Беседа с А. М. Максимовым

В.Р. Легойда: Здравствуйте, уважаемые друзья! В эфире "Русский час" с журналом "Фома". В студии Владимир Легойда.

Как ведущему, мне сегодня довольно просто начинать программу. Необычно просто, я бы сказал: мне не нужно придумывать подводку. Просто скажу: у нас в гостях Андрей Маркович Максимов.

Здравствуйте, дорогой Андрей Маркович! Спасибо, что вы сегодня пришли к нам!

А.М. Максимов: Здравствуйте! Спасибо, что вы позвали меня.

В.Р. Легойда: И еще будем звать!

Также традиционно в нашей студии присутствуют студенты и аспиранты МГИМО и сотрудники редакции журнала "Фома".

Андрей Маркович, я не случайно не стал вас как-то специально представлять. Не только потому, что это действительно тот случай, когда этого делать не нужно, но и потому что вас можно представлять очень по-разному: писатель, журналист, режиссер, – и все это будет справедливо. Но вы сами как считаете – вы кто по профессии?

А.М. Максимов: На следующий день после того, как у меня родился сын, мы, естественно, собрались с друзьями. И мой близкий друг меня спрашивает: "А кем бы ты хотел, чтобы вырос твой ребенок?" Сыну тогда был день. Я подумал-подумал и ответил, что я бы хотел, чтобы он вырос верующим человеком. На что мой друг сказал: "Выпьем за раба Божьего, твоего сына!"

Я вот так себя называю, потому что рассказывать, что я академик, театральный режиссер, автор книг, даже как-то, извините меня, сумасшедше. Потому что это какой-то невероятный набор всяких "я". На самом деле, я считаю, что у меня в жизни два главных дела – это телевидение и литература. Но кроме этого, я еще ставлю спектакли, и довольно много, пишу сценарии для фильмов и даже снимался в кино. Поэтому это всегда для меня большой вопрос – "Как вас подписать?" Вот я и говорю: пишите "раб Божий", это самое простое.

В.Р. Легойда: Но это действительно какая-то предельная идентичность, говоря языком философии. Да?

А.М. Максимов: Да, это на самом деле так. Потому что кто его знает, писатель я или не писатель?

В.Р. Легойда: А почему вы думаете, писатель вы или не писатель?

А.М. Максимов: А потому что человек не может сказать, писатель он или не писатель. Это должны вот (показывает на аудиторию) эти молодые и немолодые люди прочесть книжку и сказать: да, это писатель! Писатели – это Тургенев, Достоевский… Жванецкий стоит в этом ряду. А стою ли я в этом ряду, это уж я не знаю.

В.Р. Легойда: То есть вы считаете, что если о человеке какая-то группа читателей говорит, что он писатель, значит он – писатель?

А.М. Максимов: Для них он – писатель.

В.Р. Легойда: Для них?

А.М. Максимов: Для них он писатель. А так это вообще никогда непонятно, потому что мы же знаем, что в начале века была знаменитая, великая писатель Чарская. Кто ее сейчас знает? А Булгаков был человеком, который написал несколько пьес, которые не очень удачно шли, написал какую-то книжку про Мольера… Правда, потом оказалось, что он в это же время написал "Мастера и Маргариту", и поэтому он великий. Это же никогда непонятно! То же самое, кстати говоря, и с театральными режиссерами. Никогда непонятно, насколько то, что ты делаешь, действительно театральная работа…

В.Р. Легойда: А обратное – справедливо? Есть, наверное, немало людей, для которых Достоевский – не писатель…

А.М. Максимов: Вы знаете, в свое время Хрущев с супругой пошли посмотреть на "Мону Лизу". И супруга Хрущева сказала: "Что-то мне "Мона Лиза" как-то не очень". На что ей экскурсовод ответила: "Вы знаете, она на стольких людей произвела впечатление, что уже может сама выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого нет". Я думаю, то же самое и с Достоевским. Это уже Эльбрус, он сам может выбирать. Не читают сегодня Достоевского, потому что он длинный, – это проблемы тех, кто его не читает. Потому что Достоевский – это уже абсолют.

В.Р. Легойда: А вы не сталкивались с таким явлением: какое-то издательство у нас проводило, на мой взгляд, эксперимент над читателями, – оно пересказывало книги классиков в сокращенном виде, современным языком? Не в плане учебных пособий, то, что давно делают американцы, а просто вот… Книжки так и назывались, по-моему: "Федор Михайлов. "Идиот""…

А.М. Максимов: Я не читал этого никогда. Я знал, что это все есть, но я этого никогда не читал и не очень понимаю, зачем это надо делать. Но, как человек, живущий в наше время и работающий на телевидении, я знаю, какое количество бреда происходит вокруг, и знаю, что на все нельзя обращать внимание. Происходят какие-то совершенно безумные вещи, просто безумные!

У меня сегодня актриса пришла на спектакль зареванная, опоздала на пятнадцать минут, потому что молодой охранник отказался поставить ее машину. Она говорит: "Он такой молодой, а уже такой!" Я ей говорю: "Не надо переживать по поводу несовершенства мира. Это бесполезно". Мир несовершенен и печален, это надо принимать как данность и не переживать по этому поводу. В этом мире пересказывают Достоевского. Это очень плохо, но переживать по этому поводу невозможно, потому что тогда у тебя ни на что больше не останется времени.

В.Р. Легойда: Андрей Маркович, вопрос по поводу телевидения. Я знаю, что как раз в эти дни у вас выходит полуторатысячный эфир "Ночного полёта". Мы вас поздравляем с этой замечательной цифрой!

А.М. Максимов: Спасибо.

В.Р. Легойда: Я обратил внимание, следя за вашими публичными высказываниями, читая и слушая интервью, что вы – и это очень редкий случай! – не ругаете телевидение. По крайней мере, мне такие ваши высказывания не попадались. У вас даже была такая фраза: "В телевизоре есть какая-то мистика". Вам не странно занимать такую позицию? Сегодня вроде бы каждый уважающий себя человек, особенно телевизионщик, обязательно ругает телевидение…

А.М. Максимов: Выключи. Ну, не нравится – выключи! Это такая же история, как: "Я смотрел сериал "Есенин" и плевался!" Не смотри. Не нравится – не смотри! При всем при этом телевидение – это невероятная форма воздействия на людей, причем на большое количество людей. И делать вид, что этого нет или что это только какая-то гадость, тоже невозможно. Потому что телевидение может влиять на людей, и телевидение может помогать людям.

