Всё дальше уходит от нас XX век, но страшные испытания и катастрофы, сотрясшие его, ещё долго будут определять пути человечества. Две мировые войны, бесчисленные конфликты, терроризм — это лишь внешний контур сдвига, произошедшего за последнее столетие. Суть его — в массовом расчеловечивании, утрате индивидуальных черт не только отдельными людьми (это скорее тема XIX века), но огромными людскими массивами, целыми народами. Оторванность достижений цивилизации от её духовных корней породила "потерянные поколения", расслабленные волей и душой, добровольно отдающие свою свободу тем, кто обещает быстрейшее опьянение.
Столетие назад лишь немногие предчувствовали угрозу могучей европейской цивилизации. И лишь единицы оказались способны в вихре войн и революций искать пути, на которых может полноценно развиваться человек. Одним из тех, кто нашёл свой сокровенный путь, был скромный киевский филолог, а затем священник Анатолий Жураковский. Нашёл сам и повёл по нему других.
Анатолий Жураковский родился в Москве 17 марта 1897 года. Отец его, Евгений Дмитриевич, преподавал в средних и высших учебных заведениях русский язык, эстетику, теорию искусства. Мать, Ольга Васильевна, с юных лет страдала туберкулёзом, что вынуждало семью в поисках лучшего климата несколько раз переезжать в более тёплые края.
В революционном 1905 году Жураковских постигло горе: заболел туберкулёзом младший сын. Болезнь брата, беспомощность взрослых, и в частности отца, ушедшего на время из дома, чтобы не видеть страданий ребёнка, пробудили в восьмилетнем Анатолии жажду молитвы. Не получивший религиозного воспитания, мальчик даёт обет простаивать все церковные службы на коленях — ради выздоровления брата. А когда тот умирает, Анатолий принимает решение продолжать свой молитвенный труд уже ради матери.
Восьмилетний мальчик принимает серьёзное, ответственное решение, совершает духовный прорыв к небу, тем более поразительный, что атмосфера родительского дома была лишена всякой "мистики". Родители были людьми талантливыми, тонкими, всецело погружёнными в высшие интересы, отождествлявшиеся с передовой литературой, естественнонаучными и социальными теориями. Типичные шестидесятники, поклоняющиеся прогрессу, они вскоре обеспокоились церковными настроениями сына и даже пытались излечить их с помощью знакомого психолога.
Это произошло уже в Киеве, куда в 1911 г. Жураковские перебрались из Закавказья. В Тифлисе, где Анатолий окончил пятый класс, вокруг него кипела жизнь: он организовал христианский кружок из своих гимназических товарищей. На новом месте, оказавшись поначалу в духовном одиночестве, подросток продолжал своё развитие самостоятельно. Отчуждение сына от круга родительских интересов вызвало напряжение в семье, но в то же время привело к знакомству с сослуживцем отца, университетским приват-доцентом, философом Василием Васильевичем Зеньковским. Председатель киевского Религиозно-философского общества, один из активных деятелей русского религиозного ренессанса начала XX столетия, Зеньковский заинтересовался подростком. Знакомство переросло в сотрудничество и дружбу.
Жураковский посещает заседания Религиозно-философского общества. У него появляются старшие друзья-наставники. Бессменный секретарь общества Василий Ильич Экземплярский неоднократно защищает юношу от полиции (ибо гимназистам по закону не положено гореть религиозным энтузиазмом и посещать различные общества). С Анатолием сближается и профессор философии Киевской духовной академии, религиозный писатель Пётр Павлович Кудрявцев. В этот кружок входили и либеральные учёные протоиереи, и заслуженные профессора Духовной академии, и деятельные приходские священники.
Большой популярностью у киевлян пользовался протоиерей Михаил Едлинский, настоящий "народный" священник, на которого как на своего духовного собрата указывал Иоанн Кронштадтский приезжавшим к нему паломникам с берегов Днепра. Похожий на библейского пророка, о. Михаил был одновременно строгим ригористом, требовавшим соблюдения буквы устава, и милосердным христианином, опекавшим униженных и угнетённых. Во время еврейского погрома 1905 года о. Михаил во главе крестного хода вышел навстречу разъярённой толпе и заставил её разойтись.
В те же годы Анатолий сблизился с выдающимся библеистом и гебраистом Александром Глаголевым. Духовник местной академической корпорации, он в 1913 г. прославился своей экспертизой в суде над евреем Бейлисом, результаты которой послужили к оправданию последнего. (Об А. Глаголеве см. в "ИиЖ" № 11/04. — Ред.)
