Промысл, или Истина, которая настигает в пути

Продолжение. Начало в № 1/04

Первая часть этой главы — в предыдущем номере (№ 2/06)

Два человека отправились в селение, называемое Эммаус, когда сама Истина нагнала их. "Ибо истина — странница", — говорит Бубер в "Хасидских преданиях". Странствуя, она останавливается на ночлег, располагается у очага, который люди разводят для неё. Она садится с ними за стол, разделяет их трапезу, проводит несколько мгновений под их крышей. Привалом Истины может стать каждый из нас, но редко кто из нас её ждёт или хотя бы знает об этом. Потому что Истина обитает в таком прошлом, которое ускользает от повседневного взгляда.

Мы живём в иллюзии настоящего, которое нам никогда не удаётся застать, остановить на мгновенье. Время, которое мы в данный момент изживаем, — маленький островок, плавающий по поверхности океана. Под ним колышется бездна с неисчислимым количеством знаков, печатей, окликов. Где-то они живут в невостребованной памяти и однажды, если кто-то позовёт их, могут сложиться в воспоминания. Но представим себе: всей этой глубины больше нет, она исчезла, — и мы тотчас погружаемся в ил. "Истина для меня — это освобождение от тяжести памяти", — говорит Кришнамурти. Перед нами готовая формула будущей утопии — не так ли? — которая уже прокладывает себе дорогу через всякую экзотическую "духовность". Древняя мечта о тотальном забвении, которая надвигается из страны завтрашнего дня. Угроза "сладостного" тоталитаризма, раззолочённая клетка гедонистической нирваны, откуда нет выхода. На самом деле, человек не может жить без этого глухого, тёплого дыхания моря, которое дремлет, вздымаясь, за порогом видимого и осознаваемого. Но со дна его всплывает Истина, и вот мы оказываемся на берегу её скрытой памяти.

Та память из глубины ударяет в нас тёплыми волнами, и человек, слыша её прибой, хочет, чтобы его разбудили для той Вести, которая словно разбивается у порога его сознания. Но если мы просыпаемся, то жизнь, вчера ещё казавшаяся бесцельным блужданием в пустоте, вдруг освещается Промыслом, т.е. правдой нашего существования, мыслью, некогда в него вложенной и требующей "опознания". В Промысле мы узнаём то, что было некогда сказано нам, но затем утрачено и забыто. Где-то когда-то мы слышали голоса, но откуда они шли, куда звали? Не почудились ли они? "Но и некоторые женщины из наших изумили нас…" (Лк 24. 22).

Да будут благословенны женщины, изумляющие нас странными новостями! Первая из икон Радостной Вести — ликующие лица мироносиц, спешащих к апостолам от пустого гроба. Упаси нас от фантазии или ереси, но не устроил ли Бог так, чтобы и у всего Откровения Его были глаза и ладони Девы-Матери? Разве Церковь, вера, молитва не потаённо женственны? Как, может быть, и сама Истина? (О чём когда-то предполагал Ницше с его невинным сарказмом гениального и больного подростка.) Руки благости Божией привлекают нас к себе с лаской и мягкостью, которых нет в мужской стати. Разум спорит, горячится, сражается за права, стоит на "камне сем", "заботится о многом", а душа избирает "благую часть". Не отсюда ли необъяснимая благоуханная теплота православия? Повсюду — присутствие Богородицы. "Благословенна Ты в женах…" В добрых традициях Александрийской школы можно было бы сказать, что эти женщины, изумившие нас, суть лишь способности — "естественные" или данные свыше? — души, открывающие нас голосу Духа, помогающие нам ощутить Слово, которое вот-вот готово родиться и заговорить…

Да нет же, это вовсе не хитросплетённым басням последование, это сама очевидность! Любой из нас способен открыть в себе местопребывание Истины, найти орошённую землю, готовую зазеленеть весной. Всякая душа бывает подобна женщине, которая, "когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час её; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости" (Ин 16. 21). Истина рождается в человеке, он даёт ей плоть (религию, традицию, уклад) и становится "судьбой" её в мире. Её рождение одаряет радостью, но душа всегда мала, тесна и узка для неё, роды причиняют ей боль. Но Истина должна родиться от её живого тепла, и всякая душа ответственна за её жизнь на земле как за своё дитя. Конечно, каждый из нас волен перетолковывать всё по-своему. "Скорбь" рождения мы всегда готовы принять за бесплодные доказательства абсурдности человеческой жизни. В наше время стало легко и привычно облекать это открытие в хорошо структурированую доктрину. Или создавать миф о роке, об Ананке-необходимости.