У меня один из первых таких экспериментов был, по-моему, после первого года существования "Ночного полета". Когда-то, когда я был молодой, я разошелся со своей любимой девушкой 27-го или 28 декабря. Поэтому перед Новым годом мне было просто ужасно погано, и меня бесило, что по телевизору все веселятся. Ведь, начиная с 28-го числа, телевидение – это такой сумасшедший дом, где начальник сказал: "Всем веселиться!" – и все веселятся. А тебе плохо! И я, когда планировался "Ночной полет", подумал: есть же такие люди, которым плохо. И мы решили посвятить эфир ушедшим людям: не только умершим, но и тем, кто с кем-то расстался. Продюсер мне сказал: "Ты просто больной! Ты представляешь, что это такое? Перед тобой – Пугачева, после тебя – Басков! А посередине – ты!" Я говорю: "Ну, хорошо. Давайте у нас не будет рейтинга, нам это простят, потому что договор на следующий год уже подписан. И Бог с ним со всем!".

Я сидел один в кадре. И сразу же, как только я объявил тему эфира, мне позвонила женщина, у которой в этом году сын погиб в Чечне. И пошел просто шквал звонков и шквал плача! Я понял, что, на самом деле, этим людям просто необходимо было, чтобы кто-то им что-то сказал, какие-то хорошие слова. "Не расстраивайся" или еще что-то… Какие-то обычные слова. А никто об этом не говорил: все были заняты весельем.

И я тогда в первый раз подумал, что телевидение может очень мощно влиять на людей и может очень мощно помогать им.

В.Р. Легойда: Это после того эфира родилась формула "Телевидение должно помогать конкретным людям", о которой вы как-то сказали?

А.М. Максимов: "Телевидение должно помогать конкретным людям" – эта формула программы "Времечко", в которой я начинал. Это программа, обращенная к конкретным людям, поэтому она, собственно, и называется так – программа "Времечко".

Но помощь не только в этом. Я приглашаю на эфир, например, Александра Семеновича Кушнера. Есть некоторое количество людей, которых миллион, а не миллионы, – тех, которые знают, что есть поэзия, читают стихи. Но им кажется, что они какие-то ненормальные, потому что вокруг них никто больше этого не делает. И вдруг они видят, что по телевизору идет передача: вот сидит поэт, вот с ним разговаривают… Значит, то, что они делают, – не так уж плохо! Или когда я разговариваю с людьми на какие-нибудь возвышенные темы, я знаю, что есть люди, которым необходимы такие разговоры.

Вчера для меня была вершина того телевидения, которое находится с другой стороны от меня. Это когда на эфир к Тине Канделаки пришли Малахов и Ксения Собчак. И я, посмотрев на этих трех людей, понял: вот тут один край телевидения, а я буду с другого края телевидения. И это надо, и это надо.

В.Р. Легойда: А какой это край? Я просто не смотрел эту передачу…

А.М. Максимов: Это край, где говорят: "Ребята! У нас все классно! У нас все потрясающе, замечательно! Глядите, какие я часы купил!" Вот это одна история. А вторая история: "Зачем я живу? В чем смысл жизни? Надо ли сильно радоваться? Надо ли печалиться?"

В.Р. Легойда: И вы действительно считаете, что по телевизору можно об этом говорить?

А.М. Максимов: Нужно! Я считаю, что по телевидению нужно об этом говорить, потому что иначе люди решат, что таких проблем нет. Иначе люди решат, что главное – это обсуждение проблемы: "Правда или неправда, что Пугачева развелась с Киркоровым?" "Ах, это правда!" – и вся страна обсуждает, зачем они это сделали, думая, что больше говорить ни о чем не надо. А на самом деле никого не должно волновать, почему два человека развелись. А вот почему люди разводятся, и куда девается любовь, – об этом надо говорить.

Мне вообще кажется, – это, наверное, наивный взгляд, – что телевидение начинает умнеть.

В.Р. Легойда: У нас в России?

А.М. Максимов: Да, у нас в России. Очень медленно, очень неохотно, но оно начинает умнеть, потому что оно дошло до той точки, откуда уже надо всплывать. Правда, у Станислава Ежи Леца есть моя любимая фраза: "Когда я опустился на самое дно, снизу постучали". Но все-таки мне кажется, что телевидение уже дошло до какого-то предела, с которого надо подниматься. И то, что у нас существует канал "Культура", это здорово! Мы не понимаем, до какой степени это влияет на жизнь страны.

В.Р. Легойда: Влияет, вы считаете?

А.М. Максимов: Влияет, влияет на жизнь людей. Я не уверен, что огромное количество народу должно слушать симфоническую музыку или что-то такое. Но канал "Культура" размышляет над проблемами, над которыми размышляет интеллигенция. Интеллигенция должна знать, что у нее есть какое-то место, где – лучше, хуже, нравится, не нравится, – но все-таки об этом будут говорить.

В.Р. Легойда: Но есть же какие-то законы… Может быть, это прозвучит для вас наивно, по-дилетантски: наш с вами телевизионный опыт несопоставим. Но тем не менее. Меня учили: радио должно говорить, телевидение должно показывать. Картинка есть некий навязанный образ, она исключает возможность трактовки. Этим телевидение отличается от радио и от книг. Каким же образом эту сложность, этот нерв, эту боль, которая всегда объемна, показать на экране, который плоский?

А.М. Максимов: Во-первых, телевидение – не всегда картинка. И я абсолютно убежден, что "говорящие головы" [1] – это самое интересное, что есть на телевидении. Я подчеркиваю, самое интересное. Я, например, считаю, что один из самых интересных людей – это Познер. А он – "говорящая голова", он ничего больше не делает. Он все время работает "говорящей головой".

Кроме этого, обратите внимание на момент, которого пока никто особо не заметил, а ведь это невероятная вещь. Я вчера вечером смотрел телевизор после десяти: по всем каналам идет документальное кино! Документальное кино показывают в прайм-тайм [2]! Это тоже для меня признак того, что страна поумнела. Правда, один фильм был про то, с кем спал Андрей Миронов. Он по-другому называется, но по сути фильм про это. Но есть же и другие фильмы. Есть совершенно грандиозный фильм Паши Пескова про трагедию, когда над Швейцарией разбились самолеты, про этого швейцарского диспетчера. И с помощью "картинки" в этом документальном фильме рассказывается о каких-то невероятно важных и серьезных вещах.

