Прозревая судьбы "богоизбранного народа", Михаил Гершензон остановился на полуслове. За него договаривает его внучка – постоянный автор нашего журнала.
Живёт в Париже интересный человек — Жан-Клод Маркаде, француз, влюблённый в Россию, собирающий русское искусство, говорящий по-русски без малейшего акцента. Не так давно он попросил нашего известного историка искусства Георгия Фёдоровича Коваленко помочь ему достать книгу моего деда Михаила Осиповича Гершензона "Судьбы еврейского народа". Георгий Фёдорович обратился ко мне…
Я не знаю, что именно заинтересовало Маркаде в книге Гершензона. Написанная в начале ХХ века и вышедшая в 1922 году, она отразила бурные споры Гершензона с идеологами сионизма, пытавшимися привлечь его на свою сторону, убедить в своей правоте. Гершензон, близко знакомый и даже друживший со многими из российских сионистов, в частности с известным поэтом Бяликом, тем не менее резко не соглашался с ними. Он противопоставлял идее построения еврейского государства свою, чисто мистическую концепцию судьбы еврейского народа.
Заново перечитав книгу моего деда, я не могла, посылая её в Париж, не сопроводить своими размышлениями, своей интерпретацией, быть может, спорной.
Книга Михаила Гершензона "Судьбы еврейского народа" — едва ли не самая выстраданная, кровью написанная его вещь. Она волнует ум своей страстной парадоксальностью, не угасшим по сей день полемическим пылом. Прозорливо и не без оснований упрекая сионистов в том, что ими движут преимущественно политические, во всяком случае, сугубо прагматические цели, Гершензон противопоставлял их идее создания национального еврейского государства ("соблазниться сознательным национализмом, свирепствующим теперь в Европе, — какое плачевное заблуждение!") свою трактовку истории "избранного Богом" еврейского народа, его исторического предназначения.
По мысли Гершензона, судьба еврейского народа предстаёт прообразом, "моделью" судьбы всего человечества и каждого отдельного человека — "нищего странника на земле". Все надежды на то, что можно построить на земле для себя или для своего народа незыблемо прочный "дом", могущественное "царство", обеспечить своей нации земное материальное благоденствие на все времена, — не более чем иллюзия, и трагическая судьба еврейского народа — наглядное тому подтверждение. "Я думаю, всё человечество идёт одним путём: от природной бедности к накоплению и затем снова к иной, уже добровольной нищете. Еврейство проходило этот путь с особенной, я сказал бы, прообразной стремительностью…"
Этот "стремительный" путь еврейского народа, по мысли Гершензона, не случаен: таково было предопределение Бога "избранному народу". "Не всякий народ мог бы пройти путь еврейского народа; не всякая вера, не всякий моральный строй способны произрастать пересаженными на двадцать почв, в сущности — под любым небом, как еврейство. Бездомность ему врождена". На протяжении тысячелетий "избранный народ" учился "бездомности", мучительно преодолевая естественную человеческую тягу к оседлости, прочному дому, земле своих предков… "Бичами и скорпионами истязал еврейский Бог тело своего любимого сына. Какие ужасы погромов, скитальчества, смертельного страха, унижения и нищеты (…) Рвал крючьями тело, жёг раскалённым железом, ничего не жалел — ни старых, ни дев, ни бессловесных младенцев. Всё отрывал, отрывал и гремел с небес: “А, сластолюбец, непокорный раб! Опять угрелся в логовище? Иди! Не прилепляйся сердцем ни к чему земному, странствуй сердцем!”"
Быть может, и так… Но очень трудно принять мысль Гершензона, что гонители евреев были исполнителями Божественного промысла, что еврейский Бог "сам тайным зовом призвал Тита разрушить его царство, крестоносцев — избивать его сыновей, Филиппа — изгнать их из Испании, кишинёвскую чернь — громить их дома"; что палачи и погромщики были "строгими наставниками", которые "учили" евреев тому, что, по сокровенному замыслу Бога, было их благом, — рассеянию, отказу от земного тёплого "логовища".