Но Истина, как евангельская жемчужина, скрыта на дне моря. Нужно глубоко нырнуть, чтобы достать её оттуда. Иногда это требует сверхчеловеческих усилий. Ныряя, можно невзначай угодить в пасть морского чудовища, в "скрежет зубов" сердца… Иона, когда решает убежать от своей миссии, оказывается во чреве кита. И вот именно там — в бездне души, сбившейся с путей своих, — Истина находит его и выводит из ада. Как настигает она эммаусских путников, конечно, при обстоятельствах менее драматичных, но не менее значимых.

"И, начав от Моисея, – продолжает Евангелие, — из всех Пророков изъяснял им сказанное о Нём во всём Писании" (Лк 24. 27). В тот момент, когда Иисус открывает Себя, Он истолковывает священную историю времени, написанную Им Самим. Он выносит на свет судьбу Промысла, которая должна исполниться в двух путниках. Как и в каждом из нас. Писание — не только священный текст, но также и время, прожитое Богом совместно с людьми. Его подземный смысловой поток — "сказанное о Нём" — исходит от самого Слова Божия, становится историей, общей для Бога и людей. "И, начав от Моисея", с того, что мы помним, что знаем, что мы пережили, во что уверовали, Иисус входит в наше существование. Ибо на самом деле память наша напоена Христом; так было "от начала". И когда мы входим в это эсхатологическое начало времени, мы возвращаемся — как эммаусские путники — к нашему пребыванию здесь и теперь, к самим себе во Христе — из неисследимого, сокрытого в Нём прошлого, из писания нашей жизни, составленного прежде нас. Ибо путь в настоящее, пребывающее в Господе, открывается из эсхатологической памяти.

Истина пребывает в пути рядом с нами, и когда мы узнаем её, она становится Одигитрией, той, кто ведёт нас. Итог пути окончательно откроется в День Суда, но и здесь, на земле, она окликает нас издали отовсюду, принимает множество имён, приносит, открывается во многих ликах. "Тогда открылись у них глаза…" — говорится в истории эммаусских путников, признавших вдруг Иисуса в миг преломления хлеба. Узнавание Истины есть также и вспыхнувший огонёк изначального самосознания, посылающий нам сигнал о встрече с Промыслом, с тем богоприсутствием рядом, в котором Закон и Пророки, обетование и Царство. В миг узнавания всё то время, которое мы прошли вместе с Истиной, просвещающей всякого человека, возвращается к нам в невиданной, незамутнённой ясности, сокрытой в Боге. Но не о возвращении житейского нашего прошлого речь, а о памяти Истины, приблизившейся к нам в её — и нашем — пути.

Так входит Промысл — словно из пустоты, где, казалось, не было никаких видимых следов Божиих. Знаки, оставленные в прошлом, позвали нас, письмена, в нас записанные, заговорили. Те двое, что шли в Эммаус, наконец поняли: перепутья их жизни вывели на ту дорогу, на которой Истина выходит из своего укрытия и, "приблизившись", настигает из памяти и обжигает своим жаром.

"И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?" (Лк 24. 32). Не стенало оно, как Иона во чреве кита? Оба времени пересекаются друг с другом, время, которое принадлежит нам и обладает нами, день земного пути в Эммаус, час смутных догадок и "удержанных глаз", и то евхаристическое, царственное событие, которое Иисус приготовил для встречи с нами. В какой-то избранный Богом момент наше время "пресуществляется" в иное, приближается в Истине, узнаётся на ужине в Эммаусе, становится нашим хлебом на пороге Царства… Наша жизнь "вспоминает" себя в горении Его, Божьей, проходящей рядом с нами жизни, открывает себя перед Ликом Его, находит себя в Слове, произнесённом когда-то о нас. Иона, выйдя из тесноты кита, отправляется в Ниневию, преломление хлеба продолжается, но Хлеб Жизни становится вновь невидим.

Но, может быть, Он на самом деле видим, только глаза наши по-прежнему удержаны? И настоящаая наша вера, подлинное обращение, наш Эммаус и путь к Нему всё ещё впереди?