Если мы не будем бесконечно дергать телевидение (а его, как только "Тэффи" [3] закончится, все дергают), то оно в конце концов поумнеет, мы даже сами удивимся как. Оно не поумнеет так уж прямо невероятно, но оно станет умнее, чем сейчас.

В.Р. Легойда: Ну, хорошо. А есть какие-то пределы возможного "телевизионного ума"?

А.М. Максимов: Нет. Вообще говоря, а есть какие-то пределы ума?

В.Р. Легойда: Я думаю, что да.

А.М. Максимов: Они где?

В.Р. Легойда: Я думаю, что если нет пределов ума, то тогда исчезает такое понятие как безумие. Потому что безумие – это и есть границы ума. Исчезновение этого понятия очень опасно.

А.М. Максимов: Мы можем с вами на эту тему поговорить…

В.Р. Легойда: Вы хотите поговорить об этом? (смеется)

А.М. Максимов: Ну, раз вы начали… Есть такая замечательная, гениальная книжка – "Гений и сумасшествие", где речь идет и о том, что считать нормой. Нормальный человек будет ставить спектакли? Носиться как угорелый? Не уверен я.

В.Р. Легойда: Вам виднее, Андрей Маркович! (смеется)

А.М. Максимов: Я вот смотрю на себя, пожилого, толстого человека, который носится по залу и говорит: "Свет левей! Свет правей!" Это ненормальное поведение, понимаете? Поэтому я не знаю, где здесь, где здесь граница. Нормальный человек стихи не пишет и музыку не пишет. Ученый – это тоже очень зыбко. Мы не говорим, конечно, про очевидное сумасшествие, когда человек голый выходит на улицу, это уже другая история…

В.Р. Легойда: Я могу объяснить, что я имею в виду. Для меня эта фраза имеет, скорее, некий культурологический подтекст, который заключается вот в чем. Идея безграничности разума и познания – это идея, которая в европейской культуре появилась в эпоху Просвещения и потом, в примитивном виде, вылилась в большевистское "Мы все откроем, найдем и построим". Это страшная вещь, это тот самый сайентизм – представление о всесилии науки, который вырастает из философского допущения о том, что у разума нет границ. На мой взгляд, религиозный путь, обращение человека, песчинки, к Богу, начинается тогда, когда он понимает: "Есть пределы моему разуму. Есть в мире то, чего я своей башкой понять не могу".

А.М. Максимов: Если вы говорите об этом, то я с вами абсолютно согласен. Это то, о чем я бесконечно веду споры на форуме: что вера – это чувство, а не знание. Что невозможно, прочитав Библию и сто пятьдесят книг по православию, стать верующим. Невозможно! Вот если вы говорите про это, то я с вами согласен. Потому что Бог – это непознаваемое существо, скажем так. Я прошу прощения за это слово…

В.Р. Легойда: Ничего, у нас же не богословский диспут.

А.М. Максимов: Бог – это Нечто непознаваемое, Что с тобой идет на контакт или не идет. Или идет не всегда. И ты ничего с этим не можешь сделать. Вот Он идет с тобой на контакт – и все.

У меня есть книжка "Как разговорить собеседника, или ремесло общения" – про то, как брать интервью в повседневной жизни. Там есть словарь в конце, и в нем написано: "Интуиция – это единственный способ Бога говорить с нами". Мне говорят: "Это неверно ни с какой точки зрения!" Я говорю: "Может, и неверно. Но я знаю, что я не могу иначе ничем это объяснить". Начиная с простых вещей, когда можно ехать короткой дорогой или длинной, ты хочешь ехать длинной, а едешь короткой и видишь, что там авария, ты не можешь проехать. Что это было, почему? Тебе же подсказывали! И заканчивая главными вещами, например, любовью, когда ты видишь человека – и понимаешь, что не можешь без него жить. Хотя он ничего не делает! Почему, что это такое? Кто тебя ведет к этому человеку и говорит: "Ты должен с этим человеком жить"? Если ты начинаешь с ним жить, ты счастлив. Если ты не начинаешь с ним жить, ты несчастлив и не понимаешь почему. А вот потому что!

Если говорить в том смысле, как вы мне сейчас объяснили, то, конечно, познание человека заканчивается там, где заканчивается компетенция человека и начинается компетенция Бога. Вот в этом месте наша компетенция заканчивается, да.

В.Р. Легойда: Но есть и другой момент. Недавно в одной из наших передач мы говорили о том, что сегодня есть такая попытка, может быть, как раз среди тех, кто за умнеющее телевидение. Я не знаю, плохо это или хорошо, правильно или неправильно, но есть мнение, что "телевизор пользу скоро будет приносить". И что место телевизора, ну если не рядом с иконами, то под иконами. Наш гость в одной из программ говорил, что он с этим решительно не согласен. И прозвучала фраза, с которой я бы совершенно согласился: что телевидение должно знать свое место.

А.М. Максимов: Я считаю, что ни рядом с иконами, ни под иконами вообще ничего не должно быть. Нет ничего такого, что могло бы встать под иконами или рядом с иконами. Ни телевидение, ни книги. Это совершенно другая сфера, собственно говоря, которая и делает нас людьми. Людьми нас делает Бог. Поэтому я даже не очень понимаю постановку вопроса. Конечно, и телевидение должно знать свое место, и книги должны знать свое место. Другое дело, что это место – не на свалке. И это место… Нельзя на православном канале грубые слова говорить, но, в общем, это место… не такое-то место…

В.Р. Легойда: Понятно, да.

А.М. Максимов: Да, так вот, это не там. Не там это место! (смеются) Это определенное совершенно какое-то место, которое телевидение пытается найти. Плохо или хорошо? Кто-то лучше, кто-то хуже. Но мне кажется, что за последнее время телевидение стало лучше. Те же документальные фильмы. Мне вообще кажется, – не потому что я работаю на ВГТРК, – что, скажем, интересно работает канал "Россия", где есть Петросян, а есть фантастический документальный фильм, который сейчас получил "Тэффи", про Фрунзика Мкртчяна. Вот если на телевидении есть такой фильм, то значит, телевидение уже не очень плохое.

В.Р. Легойда: Андрей Маркович, у Довлатова в записных книжках есть такая, может, даже не довлатовская, но, во всяком случае, очень верная мысль: "Всякая литературная материя делится на три сферы: то, что автор хотел выразить, то, что автор сумел выразить, и то, что он выразил, сам того не желая". Вот как вы думаете, насколько вам удается в той литературной материи, которую вы создаете, выразить то, что вы хотите? Это первый вопрос. А второй вопрос: каково было самое большое ваше удивление, когда вы слышали или читали реакцию? Я имею в виду вот это самое "выразить, сам того не желая".