Пророчески предвидя грозную опасность нацизма в Германии, Гершензон не дожил до того времени, когда эта угроза стала реальностью, обошедшейся еврейскому народу в шесть миллионов жизней. Каким Божественным промыслом можно объяснить такой страшный урок?! Чудовищная доктрина нацизма требовала истребления еврейского народа как нации, не щадила "ни старых, ни дев, ни бессловесных младенцев". Евреев не должно было быть на земле! Можно ли извлечь хоть какой-нибудь позитивный урок из этого дьявольского умысла? Есть ли цель, способная оправдать подобные "средства"?
"Еврейский Бог жесток…" Да полно, Бог ли это, или беспощадный демиург, космическая сила, стоящая "по ту сторону добра и зла", безразличная к людям, творящая из живых человеческих душ, как из мёртвых металлических деталей, некие, ей одной ведомые конструкции мироздания? Воистину, судьба еврейского народа, так, как её интерпретирует Гершензон, судьба всего человечества и каждого человеческого "я" перед ликом бездушного космоса не могут не вызывать беспросветного ужаса, чувства безнадёжной пустоты и бессилия, ощущения своей полной зависимости от непостижимых и беспощадных к человеку внешних сил. Я и соглашаюсь со своим дедом, и прихожу в ужас от его прозрений, наблюдая состояние умов современного цивилизованного общества с его идеологией "биокосмоса", с его чуть ли не культом вселенской смерти, чёрной дыры "Квадрата" Малевича…
Но не так всё безнадёжно. В "Судьбах еврейского народа" Гершензона я ощущаю таящийся подспудно, как бы "не замеченный", не упомянутый автором, но неумолимо пробивающийся изнутри "луч света", озаряющий самый главный, определяюще важный момент в судьбе еврейского народа, в его многотысячелетней истории. Еврейский Бог, жестоко, без пощады терзающий Свой народ, "так возлюбил… мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин 3. 16).
"И слово было у Бога, и слово было Бог" (Ин 1. 1). Бог "сошёл с небес" и "вочеловечился" — не в мудром эллине, эпикурейце и философе; не в горделивом, властолюбивом римлянине; не в диком скифе, невинном в своём зверином неведении, нет — Бог "вочеловечился" в еврее, принял простонародное еврейское имя Иешуа, провозгласил: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева" (Мф 15. 24). Бог пришёл "в народ", в котором прочно утвердился монотеизм, который страстно верил в близкое пришествие мессии. Казалось — Его должны были принять с великой радостью, уверовать, узнать, как узнал апостол Пётр: "Ты — Христос, Сын Бога живого…" (Ин 6. 69). Не поверили, не узнали… Хотели и ждали другого мессию — способного избавить Израиль от ненавистного рабства, повергнуть к его ногам Рим, вернуть могущество Соломонова царства, обеспечить евреям материальное процветание, дать власть над другими странами и народами…
Если судьба еврейского народа — прообраз судьбы всего человечества и каждого отдельного человека в его земном странствии, то земная жизнь Иисуса — прообраз судьбы еврейства во всей её неизбывной боли и непреходящем величии.
Он бездомный странник — "И говорит ему Иисус: лисицы имеют норы и птицы небесные — гнёзда; а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову" (Мф 8. 20).
С первых дней жизни Он, "бессловесный Младенец", обречён гонениям и гибели: "Се Ангел Господень является во сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет… ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его" (Мф 2. 13).
В Его "отечестве" — Назарете не только отвергли, но, "исполнившись ярости", "выгнали Его вон из города, и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился" (Лк 4. 28–30). Нет пророка в своём отечестве.
Всё, чему Иисус учил свой народ и всё человечество — "Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковым в Царстве Небесном" (Мф 8. 11), — всецело совпадает с тем, что усматривает Гершензон в еврейской судьбе. "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапывают и не крадут" (Мф 6. 19–20).
"Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь; ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас" (Мф 5. 11–12).
Издевательства и пытки, мучительная смерть на кресте и вечное бессмертие Иисуса — прообраз судьбы Его народа. "Вы же — Христовы, а Христос — Божий" (1 Кор 3. 23). Страшные гонения, вечное унижение евреев и, наконец, едва ли не самое страшное в еврейской истории — Холокост — не наказание евреям за то, что они "распяли нашего Иисуса Христа", как твердили да и по сей день твердят черносотенцы всех мастей, оправдывая еврейские погромы, но и не продуманный беспощадный урок свирепого "воспитателя".
