Прочитав Введение к "Оправданию добра" Владимира Соловьева, Василий Розанов написал ему письмо, в котором позволил себе не согласиться с тезисом о том, что "та религия истиннее, чьи исповедники нравственнее". Когда в конце 90-х я показал это письмо Сергею Сергеевичу Аверинцеву, то Аверинцев, обычно говоривший о Розанове кратко и лаконично: "Я его боюсь", сам обратил внимание на эти строки и заметил, что, пожалуй, Розанов здесь прав. Отношение к святыне предполагает благочестие, но оно определяется отнюдь не только соблюдением предписаний морали. Религия печется о "священном", этика – о "моральном".
С моральной точки зрения довольно затруднительно оценить исполнение или игнорирование таких заповедей, как, к примеру, непоминовение имени Господа всуе, соблюдение субботнего дня, выполнение обряда обрезания, невкушение жертвенного мяса. Моральное сказывается в сфере отношений между людьми: это мой долг по отношению к ближним. Долг Богу внеморален, большинство религиозных действий носят с точки зрения морали "сверхдолжный" характер. Стремление сделать мораль религиозной может означать и подспудное желание низвести религию до сферы морали, оправдать ее существование перед обывателем набором различных утилитарных функций, в том числе и моральной.
Религиозный поворот в России конца прошлого века проходил в обществе под знаком формулы "Религия нам нужна, потому что…", только сначала продолжение этой риторической фразы выглядело так: "…она представляет собой часть нашего культурного наследия и нашей истории", а затем "…потому что без нее нельзя осуществить нравственное оздоровление общества". Не стремясь оспорить относительную правоту обоих тезисов, решусь заметить, что нравственное оздоровление общества в большей степени зависит от более справедливой и разумной организации социального пространства. Для него гораздо более подобающим является образ честного юриста, добросовестного врача, самоотверженного воина, рачительного хозяина, чем "благородного разбойника", отмывающего нечестным путем нажитые деньги жертвою на храм или на монастырь.
Мораль – "благое иго" для "общественного животного", каковым по определению является человек. У человека как "животного религиозного" сердце поет и рвется "по ту сторону морали". Религия обращается к грешному, несовершенному человеку, давая ему из повседневности разглядеть свою неполноту, бездну, отделяющую его от Бога, а значит, и от идеала. Мораль же есть "религия совершенных".
Сторонники автономной морали более последовательны в отстаивании своих нравственных принципов и более беспощадны к себе и ближнему за отступление от них. Подчас моральное сознание может оказаться чересчур ригористичным и уклониться к фарисейству – "видим сучок в глазу брата своего, а бревна в своем не замечаем" (Мф. 7:3). Религиозное переживание своей греховности побуждает человека относиться к падениям другого мягче, чем это предписывает нам Уголовный или моральный кодекс. Последовательные моралисты чаще оказываются сторонниками автономной морали и даже атеистами. Верующие, кстати, легче прощают – "Бог простит, а я-то тебя прощу". Нравственное сознание лишено трансцендентности, отсюда и обостренная вера безрелигиозных эпох в возможность создания морального гомункулуса – строителя коммунизма, верного специально написанному моральному кодексу.
Безрелигиозная мораль возможна, но в то же время она делается невозможной, невыносимой, если не восполняется религиозным отношением к абсолютному первоначалу, придающему моральным ценностям живые лики идей. Вот почему Чаадаев считал, что потомки будут произносить имя Аристотеля "со своего рода ужасом", признавая тем самым изъяны автономной, рациональной морали!
Источник: НГ-Религии