А.М. Максимов: Вы знаете, сейчас начинает выходить серия моих книг. Внутри этой серии есть романы, которые по жанру относятся к "экшн", это приключенческие романы. По форме. А по сути это богоискательские книги, где главный герой, комиссар полиции XXI века, попадает в разные времена для того, чтобы выяснить, что там было с Богом, как там относились к Богу. Вот прямо сейчас выходит первый роман о том, как он попадает за три дня до распятия Христа для того, чтобы понять, как все это делалось. А следующий роман будет про то, как он попадает в языческую Русь для того, чтобы выяснить, где был православный Бог, когда на Руси было язычество, куда Он смотрел, и как это вообще все могло быть.

Это, повторяю, по теме, по сюжету очень, как мне кажется, увлекательные, приключенческие вещи. Я должен вам сказать, что у меня никогда не было совпадений с читателями. И я знаю, что вот эти книги выйдут, и это продолжится. Никогда не было такого, чтобы я думал: "Люди прочитают вот это", – и они это же и прочли. Мне всегда, когда говорят про мои книжки, говорят совсем не то, что я надеюсь услышать, и вычитывают совсем не то, что я в них вкладывал, а совсем другое. То же самое происходит со спектаклями.

В.Р. Легойда: А что вы испытываете, когда вы это слышите?

А.М. Максимов: Со спектаклями происходит вообще невероятная вещь. Я поначалу думал: "Вот здесь будут смеяться". Никто не смеется! "А вот тут не будут смеяться". А там все смеются! Потом я немножко научился, это все-таки простые вещи. По сути же вдруг какие-то происходит что-то невероятное. Я поначалу терялся. Думаю: "Ну, что ж это такое: я хотел сказать "А", а мне говорят: "Ну, "А" у вас не очень вышло, но зато "Б" вы сказали гениально!" Ну, что же это такое?!" А потом я привык, я понял, что делать. Я перестал на это реагировать, потому что я уже знаю, что будет так. Вот выйдет мой роман – он называется "Найти Иисуса" – на будущей неделе. Я надеюсь, что мне скажут то-то, то-то и то-то… Никогда в жизни! Мне скажут совсем другое, и ругать меня будут не за то, за что я боюсь, и хвалить меня будут не за то, на что я надеюсь. Ну, вот так!

В.Р. Легойда: Бывает, как говорилось в одном замечательном анекдоте…

А.М. Максимов: Не то что бывает, а бывает всегда!

Студент: Сегодня крайне непопулярна журналистика в сфере культуры, как среди читателей, так и среди, что самое печальное, пишущей братии. Как вы считаете, почему это происходит? И самое главное – что делать?

А.М. Максимов: Вообще-то культурная журналистика очень популярна. Я же вам говорил про обсуждение развода Пугачевой и Киркорова. Это культурная журналистика, это культурные люди, между прочим. Это люди, которые делают культуру, – Пугачева и Киркоров. Это не рабочие, не ученые и не политики, это люди культуры. Как раз все, что касается вот такого плана, очень популярно. А если вы говорите про критику, то мне кажется, что она просто очень плохая. Она непопулярна, потому что она очень плохая, за редким исключением.

Есть, на самом деле, литературоведческие книжки: скажем, книги Рассадина, которые достаточно популярны. Они не могут быть так популярны, естественно, как Маринина. Но они достаточно популярны, их читают. И Лотмана читают, и Рассадина читают, и книжку Золотусского про Гоголя читают. Это как бы один уровень. А что касается текущей критики, то она очень плохая, потому что она очень злая.

У меня вчера журналистка брала интервью по поводу полуторатысячного эфира и стала меня спрашивать про "Тэффи". Я сказал: "Можно я вам задам один вопрос? Вы хоть в одной газете читали слова: "Как здорово, что человеку дали "Тэффи"! Давайте его поздравим!""? Никогда в жизни! Потому что вся критика направлена на: "А что это она получила? А что это, почему это? Она, что ли, лучше?" Мне надоедает это все читать. Мне вообще кажется, что есть такие писатели, есть киношные режиссеры, есть и театральные режиссеры, которые несут зло. И поначалу люди даже это хватают, потому что кажется, что это как бы против всего. Но это очень быстро надоедает. Люди, мне кажется, устроены Богом так, что они не хотят воспринимать зло. А критика очень злая. Не в том дело, что критики кого-то ругают или хвалят, а она просто злая. Она написана, такое ощущение, очень недобрыми людьми. Поэтому она непопулярна. Я думаю, что здесь проблема не в людях, а в самой критике.

Студентка: Я недавно прочла замечательную, на мой взгляд, книгу критика Марины Давыдовой о театральном процессе в России. В целом она критически к нему подходит. Когда же переходит на личности, то очень сдержанно, взвешено и, на мой взгляд, справедливо многих хвалит. Вот пример, если поспорить.

А.М. Максимов: Марина Давыдова – очень талантливый человек, работающий в "Известиях". Я ее чрезвычайно уважал до того момента, пока я не прочел в одном интервью, которое она брала, такую фразу… Я не помню, с кем она беседовала, но этот кто-то сказал: "Но ведь на театре не бывает явных неудач". На что Марина сказала: "Ну, как же, бывают! Вот, например, спектакль "Братья Карамазовы" Арцыбашева". И дальше пошли говорить про другое.

Так нельзя говорить про театральное произведение! Нельзя походя бить! Можно разнести, но вот так походя, между прочим, сказать в интервью, что этот спектакль – явная неудача, нельзя.

В.Р. Легойда: А почему нельзя?

А.М. Максимов: Потому что это оскорбительно! Ну, это все равно что я скажу: "Глупый какой-то человек!" – и уйду. Ну что это такое? Если мне кажется, что человек глупый, я должен сесть и объяснить…

В.Р. Легойда: "Ты, братец, дурак"?

А.М. Максимов: "Ты неправ потому-то и потому-то" или "Вы глупы потому-то и потому-то". Ну что, неужели непонятно, что походя оскорблять невозможно? С этого момента я к очень уважаемому мною критику Марине Давыдовой стал относиться настороженно. Нельзя пользоваться тем, что у тебя есть печатное слово. Я выхожу на телевидении четыре раза в неделю. Я могу говорить: "Какую дурацкую книжку написал Иванов!". А дальше не буду продолжать...

