Чтобы восстановить зачин этой русско-израильской истории, придётся, как ни странно, вспомнить о Польше…
В 1990-м творческая группа киностудии имени Горького выехала в ПНР, чтобы снять ряд эпизодов для картины о Второй мировой войне. Картина, как и девятнадцать других, предназначалась для документального сериала "ХХ век". По замыслу авторов, он должен был подвести некий итог идущему к концу самому кровавому в анналах человечества столетию.
Из Варшавы, прихватив с собой переводчика, мы двинулись на микроавтобусе в Краков, как известно, спасённый от полного разрушения нашими солдатами. Действительно, прекрасна древняя столица польского государства! Полюбовались замком королей Пястов, зданием Старого театра Анджея Вайды (труппа гастролировала где-то за пределами страны). И снова отправились в дорогу. Нас влёк Гливице, прежде, в немецкой Силезии, — Гляйвиц.
На одном из перекрёстков толмач предложил завернуть в Освенцим, лежащий чуть в стороне и неподалёку. Наши категорически отказались: зачем лишний раз рвать душу?.. В киноархивах Третьего рейха достаточно хроники о фашистских концлагерях. Старательные палачи сами фиксировали свои злодеяния.
И вот — Гливице. Здесь сохранилась — не сгорела — та самая радиостанция с деревянной вышкой, откуда занялся вселенский пожар. В ночь на 1 сентября 1939 года гитлеровцы инсценировали нападение ближайших соседей на немецкую радиостанцию в Гляйвице, подбросили пару трупов ими же умерщвлённых арестантов, переодетых в форму вермахта, и воспользовались провокацией как предлогом для объявления войны Польше. Так началась Вторая мировая.
Мы запечатлели не только историческую реликвию, но и уцелевших свидетелей эпизода, записали их рассказы.
На обратном пути дали кругаля, чтобы увидеть национальную святыню. Ченстоховская икона Матери Божьей почитается покровительницей и защитницей Польши. В войну эта не очень большая страна понесла огромные потери — шесть миллионов убитых. Каждый второй из них был соплеменником Пречистой Девы Марии...
Храм оказался переполнен молящимися. Высоко, под сводами, на украшающих церковные стены гобеленах висели дары тех, кто считал, что ему Матка Боска Ченстоховска помогла: золотые и серебряные ювелирные изделия и монеты, драгоценные камни в дорогой оправе, жемчужные ожерелья. Поляки и после долгих лет войны и десятилетий коммунистического режима сохранили крепость своей веры.
По возвращении в Варшаву разместились в гостинице-высотке на Маршалковской. Вечер был свободен, и я решил погулять по центру. В лифте переговаривались меж собой южного типа юнцы. Похожи на греков. Прислушался — язык вроде другой.
— Вы из какой страны, мальчики? — спросил по-английски.
— Из Израиля.
— Что вас привело сюда, где почти не осталось евреев?..
— Школьная программа. Каждый израильтянин должен увидеть места Шоа, — сказал тот, который, очевидно, был за старшего.
— Я тоже еврей… из Москвы, но мне достаточно посещения Дахау.
На первом этаже у раскрытой двери лифта стоял высокий плечистый человек с седой крупной головой.
— Наш учитель, — представил его старший и добавил что-то на иврите, обращаясь к седому.
Тот улыбнулся, мы обменялись рукопожатием.
— Беньямин Нахшон, — назвался новый знакомый.
— А не выпить ли по рюмке за встречу? — предложил я.
— Согласен, — сказал Беньямин.
Хорошо сиделось за столиком в баре под лёгкую "Выборову". Язык? Смесь английского с вкраплениями усвоенных в детстве слов из идиша.
Беньямин рассказал, что его молодые родители, активисты молодёжного движения "Бейтар", тайно пробрались из Польши в Палестину ещё в двадцать седьмом, когда последняя была подмандатной территорией Британской империи и въезд евреев был ограничен строгими квотами. Через два года появился на свет их первенец Беня, то есть он уже сабра, коренной израильтянин.