Насыщенная нравственными, научными и культурными исканиями атмосфера, в которой оказался Анатолий Жураковский, резко отличалась от той, что царила дома, в дружеском кругу его родителей, державших у себя что-то вроде демократического разночинного салона. В поколении шестидесятников царствовали рационализм, материализм, поверхностное народничество, радикальные взгляды на общественные процессы. Однако оба эти слоя образованных людей роднило активное отношение к происходящему в стране, стремление повлиять на социальные и духовные процессы. Но если социальный активизм радикальной интеллигенции насчитывал длительную историю, то активизм религиозно настроенной интеллигенции начал проявляться лишь с конца XIX в., пробуждённый творчеством Достоевского, Владимира Соловьёва, поздних славянофилов.
В 1915 г. Анатолий Жураковский, окончив гимназию, поступает в Киевский университет одновременно на классическое и философское отделения историко-филологического факультета. Под руководством В. В. Зеньковского успевает написать работу "Жозеф де Местр и Константин Леонтьев" и получить за неё золотую медаль. Но мировая война срывает Жураковского с места.
На фронте, в составе железнодорожного батальона, он преподаёт солдатам физику и математику. Показательно, что все свои основные литургические и религиозно-философские сочинения он пишет в армии! Там Анатолий глубоко осмысляет Иисусову молитву, суть аскетического трудничества. В статьях, написанных тогда для киевского журнала "Христианская мысль", он уясняет для себя основы церковного мировоззрения, сводит их к некоей простоте, которая позволяет обнимать весь мир христианской любовью. Бог вселюбящ, и слабость грешника не завершается бесконечностью адских мучений. Бог рядом, Он внутри всех процессов земного бытия и может избавить от тления, привносимого во всё страстями.
В работе "Таинство любви и таинство брака" проводится мысль, что высшая форма соединения людей есть бесстрастная беседа, раскрывающая облик другого и правду о мире. Видеть правду, подлинную картину происходящего, настоящее лицо ближнего настолько важно для Жураковского, что всё, препятствующее этому, для него — небытие. Жизнь для него имеет смысл только как усилие преображающей любви. Тогда всё получает своё значение, становится символом вечного, знаком, указующим путь. "Сквозь знакомый нам обыкновенный, будничный образ, — писал Жураковский, — сквозь знакомое нам серое лицо просвечивает лик любимого, другой, нетленный образ, которому мы готовы кланяться, как кланяемся иконам, ликам святых. Тот, кого мы любим, делается для нас единственным, неповторимым; каждое его движение, каждая черта в его лице… таит сокровенный смысл… Точно плотная пелена серой, тусклой, ровной мировой данности разрывается для нас в одном месте, и мы видим уже другой мир, другое бытие, непохожее на это текучее, безликое бывание".
Как и все харизматические деятели русской культуры, Жураковский видит главную опасность в сером мещанском укладе, которым заканчиваются романтические порывы, в пошлости и цинизме, которые заменяют обывателям высокую нравственность. Но выход из обыденности, в понимании Жураковского, не в перевоспитании масс калёным железом, а в очищении и вызволении из плена сокровенного человека. Уже после февральской революции 1917 г. в одном из писем Жураковского появляются энергичные строки о том, как "маленькая" жизнь обычного человека способна преобразиться в священном служении: "Жизнь хотя и определяется внутренним началом, но слагается из маленького: из улыбок, из добрых и злых слов, из взглядов, из шуток, из слёз, из маленьких капель горестей и радостей. Почему в этом мелком я такой тусклый и серый, и злой, и неприветливый? Почему, слагая мозаику жизни, мозаику, на которой мне захотелось бы запечатлеть икону, почему я беру не сияющие и драгоценные алмазы… но (беру) камень грубый и серый, непрозрачный и безрадостный? И что я создам, если у меня в руках такой камень? Мне хочется всю жизнь нашу превратить в богослужение, где каждый шаг, каждое движение было бы благолепным, благоуханным, светлым. Но знаю, что я ничто, и молюсь Иисусу".
В эти студенческие и армейские годы развивается его давняя дружба с Ниной Сергеевной Богоявленской, будущей женой. Пора взросления пришлась у Анатолия на мировой исторический разлом: война, революция, кризис религии, культуры, гибель империи…
Вскоре последовала демобилизация по состоянию здоровья, и в мае 1917-го Жураковский очутился в бурлящем Киеве. Участники Религиозно-философского общества, как и многие интеллигенты, надеялись на творческое преобразование жизни "освобождённым" от царизма народом. В городе числилось около двух десятков православных братств, в чьих уставах заявлялось о намерении вести социальную деятельность. Но большей частью эти программы оставались на бумаге. Во всяком случае, когда Киев наполнили потоки беженцев с севера (от коммунистической власти) и с запада (от австрийско-польской экспансии), прийти им на помощь оказалось некому, кроме отдельных православных священников вроде мудрого и сострадательного о. Александра из романа М. А. Булгакова "Белая гвардия" (его прототипом был священник, профессор Киевской духовной академии Александр Глаголев). Эта зияющая пустота самозамкнутости вместо активной христианской взаимопомощи красноречивее всяких учёных докладов свидетельствовала о кризисе в Церкви. Народ, чья свобода была скована столетиями, не привык к самостоятельным решениям, к активной борьбе за веру. Протоиерей Евгений Капралов писал в те дни: "У нас нет паствы, которая чувствовала бы свою религиозную ответственность в вопросах христианской общественной жизни".