В.Р. Легойда: "А теперь – о погоде"…

А.М. Максимов: Или так же: "Что это Давыдова написала какую-то ерунду!" Как это? Если мне не нравится книжка Давыдовой… А она мне нравится, я читал эту книжку, это хорошая книжка. Не нравится мне, допустим, чья-то книжка. Я приглашу этого человека и буду с ним это обсуждать.

Мне очень, например, не нравится то, что делает драматург и режиссер Угаров. Я его позвал на эфир, мы с ним бесконечно обсуждали, можно ругаться матом, как считает он, или нельзя Он высказал свою позицию, я высказал свою.

В.Р. Легойда: У вас много друзей?

А.М. Максимов: Есть один ответ, вы сами его знаете: "Друзей много не бывает". Это понятно. У меня ровно столько друзей, сколько мне хватает.

В.Р. Легойда: А сколько вам хватает? Пытаюсь получить информацию! (смеется)

А.М. Максимов: У меня нет ощущения какого-то одиночества: что я вот такой одинокий, несчастный. И при этом у меня нет ощущения, что я не успеваю ни с кем пообщаться. У меня достаточно широкий круг общения, и, в общем, к сожалению, я понимаю, что с большинством людей, с которыми я общаюсь, я связан рабочими отношениями. У нас есть какие-то общие дела. И чем больше этих дел, тем чаще мы видимся и тем больше наша дружба.

В.Р. Легойда: А вот еще один вопрос, который меня лично очень интересует. Надеюсь, что не только меня. Очень часто в теле-интервью, в интервью в печатных средствах массовой информации звучат такие фразы: "Мне не стыдно за то, что я сделал то-то и то-то. Мне не стыдно за все, что я делал… и т.д." А вы часто встречали людей, которые говорят: "Мне стыдно"? Или которые готовы признаться в этом?

А.М. Максимов: Да. Я могу сказать, что многим людям, которые приходят ко мне на эфир, я задавал этот вопрос, в разных формах. Меня совершенно поразило, как Михаил Михайлович Жванецкий рассказал, что у его знакомых десятилетний ребенок спросил: "Мама, а что значит "стыдно"?" Он до десяти лет не знал такого слова! Он был не в курсе, что это такое. Но все-таки люди, которые приходят ко мне, в большинстве своем думающие люди. А думающий человек склонен к тому, чтобы анализировать свои поступки. И за какие-то из них приходится стыдиться. Да, конечно.

Студентка: Вы сказали, что телевидение "умнеет". Но вам не кажется, что, грубо говоря, умное телевидение умнеет, а глупое телевидение продолжает дальше глупеть? Ведь получается, что те передачи, о которых вы говорили, – документальные фильмы, которые можно смотреть, – действительно идут после десяти или по каналу "Культура". Днем и после шести смотреть практически нечего, потому что на главных каналах идут сплошные юморины.

А.М. Максимов: Вам. Нечего смотреть вам.

Студентка: И многим таким, как я.

А.М. Максимов: А многим другим, не таким, как вы, есть.

Студентка: Вопрос как раз в этом. Есть аудитория, которая смотрит почти только "Культуру", и есть другая аудитория, которая ее вообще не включает. Как сделать так, чтобы эти аудитории начали пересекаться?

А.М. Максимов: Ни в коем случае! Ни в коем случае ничего не надо делать! Не надо Петросяна показывать по "Культуре"! Есть аудитория, которая смотрит "Кривое зеркало", и хорошо, и это большинство. Я не знаю такую страну в мире, где умных было бы больше, чем глупых. Может, такая страна есть, но я ее не знаю. Главное, чтобы для исчезающего, или сейчас уже медленнее исчезающего, класса интеллигенции было что-нибудь. Вот в чем, мне кажется, самое главное: чтобы для интеллигенции что-то было.

Юмористические программы я не смотрю. Я вообще очень мало смотрю телевизор. Но когда я, щелкая пультом, натыкаюсь на какой-нибудь юмористический канал, то меня больше всего потрясают не артисты, а публика, которая хохочет. Хотя я очень неплохо знаю телевидение и прекрасно понимаю, что, конечно, это подмонтировано. Может, эти люди другим шуткам так смеялись. Но как вообще на это можно так реагировать – не просто смеяться, а падать со стула, – это для меня неясно.

Но я думаю: как хорошо, что есть другое! Есть, например, ваш канал. Я уже говорил, что мне очень нравится журнал "Фома". Я знаю, что "Фома" никогда не будет иметь такой тираж, как какой-нибудь журнал, который печатает детективы. Никогда, ни при каких условиях. Но то, что он есть, и то, что у него есть читатели и есть возможность выйти на телевизионную аудиторию, – это говорит о том, что мы все вместе становимся лучше и наше телевидение, которое отражает этот процесс, начинает умнеть.

А соединять эти две аудитории не надо. Зачем? У вас же есть какие-то друзья? Представьте, вот вы приходите в компанию. Вы же не будете общаться с теми людьми, которым очень нравится Петросян и которые его будут обсуждать? Вы же с ними не соединитесь? Вам в их компании будет тяжело, а им в вашей компании будет тяжело. Зачем же соединять тех и других на экране?

Студентка: Но я знаю, что могу попытаться поднять планку этих людей, начать говорить с ними! И как раз телевидение может задавать и повышать эту планку. Почему бы не начать повышать планку вот этих людей?

А.М. Максимов: Знаете, я никогда, как человек, общающийся с разными людьми, не ставил себе целью повышать чью-то планку. И мне кажется, не надо людей тащить за уши ниоткуда. Это дело одного-единственного органа, этот орган называется "семья". Только мама с папой должны повышать планку своего сына или дочери. Это их дело. Если они этого не сделали, этого не сделает никто. И надежды на то, что будет потрясающее телевидение и абсолютный Митрофанушка поумнеет, нет.

Более того, мне кажется, что вот такое разделение, какое есть, оно имеет смысл. Скажем, есть очень много плохого в Америке, но есть и хорошие вещи. Там уже есть это разделение в городе: есть кварталы бедных, есть кварталы богатых. Есть кварталы, о которых вам скажут: "Туда не ходи никогда, потому что там негры могут тебя побить!" Мне кажется, что такое деление ужасно, с точки зрения Божеской, потому что все люди – рабы Божии и должны быть равны. Но в нашей жизни постоянно происходит, – и мы являемся этому бесконечными свидетелями, – борьба Божьих законов и социальных, и социальные пока побеждают и будут побеждать, пока не наступит конец света. Потом наступит конец света, и все начнется с начала. По этим социальным законам, не надо "сливать" людей, которым не надо быть вместе. Надо, наоборот, чтобы было такое деление.

