После того как снесли Страстной монастырь, на его месте, как у нас обычно бывает, долгое время оставался пустырь, послуживший для расширения Пушкинской площади (названа так в 1937 году в столетие со дня смерти поэта). На этой площади перед Новым годом устраивались елочные базары с множеством пестрых ларьков.
На моих глазах уходивший в прошлое праздник Рождества Христова с обязательной елкой и затейливыми увеселениями как-то быстро переместился во времени, видоизменился и стал праздником встречи Нового года, бывшим когда-то по отношению к Рождеству событием второстепенным.
Сочельник 6 января по традиции отмечался в нашей квартире на Арбате как детский праздник. Его организовывали специально для меня, в присутствии самых близких родственников. Официального запрета не было, но мы, как и все в начале 1930-х, праздновали Рождество тайно: елку покупали из-под полы, ставили украшенную в моей комнате и прежде чем зажечь на ней свечи, закрывали шторами окна, чтобы эту "иллюминацию" не увидели со двора и особенно из напротив расположенного дома.
В некоторых московских семьях, в том числе и в нашей, сохранилась какая-то часть старых елочных украшений, которые назывались тогда картонажем, и остатки запаса цветных свечей. Некоторые из рождественских картонажных изделий, в мое время уже ветхие, украшали, вероятно, еще елки родственных нам семей Кандинских и Шевалдышевых. Новые же игрушки, сделанные, чаще всего, из проклеенной и раскрашенной ваты, изготавливались знакомыми частниками и стоили дорого. Под елку по традиции мне клали подарки, в большинстве своем также работы частных умельцев, но иногда и купленные в магазине.
Cоветские игрушки тех лет были у нас не в чести: они делались из грубого папье-маше, целлулоида... Да и тряпичные зайцы, коты, медведи, набитые опилками, и поэтому очень тяжелые, красотой не отличались. Но у детей свой взгляд на игрушки. На Рождество мне однажды подарили неуклюжую куклу из папье-маше с голой блестящей головой и бледно раскрашенным лицом, которая почему-то на все детские годы стала самой любимой, оттеснив на второй план старинных красавиц, больших фарфоровых кукол давних времен, живших в нашей семье, возможно, с XIX века. Неизвестно, кто и когда в них играл. У кукол были закрывавшиеся глаза с пушистыми ресницами на точеных фарфоровых личиках; они неоднократно ремонтировались, но оставались прелестными. По глупости и малости лет я их не ценила и мало берегла. У трех из них были искусственные прически, у четвертой – парик из настоящих, очень черных и очень жестких волос. Помню почтительный семейный рассказ о том, что на изготовление этого маленького кукольного парика собственные волосы дала первая жена Ф. И. Шаляпина, итальянка Иола Игнатьевна Торнаги.
о вернемся на Пушкинскую площадь. Оживленная торговля на площади живыми елками и елочными украшениями пришла на нее после того, как в нашей стране произошло знаменательное событие. Новый год стал "разрешенным праздником", а его приход стал отмечаться веселыми елочными представлениями.
Елочка из "орудия религиозной пропаганды" вновь превратилась в символ радости и веселья. В Москву пришло ощущение настоящего новогоднего праздника...
Татьяна Павловна Каптерева-Шамбинаго,
доктор искусствоведения,
доктор искусствоведения
28.12.2005
Источник: Вечерняя Москва