Жураковский и его старшие единомышленники давно обсуждали необходимость освобождения Церкви от бюрократизма, от государственной опеки. Ещё до революционных сотрясений они выступали в печати с проектами по оздоровлению приходского устройства, восстановлению живой связи между верующими и духовенством. Они обосновали и разработали меры по евхаристическому обновлению богослужебной практики, по углублению проповеднического воздействия на паству.
Показательно отношение соратников Жураковского к "украинской проблеме". В апреле 1918 г. к власти приходит националистическое гетманское правительство. Для многих представителей православного духовенства движение "самостийников" было равносильно измене православию, поскольку последнее ассоциировалось с политической верностью Москве. Однако Религиозно-философское общество берёт курс на активное сотрудничество с национально-демократическим правительством. Зеньковский становится министром исповеданий, профессора Кудрявцев и Экземплярский входят в комиссию по переводу Священного Писания на украинский язык (этот перевод и сегодня считается лучшим). Зеньковский выдвигает идею "двуединой культуры", которую разделяли все члены Религиозно-философского общества: государственность Украины должна строиться на основе нераздельной, двуединой украино-русской культуры. Без подпитки русской культурной традицией украинская культура не сможет состояться, поэтому русские научные, культурные и общественные силы должны поддерживаться новой державой. На этих принципах общей веры и судьбы Министерством исповеданий была основана двуязычная церковная газета "Слово", в которой печатался Анатолий Жураковский.
Летом 1917 г. Жураковский знакомится с о. Спиридоном (Кисляковым). Подростком он странничал по Руси, совершил паломничество на Афон, принял там монашество, а вернувшись на родину, проповедовал среди бедняков, состоял священником на сибирской каторге, обращая отверженных к Богу. На фронте, куда его направили полковым священником, он так воздействовал своим словом на солдат, что те беззаветно бросались в бой. Проповеднический и наставнический дар о. Спиридона был оценён, его возвели в сан архимандрита. Попав после увольнения из армии в Киев, почти не имея здесь связей, без работы и средств к существованию, он очень скоро создаёт среди рабочих-железнодорожников церковное братство Иисуса Сладчайшего, которое разворачивает миссионерскую и благотворительную деятельность в помощь босякам, люмпенам, нищим. В этой работе участвовали и члены Религиозно-философского общества.
Помимо социальной активности общину о. Спиридона отличал молитвенный и евхаристический подъём. Литургия совершалась при открытых Царских вратах, с чтением вслух "тайных" священнических молитв литургического канона; проповедь всегда касалась животрепещущих проблем, а исповедь происходила порой во всеуслышание, наподобие той, что применял и св. Иоанн Кронштадтский. Иногда к архимандриту прямо перед выносом чаши подходил какой-нибудь опустившийся, страшного вида человек и признавался в совершённых преступлениях, и о. Спиридон обращался к народу, переполнявшему храм: "Отпустит ли такие грехи Бог?.."
Жураковский подружился с о. Спиридоном. Накануне большевистского переворота они вдвоём проповедовали в солдатских казармах. В феврале 1918-го, после варварского обстрела Киева большевиками, вместе организовали для множества пострадавших помощь питанием, одеждой, уходом за детьми. О. Спиридон стал для своего молодого друга образцом настоящего священнослужителя.
В своих статьях Жураковский проводит мысль, что преодолеть хаос смутной эпохи возможно лишь с помощью активного христианского сообщества, организованного в общину или братство. Россия сможет обновиться, если христиане будут освещать мир своим образом жизни. Свет добрых дел, творческий порыв веры есть единственное убежище, пространство свободы.
В годы революции и Гражданской войны Жураковский показал себя обладателем такой действенной, а не номинальной веры. Однако весной 1920 г. нервное и физическое напряжение приводит к тяжёлой форме туберкулёза (наследственная болезнь). Врачи заявили, что бессильны помочь. Он приближается к смерти.
Однако Жураковский не только выздоравливает, но и принимает священный сан.
В одной деревне Киевской губернии крестьяне обратились к о. Спиридону за помощью в устройстве храма и проведении в нём пасхальной службы. Опытный пастырь-миссионер предложил "сделку": он достанет необходимую для церкви утварь, а они пусть возьмут к себе больного юношу и кормят его, как деревенского пастуха, поочерёдно. Ударили по рукам… На свежем воздухе и при хорошем питании Анатолий выздоровел. Крестьяне полюбили его и просили остаться у них священником. И в августе 1920 г. Анатолий Жураковский был рукоположен.