Главное, чтобы, условно говоря, "Кривое зеркало" не выкинуло "Культуру" вообще. Вот что важно. Потому что люди на канале "Культура" стоят просто как двадцать восемь героев-панфиловцев. Они получают мало денег, у них маленький рейтинг. Но они, тем не менее, существуют, и Олег Борисович Добродеев, руководитель ВГТРК, и Таня Паухова, и Саша Пономарев, которые делают канал "Культура", – это просто героические люди. Это же невероятный ресурс в смысле телевизионной частоты, сумасшедший! Люди покупают такой ресурс и сразу, через несколько месяцев, становятся богатыми. А они держат его! Вот это, главное, чтобы никуда не делось!

А уж заниматься тем, чтобы повышать чью-то планку, мне кажется, не надо. Надо разговаривать. Повысится планка от этих разговоров – ну и хорошо!

Студентка: Когда вы ведете интервью и задаете человеку вопросы о смысле жизни, они подразумевают предельно откровенные ответы, подразумевают то, что человек раскрывается. До какого уровня, вы считаете допустимым, чтобы ваш собеседник раскрылся?

А.М. Максимов: Это его проблема, как он будет раскрываться. Моя проблема – не ставить его специально в тупик. Так делаю я. Уважаемый мною человек Андрей Караулов делает иначе, например. У меня был гость, и я сказал: "О чем вас не спрашивать? Есть вопросы, которые вам не нравятся?" Он мне ничего не ответил. А потом признался: "Знаете, почему я вам этого не сказал? Потому что когда я был у Караулова, Караулов спросил: "О чем вас не спрашивать?" Я сказал: "О том, о том, о том". И это были первые четыре вопроса, которые он мне задал".

Я так себя не веду. Я считаю, что есть области человеческой жизни, куда я не должен вмешиваться и не должен лезть. А дальше дело собеседника, будет он откровенным или нет, до какой степени он будет откровенным, до какой степени он раскроется, отвечая на мои вопросы. До какой степени он впустит меня, и вместе со мной миллионы людей, в свой внутренний мир – это не моя проблема. Это его проблема.

В.Р. Легойда: Андрей Маркович, а о чем вас не спрашивать?

А.М. Максимов: Меня можно о чем угодно спрашивать, у меня нет таких ограничений.

В.Р. Легойда: То есть нет таких тем, о которых вам не хотелось бы говорить?

А.М. Максимов: Ну, на этом канале – нет. Есть другие каналы, где меня спрашивают Бог знает о чем. А на этом канале – нет.

В.Р. Легойда: Тогда можно про счастье?

А.М. Максимов: Про счастье? Конечно!

В.Р. Легойда: Я как-то обратил внимание на то, что в Библии слово "счастье" не встречается и нет призывов: "Будьте счастливы!" Но есть, – и, я думаю, это центральная библейская мысль или одна из центральных, – призыв: "Всегда радуйтесь!" Это же не случайно? Счастье и радость – это разные вещи?

А.М. Максимов: Знаете, вы начали с Библии, и это очень сложный вопрос. У философа Соловьева есть совершенно замечательная мысль о том, что для настоящего верующего человека хорошо бы, чтобы чай был несладкий, а лучше еще и некрепкий, а лучше, чтобы его вообще не было. Отношение православия к счастью – это для меня очень сложный вопрос, который мы с вами можем обсудить.

В.Р. Легойда: Но есть призыв: "Всегда радуйтесь!"

А.М. Максимов: Радость – это мгновенная история, если сейчас не брать примеры религиозные. Я радуюсь, что команда ЦСКА стала чемпионом страны. Я – болельщик и испытываю по этому поводу радость. Я не испытываю по этому поводу счастья. Вот когда у меня родился сын, и мне сказали, что он здоровый, и я его увидел и зарыдал, естественно, – вот это счастье. Короче говоря, радость – это маленькое счастье! (смеется)

В.Р. Легойда: Ну, мне все-таки кажется, что этот библейский призыв – не про ЦСКА.

А.М. Максимов: А мне кажется, он про то, что надо в жизни видеть радостные вещи. Для кого-то это победа ЦСКА, для кого-то – что-то еще. На такие вопросы можно отвечать, поверяя их любовью. Когда ты встречаешься с девушкой, – это я рассказываю про прошлые свои годы, естественно, – она тебе очень нравится, ты нервничаешь, что у вас что-то не получится. Потом наконец вы соединяетесь вместе. Я сейчас говорю, естественно, не дай Бог, не про секс, а просто вы оба понимаете, что вы друг другу нужны. Вы что в этот момент испытываете – радость или счастье?

В.Р. Легойда: Большую радость.

А.М. Максимов: Большую радость, то есть счастье. Ну, правильно: большая радость и счастье – это синонимы, мне кажется.

В.Р. Легойда: Может быть, я совсем не прав, но поскольку я себе этот вопрос периодически задаю и пытаюсь найти на него ответ, то мне кажется, разница вот в чем. Счастье, в человеческом понимании, – это есть радость безо всяких примесей. Счастье есть состояние некой удовлетворенности без негатива. А радость, и в том числе радость библейская, – это радость с пониманием. Вот вы говорили сегодня о несовершенстве мира. Понимаете, ведь это очень серьезно! И мне кажется, "Всегда радуйтесь!" – это значит, радуйся не только тогда, когда ты что-то приобрел, – я имею в виду не в материальном плане, – а может быть, когда ты потерял. Здесь ведь ключевое слово-то – не "радость", а "всегда"!

А.М. Максимов: Если мы так серьезно по этому поводу говорим…

В.Р. Легойда: Ну, хотелось бы. У нас канал такой!

А.М. Максимов: Я считаю, что человек, какую бы он молитву ни читал, – читает ли он молитву по молитвослову или читает он молитву от себя, – каждый день должен благодарить Бога за прожитый день вне зависимости от того, что в этот день было. Потому что все, что было, – от Бога, и значит, все, что было, – нужно. Вот в этом смысле надо радоваться жизни. Надо радоваться тому, что есть Бог и что Он тебе дает эту жизнь, какие бы гадости в ней ни были. Потому что Он же тебе их дает, они же не случайно происходят. Я ж не знал, что мы прямо так уж прямо так серьезно! (смеется) Вот в этом смысле – да. Тогда, конечно, надо радоваться все время. Для верующего человека представить себе на секунду: вот нету Бога, – это же какой ужас! Уже то, что Он есть – это невероятное счастье, это невероятный повод для радости. Просто то, что есть Бог, и то, что все… То, что я к вам пришел, и то, что мне дали хороший чай, – все же от Него идет!

