых друзей и знакомых. Там я встретила брата Серёжи Голубцова, тоже Серёжу Голубцова (теперь диакона Сергия), и его жену Нину. Но особенно радостно было, что туда же ходит Оля Трубачёва. Она познакомила меня с Сашей Рябиковым и покойной ныне Леной Певзнер, которые тоже собирались венчаться. Тогда это было нечто необыкновенное. И отец Всеволод беседовал с нами, молодыми парами, готовя нас к таинству.
Я всё подробно писала отцу Александру, и никогда при встрече ни одной нотки обиды не прозвучало у него, а только радость. Он всегда говорил: "Я спокоен. Вы в хороших руках". Но я-то хотела у него венчаться! А сдвинуть с места упорство Николая никак не удавалось.
Со временем Оля Трубачёва познакомила меня и Лену с Сашей со своим женихом Валентином Никитиным. И получилось уже три пары. Но Оля с Валентином венчались значительно позже нас.
Отец Всеволод назначил наши два венчания, моё с Николаем и Саши с Леной, на начало февраля 1970 года. Это была как раз "пересменка" для отца Александра. Он служил последние дни в Тарасовке, а с 12 февраля 1970-го — уже в Новой Деревне близ Пушкина.
Венчание Саши и Лены Рябиковых было 7 февраля, в день престольного праздника храма — чудотворной иконы "Утоли моя печали". Два венчания подряд отцу Всеволоду выдержать было тяжело, а "вместе" мы почему-то не хотели. И наше он назначил на 8 февраля, день памяти свв. супругов Ксенофонта и Марии. Я не знала, сколько народу было у Саши с Леной, так как мы готовились к своей свадьбе. Но на нашем венчании с Николаем Васильевичем была "вся Москва". Храм был набит битком, как на Пасху.
Поскольку тогда венчания были редкостью и всё больше — "тайные", я решила осуществить "проповедь венчанием": позвала всех неверующих друзей, подруг, знакомых, сотрудников, соседей. Кроме этого, были все верующие друзья, вся родня, все папины и мамины друзья со своими знакомыми. Шаферами были Сима (владыка Сергий) Соколов и Алик (Альвиан) Ларин (оба ныне покойные), а также Коля (о. Николай) Соколов, Сергей Драгунов, Сергей Богданов, Сергей Малкин. И такая сила, уверенность и радость исходила от этих шестерых богатырей! Сама же я плакала всё венчание, как будто с жизнью расставалась.
Отец Всеволод, видя такое стечение народа, сказал длинную и очень проникновенную проповедь. Как сейчас помню: о венцах царственных и о венцах мученических. Сима Соколов (владыка Сергий) уронил моё обручальное кольцо с блюда при передаче батюшке и долго его искал на полу. Из-за этой паузы хору пришлось петь дополнительный концерт. Надо сказать, что тогда в Кузнецах был один из лучших правых хоров в Москве, может, и самый лучший. Управлял им Валерий Ушаков. А соло сопрано — ангельский голос его жены Лили.
Все ранее неверующие, присутствовавшие на венчании, были потрясены и храмом, и отцом Всеволодом, и его проповедью, и самим таинством, и хором, и голосом Лили. Так что катехизация "через венчание" состоялась. Многие остались в этом храме и у отца Всеволода навсегда.
А сама свадьба у нас была домашней и совсем скромной. Ну, сколько может вместить наша квартирка в 28 квадратных метров? Все стояли, сесть могли только пожилые люди. Меня попросили играть на фортепьяно, и я играла почему-то "Херувимскую песню" и опять плакала. Так много, как на собственной свадьбе, я не плакала уже никогда.
А через много, много лет в этой же маленькой комнате, всего с двумя свидетелями (Андреем Ерёминым и братом моего мужа о. Михаилом Депутатовым, тоже чадами батюшки), меня венчал второй раз, по чину о второбрачных, отец Александр Мень.
Материнство
Cына я носила очень тяжело, большую часть срока лежала на сохранении. Но когда бывали "домашние месяцы", всегда ходила в храм на Литургию и причащалась Святых Таин. Я очень боялась родов, и меня мучили плохие предчувствия. Ездила я по очереди то в Кузнецы, то к Илии Обыденному, то в Новую Деревню. У Илии Обыденного я встречала Елену Семёновну, маму отца Александра. И она всегда утешала меня. А когда я не могла ездить, писала письма отцу Александру.