В шестнадцать лет Беньямин — юный боец "Хаганы", сражается в отряде Игаля Алона, защищает поселения ишува от нападений мусульманских банд. Тогда-то ему и присвоили ивритскую фамилию Нахшон. В переводе, как я позднее узнал, это значит "первый, отважный".
Потом был исторический факультет университета, работа в журналистике. После создания государства Израиль — участие во всех войнах, начиная с первой, за независимость. Теперь он — инспектор народного образования Хайфы и возит школьников по местам Шоа, катастрофы европейского еврейства.
Беня спросил, какие дела в Польше у меня. Объяснил. И вдруг Нахшон заговорил о том, как в 39-м они с мамой приехали сюда, к её старикам. Ему было десять лет, когда он впервые увидел деда и бабушку. А тут грянула война, и пришлось бежать обратно в Палестину через нейтральную Швецию.
— Вместе со стариками? — задал я опрометчивый вопрос.
— Нет, им такое было уже не под силу…
Чтобы перевести разговор на другую тему, я стал расспрашивать об Израиле.
— Тебе самому надо его увидеть! Давай прилетай! Всё остальное беру на себя.
Расставаясь, мы обменялись адресами и номерами телефонов.
…В декабре 1990 года мне и дочке дали наконец разрешение посетить родственников в Израиле.
Советских рейсов ещё не было. Пришлось лететь с пересадкой в Варшаве польской авиакомпанией "ЛОТ" — почти тёзкой города Лод, близ которого расположен главный израильский аэропорт имени Бен-Гуриона.
Обосновались в Беер-Шеве у тётушки, приславшей приглашение. Что ни день, нас навещали родные и друзья, забирали к себе, угощали обильными местными вкусностями. Двоюродные братья и сёстры превратились в горячих патриотов исторической родины. Им хотелось как можно лучше её нам представить.
Сначала повезли в Негев, в киббуц, где поселился, уйдя на покой, первый премьер-министр Израиля Бен-Гурион. Там же, в пустыне, рядом с рукотворным оазисом еврейского фаланстера, он и его жена и похоронены. Мы благоговейно постояли у их могил и, как принято у евреев, положили по камешку на скромные надгробья.
Потом мы совершили паломничество в древнюю Масаду, последнюю иудейскую крепость, так и не сдавшуюся осаждавшим её римлянам. Защитники предпочли смерть, хотя у них ещё оставались и еда и запасы воды. Пришлось долго подниматься по щербатым, тысячелетним, вырубленным в почти отвесных скалах ступеням, прежде чем нашим взорам предстали руины цитадели, которая глубоко почитаема в стране.
Более всего поражало в Израиле множество вооружённых людей — и не только в армейской униформе. Вот отец семейства в окружении нескольких детей мал мала меньше, через плечо перекинут ремень автомата "Узи", но для окружающих — это обычная картина. Никакой тревоги на лицах… А ведь уже разворачивалась операция "Буря в пустыне" и Саддам Хуссейн грозил закидать страну "скадами".
По телевизору демонстрировали, как лучше оборудовать домашнее бомбоубежище, призывали запастись минералкой, клеить крест-накрест полоски бумаги на оконные стекла, как у нас в 41-м…
Правительство предложило иностранцам во избежание опасности покинуть Израиль. Публично отказалась уехать, помнится, шведская кинозвезда Ингрид Тулин.
Тогда-то знакомые журналисты и позвали меня на радио "Рэка" и спросили, почему мы с дочкой остаёмся. Я сознавал риск, которому подвергаю единственное чадо, однако ответил:
— Не бежать же… Здесь живут наши родные и друзья. Нет, мы улетим не раньше, чем в тот день, что указан в обратных билетах.
Теперь было не до туристских развлечений, но мне ещё хотелось побывать в соседнем бедуинском поселении. Знал: номады лояльны к государству и даже служат проводниками и следопытами в армии обороны Израиля — Цахале. Каково их настроение сейчас? Сговорчивый кузен повёз меня к бедуинам.
