Власть Церкви

В последнее время обнадеживающим знаком в жизни РПЦ (под РПЦ я имею в виду в данном случае официальные церковные структуры, возглавляемые священноначалием) является возрождение "богословской заинтересованности" и, соответственно, активизация богословской работы. Десятилетиями – по объективным и субъективным причинам – такая работа была "в загоне". Как правило, о богословии вспоминали лишь тогда, когда нужно было вести богословские диалоги с инославными, то есть выходить на "международную арену".

В позднесоветское время всплеск научно-богословской активности имел место накануне важной даты, оказавшейся судьбоносной для РПЦ, – 1000-летия Крещения Руси. Тогда, на подъеме "перестройки", власти решили отпраздновать столь круглый юбилей на "международном общественно-политическом уровне". И состоялись три богословские конференции...

И в этом году – опять юбилей, но, кажется, можно надеяться на то, что его "богословские последствия" будут ощутимее. Так, уже прошла общецерковная богословская конференция в феврале, одной из целей которой было выявить и обозначить основные, животрепещущие богословские проблемы, а результаты доложить юбилейному Архиерейскому Собору – для принятия соответствующих тактических и стратегических решений по поощрению и развитию научно-богословской работы.

Если смена эпох, которая происходит у нас на глазах, будет иметь и богословское выражение, значит, не все потеряно.

Десять лет назад, как помнится, неожиданно открывшаяся идеологическая и религиозная свобода, с одной стороны, вызвала к жизни растущее множество инициатив "снизу" и "сбоку" – издания, журналы, переводы, учебные заведения, семинары и конференции... А с другой – обнаружила замешательство и неготовность именно "церковных структур" (в том числе отвечающих за богословие, просвещение и т.п.) реализовать эту свободу...

Теперь, по прошествии значительного периода (в том числе и политического, и идеологического), судя по всему, "страсти улеглись". Из тех, первых, инициатив остались только наиболее крепкие и идеологически определенные. Так, на зимней конференции участвовали как представители Тихоновского института, так и ББИ... И сам факт соединения в одном пространстве различных по "направлению" и статусу православных учреждений говорит о многом: официальная Церковь приняла тех, кто выжил (опираясь на некоторую церковно-общественную потребность), и готова работать со всеми, отрицающими или не допускающими "антицерковный экстремизм"...

Есть, однако, проблемы и вопросы определенного свойства. Насколько богословие, поощряемое и развиваемое "официальными структурами", может быть интеллектуально и духовно эффективным? Здесь невольно приходит на ум бердяевская ирония по поводу термина "духовенство": однокоренное со словом "дух", что значит – свобода, "ветер", свободное дыхание ("Дух дышит, идеже хощет"), оно исторически обозначает клерикальное сословие со всеми его сугубо земными ("социальными") интересами...

Слово "богословие" в своем древнем церковном значении – это то, что относится к триадологии (учению о Боге-Троице). Сегодня "богословие" охватывает весь спектр проблем человека – его индивидуального, социального и космического существования...

То, что можно назвать нашим нынешним богословием, существует в поле, которое задается двумя "приоритетами". С одной стороны, это древние патристические темы, кульминацией которых является максималистский образ "обожения" человека и мира. С другой стороны – это попытка (скорее ситуативно-дипломатическая, поскольку – концептуально жалкая) богословски рассуждать о "цивилизациях" и "жизненных стандартах".

В то же время, парадоксальным образом, тема обожения и тема цивилизации – совпадают на последней глубине возможного для человека смысла. Обожение – это кульминация отношений человека и Бога. Цивилизация – способ людей относиться друг к другу.

Бог – действительно максималист: Он предлагает не временные и промежуточные (на пути к смерти) способы жизни, но предельные – равные смерти по интенсивности переживания и проживания. Бог действительно требует всего человека – как требует всего человека любовь. Но Бог не только требует, предписывает и заповедует – Бог и снисходит к человеческой обыденности.

Евангельский парадокс можно описать этой оппозицией: Бог – против обыденности, обычая, обывательщины, но Он же – Сам входит в эту приземленность бытования в мире сем, Сам разделяет суету человеческой жизни, оставаясь в то же время вне существа здешней "суеты сует".

И, наверное, именно максимализм Бога – "максимализм" Его нетварного бытия и соответствующий максимализм Его требования к человеку – и есть источник Его максимального снисхождения к посюсторонности человеческого бытия. Только большая любовь способна на жертву (жертву собой) – она жертвенна по определению. И только большая любовь имеет подлинную власть – потому что это власть отдавать себя во имя (как это ни банально звучит) общего блага.

Цивилизация есть способность реализовывать стремление к общему благу. В возможной мере. Цивилизация прагматична, но одновременно предельно идеалистична: это действительное осуществление жертвенности, уступки другому, готовности бандиту отвечать не по-бандитски. Цивилизация существовала и до Христа, но после Христова пришествия в мир она стала христианской. Не потому, что Христос принес в мир цивилизации что-то существенно новое, но потому, что Он выявил, подчеркнул и утвердил то, что является человеческим в человеке. Санкционировал это со Своей, максималистической, "точки зрения". Санкционировал не обычную земную власть, не силу насилия, но силу такого идеала, который – с Божией помощью – может быть реализован в человеческом существовании. С помощью "обожения" – синергии человека и Бога, "синергии" человека перстного, обыденного и земного с тем же человеком "по образу Божию".

