Сказано ведь: "Не собирайте себе сокровищ на земле", — так и рассуждать вроде бы не о чем. Наученные дефолтом деревенские старушки, и те не держат теперь аляпистых глиняных кошек с разбойничьими глазами цвета зелёнки и ядовито-розовых свиней с прорезью на темечке; рублёвую монетку нынче не всякий нищий возьмёт. Моль лютует даже в синтетических шубах, ржа инфляции истребляет скудный пенсион, а воры без всякого подкопа крадут что под руку попадёт средь бела дня. Так уж устроена российская действительность, что из века в век власть тренирует народ жить налегке, но к себе Христов завет не прилагает.
Взять, например, советского человека. Хоть и был он уверен в своём завтрашнем пайке, никак у него не получалось совсем уж ничего не собирать, не припасать. В годы тотального дефицита многих выручали старые вещи, которые можно было перешить для себя или детей — дёшево и сердито. Выношенные вязаные кофты шли на шапочки и носки, обрезки замши, купленные на вес в магазине "Сделай сам", — на сумки и куртки; одна знакомая красавица, бывшая детдомовка, шила потрясающие модные блузы из уценённых мужских кальсон, другая — связала нездешней красоты кофту из собственной собаки колли. Стяжанием здесь и не пахло — напротив, пустые магазины будили весёлый изобретательский дух, а импортная одежда, которую кое-кто исхитрялся "доставать", казалась безликой и скучной. Кроме того, люди умели беречь вещи, уважали труд тех, кто их сделал. В итоге получалась экономия материальных и людских ресурсов, да и природа не задыхалась, как сейчас, под монбланами бытового мусора.
В детстве многие мои сверстницы "собирали артистов" — их фотографии продавались тогда во всех газетных киосках. Ну, это понятно: они же такие красивые! Мальчишки коллекционировали марки, монеты, но как-то быстро к ним остывали. В студенческие годы мы дарили друг другу на дни рождения альбомы репродукций западных художников, путешествуя таким нехитрым способом по галереям мира и пополняя домашние библиотеки книгами по изобразительному искусству, которые были тогда вполне доступны. По тому, какие книги стояли на полках в доме, мы мгновенно опознавали "своих". А вот хрусталь или антиквариат в нашем довольно широком кругу никто не собирал. Это было неинтересно и пошло.
Переменились времена. Не то что шить-вязать — многим и готовить-то стало некогда; работающие в двух-трёх местах граждане перешли на бомж-пакеты и полуфабрикаты. Давно освобождены от старых залежей шкафы и кладовки — молодёжь, как бы ни была семья стеснена в средствах, ни за что не наденет "самопал", а только "фирму".
И всё-таки в каждом доме есть вещи, на сторонний взгляд никчёмные, которые берегут как драгоценную реликвию, как овеществлённую память о минувших временах и ушедших людях. Какая-нибудь надколотая, покрытая паутинкой мелких трещин синяя фаянсовая чашка, пока её не добили окончательно, будет хранить прикосновения бабушкиных рук, а ты — вспоминать свой шестой день рождения, и налитый в новую чашку чай, и пожелтевшую мордочку белого плюшевого медведя, которого ты этим чаем угостила. В дальнем углу шкафа запрятана картонная коробочка, где, аккуратно перевязанная ниткой, сберегается прядь детских волос и первый выпавший молочный зуб. И почему-то не поднимается рука выбросить листок, на котором неверной карандашной линией обведена крошечная стопа ещё не ходячего младенца. Он давно уж вырос, а у тебя всякий раз дрогнет сердце, как наткнёшься на выведенное кривыми печатными буквами: ДАРАГАЯ МАМА, ПАЗДРАВЛЯЮ…
Недолговечные, подверженные тлению, одному тебе внятные и дорогие меты бытия, вместилище прекрасных или горьких его мгновений, — вовсе не то же самое, что шкап Плюшкина с заплесневелым прошлогодним пирогом или дынные семечки в бумажке, на которой рукою Ивана Ивановича надписано: "Сия дыня съедена такого-то числа… месяца… года". Не то же самое, но тогда — что? Ну же, Пушкин, ты всегда знаешь ответ!..
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя:
Где цвёл? когда? какой весною?
И долго ль цвёл? и сорван кем,
Чужой, знакомой ли рукою?
И положён сюда зачем?
На память нежного ль свиданья,
Или разлуки роковой,
Иль одинокого гулянья
В тиши полей, в тени лесной?
И жив ли тот, и та жива ли?
И нынче где их уголок?
Или уже они увяли,
Как сей неведомый цветок?
Всё стихотворение — сплошные вопросы, но оно же и ответ! Нам, облечённым в плоть, призванным обладать землёю и всем, что на ней, вреден всякий излишек такого обладания, будто пудовыми гирями отягощающий дух. Имение требует забот, его надо обслуживать. То ли дело пустяшный невесомый цветок! Случайно нашёл — и, словно сработала катапульта, вылетел ты из клетки своего "я", прожил за полминуты целую жизнь, следуя воздушными путями за чьей-то неведомой душою. Разве не чудо? И сокровище, к которому прильнуло сердце, — вовсе не утративший запах и живой трепет образец местной флоры, а эта самая неведомая душа, мечтою ли, молитвою твоею вызванная из забвенья, из небытия.
Копить добро — не стоит труда. Хранить реликвии — стоит, ибо это означает не давать сердцу лениться, забывать, охладевать. И пусть, когда тебя не станет, твоя "копилка", твоя "лавка древностей" будет выброшена как ненужный хлам — что тебе до того? Пока живёшь, это твои узелки на память, и кем бы ты был, если бы не собирал, не берёг знаки бесценных мгновений жизни — твоей и всех, с кем ты связан узами любви? Жизни, которая никогда не повторится на земле…
"Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше". Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) считал сердце "не только центральным органом чувств, но и важнейшим органом познания, органом мысли и восприятия духовных воздействий. И больше того: сердце по Священному Писанию есть орган общения человека с Богом".
"Всё в нашей жизни, — говорит в "Воскресных беседах" протопресвитер Александр Шмеман, — начинается с хотения, с желания. Ибо то, чего мы хотим, то, значит, мы и любим — то изнутри влечёт нас к себе и подчиняет себе. Закхей, мы знаем, любил деньги…"
Любил и копил, умел, наверное, собирать подати не хуже нынешних налоговиков, которые с рубля юкосовской прибыли требуют пятнадцать рублей налогов. Но Закхей услышал о Христе и до того захотел Его увидеть, что, будучи малого роста, залез на дерево.
"Желание. Вздох души. И всё становится — уже стало — иным, новым, бесконечно значительным. Маленький, пригнутый к земле и к её желаниям человечек перестаёт быть маленьким, начинается его победа над самим собой. Вот… первый шаг — от внешнего к внутреннему, в сторону той таинственной родины, по которой, так часто сам того не зная, тоскует и которой желает всякий человек" (А. Шмеман).
От внешнего, материального, за что мы цепляемся, боясь развоплотиться, так что не останется и следа, — к внутреннему, к той сокровищнице сердца, которая вмещает весь сотворённый мир, всю твою — и Божию — любовь. К той глубине, где только и возможна встреча с Ним. А что ещё нужно человеку?