Замечательный композитор, великий, на мой взгляд, Леша Рыбников сказал мне очень простую вещь. Он написал невероятное произведение, я не знаю, наверное, это симфония. Она такая… очень Божественная. Я сказал: "Надо же! Я не знал, что можно в музыке вот так вот говорить про Бога!" Леша говорит: "Дело в том, что я думаю, что Бог – это такая же реальность, как снег или дождь". Надо к Нему относиться как к реальности. Не как к сказке, не как к чуду…

В.Р. Легойда: Я думаю, что Бог – это даже большая реальность. Я понимаю, что это не богословский тезис, но, мне кажется, важно понимать, что Бог – это намного более реальная реальность, чем снег или дождь.

А.М. Максимов: Нам надо понимать, что это реальность. И когда Леша мне это сказал, а это случилось не так давно, я подумал то же самое: "Какое счастье, что эта реальность есть!" Если мы радуемся каким-то маленьким, по сравнению с Богом, вещам, если мы радуемся любви, когда она становится реальностью, то какой же повод для радости – то, что есть Бог! Другое дело, что для верующего человека это естественно.

Я не берусь заниматься трактовкой Библии, но я думаю, что имелось в виду именно это – то, что вы сейчас сказали.

В.Р. Легойда: Интересно, мы пришли сейчас к такому выводу… Получается, что верующий человек – это человек, который всегда способен к радости. Вот в этом, быть может, одно из его фундаментальных отличий от неверующего.

А.М. Максимов: Верующий человек никогда не бывает одинок. Когда Христос ушел в пустыню, Он никогда не был одинок. А когда пришел дьявол Его совращать, Он не стал менее одинок от того, что пришел дьявол. Потому что Он всегда был с Богом. Верующий человек, поскольку он никогда не бывает одинок, то он никогда не бывает несчастен. Мне так кажется.

В.Р. Легойда: Я как-то был на одной конференции. Она, по-моему, называлась "Церковь и интеллигенция". Одна профессор выступала и говорила, что русская интеллигенция всегда была близка к Церкви, не чужда Церкви… Я тогда подумал, что вот в этом, наверное, самая большая проблема русской интеллигенции. Что мы воспринимаем себя… Ну, уж пардон, что я так смело себя к интеллигенции причисляю! Интеллигенция всегда воспринимала себя и Церковь как какие-то равновеликие понятия. И может, от этого и наши проблемы, вам не кажется?

А.М. Максимов: Знаете, это чрезвычайно сложный вопрос, потому что, если – на секундочку, для простоты решения, – не обсуждать духовную сторону этого вопроса, то тогда получается, что Церковь и интеллигенция занимаются одним и тем же. Они общаются с людьми и как-то влияют на людей. А Церковь, когда она настоящая, – в Церковь приходят живые люди, они бывают разные, – этим не озабочена, она озабочена тем, чтобы донести до людей Божье Слово, и занимается этим делом. Интеллигенция же очень часто бывает озабочена, сколько ее слушают, как ее слушают, правильно ли, так ли воспринимают… И тогда она, естественно, вступает в некоторое противоречие с Церковью. Это одна сторона дела.

Другая сторона дела – что, к сожалению, лучшие представители интеллигенции, великие представители интеллигенции – невероятные грешники. Невероятные! Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт, Вольфганг Амадей Моцарт, Михаил Юрьевич Лермонтов – невероятные грешники. Они нарушали все что можно и жили совершенно ужасно. При этом парадокс заключается в том, что они очень сильно влияли на души людей и помогали этим людям, своим читателям.

Пушкин, мне кажется, сделал русского человека другим. Если бы не было Пушкина, мы были бы другими. При этом… как бы это помягче сказать… у него было огромное количество нецерковных связей, просто невероятное. Он был дуэлянт, он считал возможным убить человека, он ходил с тростью, чтобы у него была твердая рука. А при этом создавал произведения, читая которые, люди становились лучше. И Церкви надо было бы, и до сих пор надо, как-то на это реагировать и что-то про говорить.

У нас же нет святых писателей, ни одного. Ни один писатель в ранг святого не возведен, что, с точки зрения церковных канонов, совершенно справедливо и правильно, а с точки зрения меня, как читателя, странно, потому что Пушкин же – это святой русский человек. Как писатель. А как личность – очень странный.

В.Р. Легойда: А что значит "святой как писатель"? Мне не очень понятно.

А.М. Максимов: Берем Пушкина, чтобы было проще. "Святой как писатель", – это значит, человек, который помог жить миллиардам… ну, или миллионам людей и который своими произведениями приблизил к Божественному понимаю мира огромное количество читателей.

В.Р. Легойда: Если позволите, насчет Пушкина, в порядке рассуждения, отмечу два момента. Мне кажется, что, во-первых, Пушкин все-таки очень сильно менялся. Это вообще свойственно человеку – меняться. И мне кажется, что человек, написавший "Отцы-пустынники и жены непорочны…", уже не мог написать "Гаврилиаду".

А.М. Максимов: Но ведь написал же!

В.Р. Легойда: В тот момент уже не мог.

А.М. Максимов: Вы знаете, да.

В.Р. Легойда: Это первый момент. А второй момент: у Пушкина ведь есть этот удивительный ответ Филарету.

Я, честно говоря, может быть, сейчас скажу страшную для вас вещь. Я считаю, что Пушкин был глубоко неинтересным человеком, скучным собеседником. Я понимаю, что Пушкин сам может выбирать, с кем беседовать. Но я бы не хотел пригласить к нам в программу Пушкина и с ним говорить. Потому что мне кажется, что его поэзия гораздо интереснее, чем он. И он сам, в принципе, косвенно с этой моей мыслью, наверно, согласился бы, потому что он говорит: "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон… Но лишь Божественный глагол до слуха чуткого коснется…" То есть он интересен в своих стихах. Вот тут – да: "Ай-да сукин сын!"

А.М. Максимов: (смеется) Вот смотрите. В порядке поступления реплик тогда буду отвечать. Человек может меняться или не меняться, и душа его может, наверное, в какой-то мере меняться в ее земной жизни. Но все равно это один человек.

В.Р. Легойда: Безусловно.

А.М. Максимов: И все равно Пушкин изменял своей жене бесконечно, всегда. И все равно в Михайловском у крепостных крестьянок рождались черненькие дети. Это так. Все равно Пушкин всю жизнь ходил с тростью. И вопрос не в том, сколько людей он убил, а вопрос в том, сколько людей он готов был убить. А он готов был убить столько людей, сколько его оскорбит. Он считал возможным уничтожить человеческую жизнь, это была его позиция.