Христианство не вписывается в мир, потому что христианство "учредил" в мире Сам Бог. И это знает мир, который через христианство и посредством христианства борется с Богом – по образу ветхозаветного Иакова-Израиля. Сколько раз мир пытался превратить христианство в Религию, чтобы самоутвердиться с Богом без Бога. Сколько раз мир пытался обмануть и себя, и Бога – и устроиться в обыденности своего временного существования. Привязать Бога к своей исторической эпохе, к своей культуре. Уладить отношения между сословиями и установить – с помощью христианства – желанное "общественное согласие". Привести в гармонию имущественные отношения: богатые остаются богатыми, но подкармливают бедных (благотворят им).

Мир, вынужденный принять христианство, которое победило его верою отдельных людей, поклонился Христу, признал свое поражение – и предложил Ему себя полностью, целиком. Мир предложил Христу самое свое существо – свою власть, чтобы этой земной властью покорять все и вся Богу. Мир хотел отдать Богу самое важной и дорогое – но по-мирскому: он нарек Христа Пантократором – вседержителем и всевластителем. Но мир в мирском смысле слова – как "суета сует", как суета здешней власти – это то, чем не осквернился Христос, придя в мир. Этот мир (а согласно святоотеческому пониманию, мир – это то, что в человеке, его греховные страсти, его духовное тление) есть враг и противник Христов: "В мире скорбны будете, но Я победил мир".

Самая главная богословская тема сегодня – это тема власти. Эта тема объединяет в одно смысловое целое и тему обожения, и тему цивилизации.

Как властвует Бог? Как властвовать в этом мире от лица Бога? Каково христианское, евангельское понимание власти и, соответственно, как относиться христианам к феномену и факту обычной человеческой власти – власти одних людей над другими?

И вторая, оборотная, сторона темы власти – свобода. Что такое свобода в христианском понимании: свобода от греха или свобода осуществлять любовь, жертвуя собой и своим? Свобода моего пребывания в Истине или готовность и способность уважать другого, воздерживаться от физического и духовного насилия над ним?

Тема власти является центральной, ключевой для христианского богословия не только по существу, но и потому, что это сегодня главная "цивилизационная" и общественная тема. Сегодня мы являемся свидетелями рождения новых форм власти, причем этот процесс опережает способность ученых и философов осмыслить и описать его в фундаментальных трудах. Все старые европейские схемы о власти и свободе рушатся на глазах. Власть наступает на нас с новыми средствами, с новой энергией, с новым антихристианским пафосом. Старый европейский гуманизм, который, отвергнув Христа, тем не менее питался именно христианством, сегодня превратился в дряхлого старика, сентенции которого воспринимаются как старческое слабоумие. Идеологии давно не работают.

Для христианства, для Церкви это – кайрос, время благоприятное и время решений. Время новой миссии – не религиозной, не "конфессиональной", но человеческой и цивилизационной. Даже апостат и безбожник Хайдеггер говорил: "Только Бог еще может нас спасти".

Церковь (имею в виду эмпирическую, здешнюю, "эту" церковь) рискует провалиться между патристическими штудиями и новыми попытками уцепиться за мирскую власть. Между темой обожения и темой цивилизации. Церковному сознанию угрожает полная победа шизофрении – раздвоение на индивидуальную аскезу и политическое псевдовлияние. Предотвратить это раздвоение может только богословие власти и, соответственно, свободы.

Было бы наивным призывать к тому, чтобы наконец-то в церкви утвердилась "власть любви" (хотя богословски это выражение о. Николая Афанасьева абсолютно точно). Но можно "быть реалистами и требовать невозможного" – требовать, чтобы церковная власть поставила в повестку своей богословской работы тему о власти, и в том числе о собственной власти в церкви. Это экклезиологическая, а значит, и богословская тема. И тогда естественно, законно возникнет и тема свободы – не "пафосно", не "модернистски", а логично, поскольку власть – это то, что подавляет свободу. А Бог – дает свободу, требует свободы, учит свободе. Тема свободы "органически" связана с темой власти, иначе она порождает только "спекуляции".

Папа Римский совершает обряд омовения ног. Наши архиереи в Прощеное воскресенье совершают земной поклон перед прихожанами. Но это – не более чем знаки смирения. В обычное время церковные владыки осуществляют власть, а их паства ищет власти над собой. Власть нужна и начальствующим, и подчиненным. Все жаждут власти. Власть – универсальный "ключ к жизни". И так же люди понимают Бога и Христа Его. Но Бог не властвует в здешнем, земном смысле.

Бог открывает возможность приобщиться к Истине без власти. К Истине, в которой свобода – не коррелят власти, не ее соперница, но состояние освобожденного естества – стояние в истине.

В Боге нет ни власти, ни свободы в нашем, посюстороннем, греховном смысле. Но на пути к Богу мы сталкиваемся с этими "экзистенциалами" нашего существования. И Бог призывает нас видеть их с точки зрения Царства Бога – с точки зрения их устранения и преодоления. И поэтому задача Церкви в том, чтобы этот ракурс, этот взгляд присутствовал в человеческой жизни. Чтобы помимо жизни, построенной на власти, и помимо власти, властно подчиняющей себе жизнь, человек мог видеть и чувствовать возможность иного способа бытия, иного устроения, когда властвует и побеждает Распятый Богочеловек, Христос, по Божеству Своему – Творец неба и земли.

Богословская проблема власти является ключевой еще и потому, что только осознав ее, церковь как сообщество христиан становится Церковью – продолжением слова и дела Христа, Его "телом" в этом мире. Христос предлагает иную власть, иную свободу, иную политику, иную цивилизацию – по сравнению с традиционными. Но то, что Он предлагает, не может быть осуществлено в этом эоне – в условиях тления и смерти. Христово Царство может быть осуществлено только в личном и межличностном опыте, в тех условиях, где нет и не может быть того самого "экзистенциального" отчуждения. И "местом", где этот опыт становится реальностью, является Церковь.