К тому времени он оканчивает университет. Уже священником, приехав ненадолго в город, он неожиданно встречает своих сокурсников; те решают проведать его в деревне, посмотреть на его новую жизнь. Потом его стали приглашать в студенческие группы родного историко-филологического факультета. К о. Анатолию потянулся ручеёк сверстников. Вскоре о "своём" священнике узнали в кругах культурной элиты. Киевская паства стала хлопотать о переводе о. Анатолия в город.
Сопротивление возникло откуда не ждали. Маститые потомственные киевские священники не хотели иметь рядом с собой конкурента, боялись утратить доход. Традиционное столкновение "званых" и "избранных"… Однако благодаря позиции экзарха Украины Михаила (Ермакова), оценившего молодого священника, ситуация разрешилась для Жураковского положительно. "Избранный" получил убогий храм для своей межтерриториальной общины.
С осени 1921 г. он служит в маленькой домовой церковке св. Марии Магдалины при детском приюте на узкой улочке возле университета. Сюда приходили несколько пожилых людей, на клиросе пели девочки из окружающих домов. Но очень скоро церквушка наполнилась молящимися, преимущественно молодёжью и образованными людьми. Желающих влиться в общину становилось всё больше; это вызвало беспокойство властей, и через год храм закрыли. Община перешла в церковь Иоанна Златоуста. Ещё через год власти отобрали и этот храм. Пришлось перебираться в крошечную церквушку св. Варвары, находившуюся на втором этаже колокольни храма Николы Доброго на Подоле.
Община состояла из братства св. Иоанна Златоуста и сестричества св. Марии Магдалины. Братья и сёстры организовали "стол милосердия": занимались благотворительностью, сбором средств и распределением их среди бедных. Несколько опытных врачей, входивших в общину, помогали больным, девушки безвозмездно ухаживали за лежачими. Особое внимание о. Анатолий уделял воспитанию детей. Сёстры в качестве репетиторов занимались с детьми из верующих семей. Несмотря на скудость средств, община заботилась и о заключённых. Целый ряд членов общины (Экземплярский и другие) занимались литературной работой. И, главное, было совместное молитвенное служение и участие в Литургии. Во время службы о. Анатолия (а его нередко приглашали служить в разные места) храм всегда был переполнен.
Неудивительно, что власти воспринимали его как опасного врага. Первый раз, весной 1923 г., когда этот рядовой священник становится фактически одним из главных борцов с обновленчеством в Киеве, его арестовывают с формулировкой: "за подрыв советской власти путём проповедей". Второй раз арестовывают на Покров 1930 г. — как руководителя "всероссийского церковно-монархического контрреволюционного центра", в который зловещие фантазёры из ОГПУ свели наиболее активных и последовательных сторонников бескомпромиссного отношения к антирелигиозной политике Кремля, т.н. "непоминающих". Аресты по этому делу прошли во многих городах страны.
3 сентября 1931 г. коллегия ОГПУ приговорила о. Анатолия к расстрелу, "с заменой заключением в концлагерь сроком на десять лет". Последовали мучительные, пыточные годы в концлагерях, сначала на Беломоро-Балтийском канале, потом на Соловках.
О. Анатолий принимал мучения как служение:
Пила звенит. Молчи. Терпи. Так надо.
В себя войди. В венце живых лучей
В глубинах сердца — храм. Готовь елей,
Войди в алтарь и засвети лампаду.
В юности он мечтал каждого встреченного им человека приобщить к жизни преизбыточествующей. Нужно только не закрывать глаза на правду, на реальное состояние окружающего мира, самих себя, наших братьев. Он надеялся, что, разглядев черты лица ближнего, искажённые заботами и тревогами, можно силой любви напомнить ему о его вечном призвании, в христианском делании восстановить его лик.
Ещё он хотел служить в "небольшой красивой церкви на берегу моря, и сквозь окна должно быть видно необъятное, широкое море, волны которого будут омывать стены храма". В каком-то смысле эти мечты сбылись в осквернённом соловецком храме на берегу холодного океана. Среди барачной грязи и замордованных людей о. Анатолий молитвенно созерцал проблески неизреченной славы Божественного замысла о человеке. "Благословение миру и жизни звучит в глубине сердца непрестанно", — писал он.
И это его служение оборвалось арестом в соловецком концлагере. 20 ноября 1937 г. он был обвинён в "шпионаже в пользу Польши". А 3 декабря священник Анатолий Евгеньевич Жураковский был расстрелян.
Высокую трагедию жизни и смерти он встретил лицом к лицу. Его следование истине — образец пастырской самоотверженности. Он познал мудрость христианства: она — в евангельской безмерной свободе, с которой мы можем продолжать устремлённый к Богу прямой путь или сойти с него на дорожки земных предпочтений.