В.Р. Легойда: Вот именно поэтому, мне кажется, он – не святой. Ни под каким соусом.

А.М. Максимов: Правильно, с точки зрения религиозных канонов, он совершенно не святой. Что я, собственно, вам и говорил. С другой стороны, если мы посмотрим, какое влияние оказывает его творчество на людей, оказывается, что он… ну, святой – это я сказал как метафору, мне даже сложно это слово часто употреблять. Но он, во всяком случае, очень помогал людям, очень их поддерживал.

Теперь что касается того, интересный он был человек или нет. Тут я с вами не соглашусь. Я в свое время ставил его произведение "Борис Годунов". Это был мой первый спектакль, который я делал в Москве. Я ставил его под названием "Комедия о настоящей беде государства Российского", это подлинное название Пушкина. Я очень хорошо изучал его письма. Письма – это не литература, письма – это письма. Так вот, это письма потрясающе интересного человека!

У меня огромный, как вы понимаете, опыт общения с выдающимися людьми. Бывает, что великий писатель – дикая зануда. Ну, просто невозможно говорить, неинтересно! А уж с великими актерами такое – сплошь и рядом. Если почитать письма Пушкина, то видно, что он человек чрезвычайно интересный. Даже если не просто письма посмотреть, а что он делал. Вот человек – маленький черненький негритенок, который вдруг занялся почему-то Емельяном Пугачевым. Позанимался. Вдруг занялся Борисом Годуновым – и как! И какую написал историю! Мусоргский потом все испортил: он написал оперу, и после этого все режиссеры ставят оперу Мусоргского, а не текст Пушкина. А текст Пушкина – вообще фантастический. Такой текст, мне кажется, не мог написать неинтересный человек.

Наверное, он интереснее в своих произведениях, чем в жизни. Это как любой гений. Я вырос в писательской семье, и к нам приходили крупные поэты: Арсений Тарковский, Давид Самойлов, Юрий Левитанский… Они были очень интересными людьми, но, конечно, в стихах они были интереснее, это естественно. Это же ужас, если человек в жизни интересней, чем в творчестве! Стихи у него более интересны, чем он сам, конечно же.

Но мне все-таки кажется, что Пушкин был человек очень интересный. Я бы не просто позвал, я бы неделю посвятил Пушкину! Если бы было можно, я бы его позвал в "Ночной полет" и неделю бы с ним разговаривал! (смеется)

В.Р. Легойда: "Неделя о Пушкине" – это был бы очень сильный ход!

А.М. Максимов: Хороший ход, да. (смеются)

В.Р. Легойда: (студентам) Еще вопросы?

Студентка: А можно в сторону от Пушкина, ближе к вам? Было ли что-то из написанного или сказанного вами, за что вам бывало стыдно, когда вы уже, допустим, изменились со временем?

А.М. Максимов: Вы знаете, из сделанного мною – да. А из написанного или сказанного – нет. Стыдно же бывает в каком случае? Когда преобладают эмоции и тебя несет. А потом тебе становится за это стыдно, потому что тебя могло Бог знает куда занести. Ни когда ты пишешь, ни когда ты публично выступаешь, этого, как правило, не случается, потому что все-таки разум работает. Я мог совершать ошибки и, наверное, их совершал. Я мог говорить глупости, конечно. И может, я это делаю сейчас, я не знаю. Но так чтобы говорить или писать какие-то стыдные вещи, не было ничего такого никогда.

А потом, я за этим очень внимательно следил. У меня отец был писатель, член Союза писателей. Он умер в 1986 году. Началась перестройка, и начали вылезать всякие документы: кто выступал против Пастернака, кто еще что-то… И для меня было невероятное счастье знать, что ничего такого про моего отца никогда не будет и никогда не было. Он никогда не подписывал писем, никогда не вступал в партию, никогда никого не ругал.

И я подумал, что мне бы хотелось, чтобы, когда я умру, а мой сын останется, он тоже был спокоен. Поэтому я стараюсь вот таких вот дел не совершать. А что касается жизни моей непутевой, то там, конечно, да.

Студентка: А можно еще вот такой вопрос. Вот вы сказали: я не сделал того-то, не сделал того-то. А что вы сделали?

В.Р. Легойда: Вот видите, а вы их хвалили! (смеется)

А.М. Максимов: А по-моему, вопросы очень хорошие.

Студентка: О чем вам хотелось бы, чтобы ваш сын сказал? О чем бы вы хотели, чтобы ваши студенты вспомнили? Или чтобы вспомнили люди, которые, допустим, смотрели программу "Ночной полет"?

А.М. Максимов: Я вам сейчас скажу, что я делаю. Вопрос состоит не в том, получается ли у меня это. Я делаю одно дело всю жизнь: я стараюсь помогать интеллигенции жить. Всем – книжками, спектаклями… Я хочу, чтобы мои романы интересно читались, но заставляли бы людей думать о каких-то важных вещах. Заставлять думать можно только интеллигента. Интеллигент – это не профессия, он может быть и рабочим. Про это моя передача. Для этого "дежурный по стране" со Жванецким. Для этого мои спектакли.

Я стараюсь помочь жить интеллигенции. Может быть, у меня ничего не получается, это второй вопрос. Но у одного из моих любимых писателей, Воннегута, есть эпитафия для одного из героев. Герой умирает, и ему ставят памятник, на котором написано: "Он старался". Вот – я старался. То же самое и со студентами происходит. Я стараюсь помогать им жить.

В.Р. Легойда: Андрей Маркович, я честно скажу: перед сегодняшней записью у меня был такой страх! У меня было ощущение, что я буду сидеть как на экзамене. И я вам очень признателен…

А.М. Максимов: Что ж меня все так боятся-то? Неужели я такой Великий и Ужасный?

В.Р. Легойда: Нет-нет, дело не в том, что вы Великий и Ужасный! Вы, конечно, великий, но совсем не ужасный. Я имею в виду, что я вам очень признателен за то, что время так пролетело. К сожалению, а может, к счастью, у нашей программы есть рамки и границы. Я хотел бы еще в конце нагло у вас попросить вместо меня проститься со зрителями.

А.М. Максимов: (зрителям) Спасибо большое, что вы были сегодня с нами! Подойдите к вашим любимым людям и поцелуйте их. Всего доброго! До свидания!