История Европы ХХ века — "страстнАя неделя" всего человечества, "ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины" (1 Кор 12. 13), ещё одно "распятие" Иисуса, проявление лютой ненависти к Нему как к Богу, жгучее желание избавиться от Него, уничтожить, убить…
В значительной степени отсюда — и стремление уничтожить весь еврейский народ. Царь Ирод, дабы наверняка погубить Иисуса, приказал истребить всех младенцев Вифлеема.
История еврейства немыслима без Иисуса Христа. Если вдуматься, Он воплотил сторицею все надежды, которые возлагали евреи на грядущего мессию. Гордый Рим пал ниц перед Распятым Иудеем, Его Царство насчитывает миллиарды граждан всех наций и рас. Еврейская Мать почитается Матерью, Царицей Небесной, Защитницей десятков стран и народов. Вот уже два тысячелетия люди всего мира изучают историю еврейского народа как Священное Писание, знают её куда лучше собственной истории. В честь евреев Павла и Петра воздвигнуты самые величественные соборы Европы…
Иудаисты по сей день всего этого не видят, не признают, ожидают другого мессию, жаждут другой славы и другой власти — торжества и укрепления еврейского национализма, против чего с такой тревогой предостерегал Гершензон. Так почему же он, мудрец и провидец, даже не упомянул в своей книге Иисуса Христа? Мне думается, что дело не в приверженности иудаизму — идеалист Гершензон не был фанатичным приверженцем религии своих предков. Скорее, дело в отношении к Иисусу передовой русской интеллигенции рубежа XIX–ХХ веков, и в частности властелина умов, глубоко чтимого Гершензоном Льва Толстого, утверждавшего, что великое кощунство считать Иисуса Христа — Богом.
И всё же — вряд ли случайно на последних страницах "Судеб еврейского народа" мы находим слова, как бы подводящие итог размышлений Гершензона: "Может быть, последняя воля еврейства сказалась в словах, прозвучавших некогда из глубины, — “Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся”". Гершензон, цитируя, не ссылается на источник. А источник — Евангелие от Матфея, Нагорная проповедь. Завершается же книга фразой: "А еврейское царство — не от мира сего"…
"…Иисус отвечал: Царство Моё не от мира сего…" (Ин 18. 36).
Дед не посмел, возможно, не счёл себя в праве затронуть крайне болезненную для людей его круга тему божественной сущности Иисуса, Бога и Человека, Сына Человеческого — второго Адама, принявшего на Себя не только грехи всего человечества, но и все его страдания. Остановился на полуслове. Можете счесть это моей фантазией, наивной мистикой, но я чувствую: он просит меня оттуда, где он сейчас, договорить за него…
Когда-то, в 1970-е годы, я написала "самиздатовскую" песню "Агасфер":
Есть старинная легенда
про бродягу Агасфера:
Вечно странствует по свету
вечный странник, Вечный Жид.
Год проходит, век проходит,
по минуткам минет эра,
А дорога словно лента
из-под посоха бежит…
Я бреду, бреду по свету,
я отбил в дороге пятки.
Чуть присяду, чуть поверю,
что нашёл свой отчий дом, —
Вмиг меня возьмут за шкирку:
"Убирайся, жид проклятый,
Уходи своей дорогой,
за своим ступай добром!"
Я бреду, бреду по свету,
я ищу свою берлогу
В тридевятом государстве,
в тридесятой стороне…
Ах, зачем, безмозглый дурень,
я не дал напиться Богу,
Что тащил Свой крест к Голгофе
на израненной спине!
До сих пор во сне я вижу
эти спёкшиеся губы
И венец, такой колючий
над таким красивым лбом.
"Агасфер, подай водицы!"
Я Ему ответил грубо:
"Убирайся, Бог проклятый,
за своим ступай добром!"
Я бреду, бреду по свету,
я совсем дошёл до ручки,
Я согласен хоть в могилу,
а дороге нет конца…
Колют, колют, колют ноги
эти подлые колючки,
Очень колкие колючки
из тернового венца…