Последний раз перед родами я была в Новой Деревне на Крещение 1972 года. Я уже по рассказам знала, что в роддоме всё снимают, не разрешают даже крестик оставить, и это обстоятельство меня очень тревожило. Я не могла расстаться с крестиком! В то время я ещё носила косы. И отец Александр, узнав, что я волнуюсь и не хочу идти без крестика, хитро улыбнулся и сказал: "А есть же выход! Вы зашейте крестик в узкую ленточку и вплетите её в косу, а косу уложите в пучок. Никто не догадается!"
Так никто и не догадался, и крестик и образок Божией Матери были со мной в лентах в роддоме. Роды были тяжёлыми, но мы остались живы, слава Богу! Только очень долго оставались в роддоме — с февраля до середины апреля. Письма отцу Александру и отцу Всеволоду я передавала через маму, в окошко, и так же получала ответы и утешения от них.
Храм в детстве Вани
Cына мы назвали Иоанном, так как он впервые зашевелился 17 сентября 1971 года, в день свв. Захарии и Елизаветы, родителей Иоанна Крестителя. Сначала я хотела только Митеньку или Надюшу (в честь дедушки или бабушки), но потом решилась на имя Иоанн, хотя у нас в близкой родне не было такого имени, только двоюродный прадед Иван Фёдорович Фортунатов; в его честь названа улица в районе метро "Семёновская".
Муж хотел только Ваню, так как у него уже была Маша, а он мечтал о детях Иване да Марье. Тем более что его друг по университету Иван Латышев назвал своего сына Николаем, а Коля обещал ему назвать своего сына Иваном. Крестили Ванечку в храме Илии Обыденного. Крестил его отец Александр Егоров, к которому ходили тогда мои родители и который всегда приходил к моей покойной бабушке Наде. Крёстными были мой папа и подруга по музыкальному училищу Таня Ильинская. Но она внезапно заболела, и на самых крестинах её заменила Наташа Ведерникова, дочь отца Николая Ведерникова.
Всё детство я водила Ваню в храм: и к Илии Обыденному, и в Кузнецы к Николаю Чудотворцу, и в Брюсовский переулок к "Взысканию погибших", и в Новую Деревню. Когда кончился колясочный период, я возила его в Новую Деревню в картофельной сумке-каталке, что доставляло ему большое удовольствие.
В московских храмах всё проходило гладко, так как я глаз с Вани не спускала, а в Новой Деревне были два случая, которые запомнили все окружающие, а не только я. Пока я исповедовалась, Ваня тихонько вышел во двор, где играл, играл да и залез в бочку с водой (хотел спрятаться от меня, думал, что бочка пустая). А когда перевалился через край, то оказался в бочке, полной воды, и стал кричать. В храм вбежали люди с криками: "Чей-то ребёнок тонет в бочке!" Кто-то бросился спасать. Мне доставили Ваню, мокрого до нитки, очень испуганного, но живого и здорового.
И ещё раз Ваня остался жив просто чудом: после службы во время колокольного звона, значит, после причастия, Ваня выбежал из храма и полез на колокольню. Звонил Володя Ерохин. Я не знаю, за что дёрнул Ваня, но вдруг большой колокол упал с колокольни. И упал точно между Володей и Ваней (иначе сейчас не было бы ни того, ни другого). Но с улицы не было видно, что колокол упал рядом. В храм неслись люди с криками: "Ребёнка убил колокол!" Володя же стоял во весь рост, и его было видно.
Когда стало ясно, что Ваня жив и здоров, отец Александр сразу же отслужил благодарственный молебен и просил, чтобы мы приложились ко всем храмовым иконам. Мы приложились. Ко всем. А на следующий день в поликлинике Ваня вставал на стулья и столы и "прикладывался" ко всем членам правительства, начиная с Брежнева.
Детские праздники
Отец Александр умел совершенно по-особому устраивать детские праздники на Рождество и Пасху: сам рассказывал, что лучше сделать, кого кем нарядить, давал сценарии простых детских спектаклей, приносил пожелтевшие сборники старинных стихов, откуда можно было выписать всё, что угодно. Он делал с ребятами ясли для Христа, волхвов, пастухов. Во всей подготовке и в самих спектаклях активное участие принимали мои папа и мама. Папа был незаменимым Дедом Морозом, а мама всегда почему-то украинским парубком в кубанке и с усами.