Шейх племени пригласил приезжих в палатку. Пока варился кофе с кардамоном, шла неспешная беседа на иврите — кузену, естественно, пришлось взять на себя роль переводчика. Из беседы следовало, что обычай у бедуинов такой — сохранять преданность земле, где ставили шатры их предки.
Вскипел в медном лужёном сосуде ароматный напиток, он подавался без сахара и был невероятно горек на вкус. На вопрос, отчего так, хозяин ответил:
— Чтобы люди не забывали о горечи земной жизни.
Арабы, это чувствовалось, менялись на глазах. Зеленщик, ежедневно привозивший из близкой Газы на фургончике в наш двор овощи и фрукты, однажды разразился угрозами в адрес торговавшейся с ним тётушки:
— Скоро придёт Саддам — всё будет наше!..
Вдосталь нагостившись у своих, я позвонил наконец Беньямину. Тот с пониманием отнёсся к тому, что прервать раньше времени хлебосольство родни было невозможно, а закончил так:
— Немедленно выезжаю за вами…
Расстояние до Хайфы — каких-то двести с небольшим километров. Но как разнообразен ландшафт! По ходу движения ты будто попадаешь из одной климатической зоны в другую.
Стол к нашему прибытию был накрыт. Галя, жена Беньямина, неплохо знала русский, усвоенный от родителей — выходцев с Украины. Ужин затянулся. Обсуждали планы будущих поездок. Галя и Беньямин освободились от своих дел, чтобы целиком заниматься нами.
С утра пораньше двинулись в Галилею. Резко тормознув посреди дороги, Галя показала нам изуродованную пожаром эвкалиптовую рощу.
— Подожгли ставшие вдруг храбрыми арабы… А ведь раньше на месте этой рощи было болото — рассадник малярии, — сказала Галя. — Сколько труда загублено… Ничего, восстановим!
Через полчаса въехали в друзскую деревню. Добротные дома. Приветливые люди на улицах. Из Галиных объяснений мы узнали, что они исповедуют не ислам, как большинство, и не христианство, как немногие из арабов, а некую тайную религию, которую запрещено открывать иноверцам.
Проходим мимо лавки. Перед ней выставлены разные ремесленные поделки. Слышим зазывный голос стоящего на пороге хозяина:
— Загляните, для вас скину цену…
— Он принял вас за богатых американцев, — по-русски шепнула Галя. И, чтобы солидный друз не обольщался, добавила на иврите: — Это наши гости из России.
— Мы всем рады, — ответил тот и широким жестом пригласил нашу троицу войти.
Внутри полулежал на оттоманке старик в национальной одежде.
— Мой отец, — почтительно назвал его лавочник. — Он первый мудрец в нашей деревне, потому что дольше остальных прожил на свете.
— А не скажет ли мне мудрец, — через Галю обратился я к старцу, — почему вы, друзы, ладите с евреями, в то время как другие арабы с ними во вражде?
— Так мы же умные люди, — ответствовал тот.
…С особенным чувством Нахшон водил нас по музею Игаля Алона, показывал дорогие для него реликвии Хаганы.
Поднялись и на Голанские высоты, к самой Эль-Кунейтре, дыбящейся взорванными укреплениями. Их когда-то штурмовал наш друг и был здесь ранен.
Мы уже порядком устали. Беня предложил заехать для отдыха к своему боевому товарищу Сассону Навоту, отставному полковнику израильской армии.
— Его ферма у селения Мицпа, зовётся на английский манер "Near Tiberias" — "Близ Тивериады". С античных времён наше озеро-море носит и такое имя, — прокомментировал Беня.
Вскоре Нахшон уже сигналил у ворот фермы. Из калитки вышел крестьянского склада коренастый человек с типично славянской внешностью. Он весь лучился радостью, видимо, заранее предупреждённый о приезде гостей, знающий, кто мы и откуда.