Очень интересно проходили праздники, когда мы, взрослые, у которых были дети, объединялись в "малые группы". Каждый ребёнок был занят согласно его способностям и возможностям. До сего дня у нас в доме на Рождество достаётся из шкафа вертеп (повёрнутая на бок большая коробка от печенья). В вертепе все фигурки вырезал и покрасил Алёша Ерёмин, а овечек, ослика и вола слепил из пластилина мой Ваня. А ещё Алёша со своим папой Андреем Ерёминым сделали большую рождественскую звезду из листа ватманской бумаги. Потом полтора десятка лет эта звезда и этот вертеп украшали мой класс в музыкальной школе в Сокольниках, по два месяца в году: ставился вертеп 1 декабря, а убирался 1 февраля. Многие мои школьники делали к вертепу свои дополнения: лепили зверей, приносили маленькие ёлочки, вырезали цветные звёзды.
Я думаю, что детские праздники хорошо помнят и Олег Степурко, и Володя Ерохин, и Володя Шишкарёв, писавшие для них музыку. И Карина Черняк, которая устраивала их для своих и приходских детей. Песню Володи Шишкарёва "В ночном саду" пело десять поколений моих учеников. И называли её все "Гимн Рождества". Только было это уже позже.
Переписка
Особенно интенсивно мы переписывались с отцом Александром, когда я по занятости на работе стала редко ездить в Новую Деревню. Дело в том, что отец Александр благословил меня начать работу на клиросе постоянно (а не когда могу) и отправил через Марию Витальевну Тепнину "на выучку" к её подруге Елене Сергеевне Ильиной, которая пела на клиросе в храме св. ап. Филиппа на Арбате. Настоятелем храма был друг моих родителей отец Василий Серебренников, раньше известный врач. Сначала он принял меня как дочку друзей, а потом, узнав, что я от отца Александра Меня, очень обрадовался, сказав, что любит и уважает его, ценит его книги и проповеди.
Так я попала на Арбат, под крыло отца Василия и Елены Сергеевны. На Арбат, который на 17 лет стал моим постоянным местом молитвы и служения. Нагрузка для меня была большая, так как я работала в музыкальной школе в Сокольниках и это было моей основной специальностью. А осваивать церковное пение мне пришлось "со слуха": всё, что напоёт мне Елена Сергеевна, я писала, как музыкальный диктант. Учебников и нот в 70-е годы не было, а те, у кого они были, — не торопились делиться с другими. Но если что-то нотное вдруг попадало в руки — нужно было за ночь успеть переписать. Репертуар правого хора вообще никто в руки не давал, а репертуар левого был представлен жёлтыми рукописными нотами начала века, подклеенными самой Еленой Сергеевной. И я взялась переписывать всю библиотеку от руки, так как хор пел по слуху.
Выходных у меня не было: либо школьный день, либо храмовый. А в храме служить нужно было 42 службы (утро, вечер, ранние и праздники). Конечно, на многие службы я брала с собой Ваню, и он очень уставал от них. Он мне потом говорил, что в детстве видел только юбки бабушек в храме.
К отцу Александру я попадала только в каникулы, когда не было занятий в школе. В это время я старалась приехать к нему с Ванечкой домой в Семхоз. Суббота и воскресенье были всегда служебными днями на Арбате, значит, и в каникулы в Новую Деревню я попадала только в среду, и то не всегда. Поэтому появление в 70-е годы в Новой Деревне очень многих людей, теперь знаменитых, не было для меня особенно заметным.
Например, в письме отец Александр просит найти работу (переводы) для женщины с дочкой. Женщина одинокая и очень нуждается. Знает языки. Переводы нашли через папу. И только спустя долгое время я узнаю, что это Зоя Афанасьевна Масленикова, уже давно не последний человек в приходе. Потом батюшка просит оказать внимание и помочь женщине-математику, которая хочет петь. Я очень смущена и пробую провести первое и единственное занятие в домике, напевая гласы "по Елене Сергеевне", и даже черчу ей и тёте Клаве (Клавдии Антоновне) нотный стан. Так как бумаги не хватает, черчу его на земле у лавочки под берёзой. Потом иду к отцу Александру и в отчаянии говорю: "Как же учить, если они нот не знают, а я в следующий раз приеду только в осенние каникулы?" — а было лето. "Ничего, ничего, кто ищет, тот всегда найдёт", — ответил отец Александр. И правда, через некоторое время не я Соню,
а Соня Рукова приехала учить меня уставу на Арбат.
А однажды я приехала в весенние каникулы с Ваней, был Великий пост. И слышу ещё от калитки чтение "Апостола", да так громко! Ну, думаю, пока меня нет — тут сибирский медведь появился, а я не знаю. Входим, и правда: огромный, шевелюра богатейшая, голос — три Шаляпина. "Кто это?" — спрашиваю. "А это наш новый алтарник, ты что, не знаешь?" Так я первый раз увидела Володю (теперь о. Владимира) Архипова. †
Продолжение следует