К моему удивлению, фермер сразу же заговорил со мной на добротном идише. Я поинтересовался, как ему удалось столь хорошо освоить мамэ-лушн. Он ответил, что родился и вырос среди репатриантов из России, Польши и Румынии, а в их среде в дни его детства средством общения был именно этот язык.
Нас потчевали обедом прямо на открытом воздухе, еда была простая — из продуктов, произведённых на ферме. Сассон расспрашивал о жизни в Советском Союзе, где ему не пришлось побывать, а так хотелось бы… И затем поведал нам о своей родословной.
Предки Навота покинули волжские края в 1912 году. Были они субботники. Власти, особенно церковные, преследовали их как отступников от православия. И поднялись несколько дворов из приахтубского села Заплавны, и отправились в Землю Обетованную. В неизведанный путь пустились не все взрослые члены отважившихся на переезд семей. Гришины и Дубровины (фамилии будущих отца и матери Сассона) поделились чуть ли не поровну. А было их восемнадцать братьев и сестёр. Те, кто добрались до Палестины, какое-то время переписывались со своими, оставшимися в Заплавне. Но впоследствии весточки перестали доходить, и длится это уже не одно десятилетие. Потому Сассон, наверно, и спросил деликатно, не смогу ли я помочь в розыске хоть каких-то отпрысков утраченной родни. Ведь возможно, кто-то и доныне живёт на берегах известной ему по воспоминаниям деда и отца Ахтубы…
Пообещал, что сделаю всё, что мне доступно. Вернувшись в Москву, сочинил письмо и отправил в сельсовет Заплавны. Было это четырнадцать лет назад.
И вот совсем недавно погрузился, как обычно, в интернет. Вижу — незнакомый сайт, где упоминается моё имя. Из города Волжского. Ни разу там не бывал. Только однажды наблюдал с фарватера. Причаливать к пристани было запрещено из-за холерного карантина. Мы шли тогда из Дуная в Обь на построенном в Венгрии большом озёрном буксире и снимали фильм "Перегон" для творческого объединения "Экран" Центрального телевидения.
Что же мне открыл сайт газеты "Неделя города", издаваемой в Волжском?
"В начале 90-х годов, — сообщала газета, — председатель Заплавинского сельсовета получил письмо из Москвы от кинорежиссёра Павла Сиркеса. Сначала удивился: не так часто в село приходят послания от столичных кинематографистов. Но ещё больше его поразило содержание: через советского режиссёра в сельсовет обращался израильский подданный Сассон Навот. Он называл себя потомком русских крестьян-субботников Гришиных и Дубровиных и просил разыскать своих родственников, которые якобы жили в Заплавном".
Чем закончилась эта история, я узнал опять же из интернета, где перепечатана пространная статья "Загадочные письма". Оказывается, получив мой запрос, "работники сельсовета занялись поиском русских предков старого еврея (так в тексте. — П. С.) и, что самое удивительное, нашли их. Жительница города Ленинска Любовь Яковлевна Дейнеко рассказала, что её родная бабушка и была той самой Дубровиной, которая выехала в Святую Землю ещё до революции. А когда её первый муж умер, то она вышла замуж за потомка субботников Гришиных Сассона Навота. Так родственная связь, утерянная ещё до Великой Отечественной войны, восстановилась".
Завершали статью следующие строки: "Благодарный Сассон Навот, чьи родственники обнаружились в Ленинске, приглашал председателя заплавинского сельсовета “в маленькую, — по его выражению, — но дорогую страну” Израиль. Тот не воспользовался этой возможностью. А вот двое нашедшихся племянников Навота уехали-таки к дяде. Великий исход субботников продолжается".
Нет, не напрасны ни странствия, ни наши встречи. И не случайны. Они исполнены неизвестного нам до поры смысла. Как это у Мандельштама?
Я чую всё, с чем свидеться пришлось…
Мюнхен, Германия
