"Время посещения Твоего"

Продолжение. Начало в № 1/04

"В начале сотворил Бог небо и землю" (Быт 1. 1).

Из того "начала", вместе со Словом, силой которого всё приводится в мир и держится в мире, входит время, в "одеждах царственных" неба и земли, света и тьмы, зверей, трав, звуков… Оно облекается плотью всего, что создано, и в каждой из тварей совершает свой жизненный круг. Нет отвлечённых, "чистых", общих времён, но у всего на свете — предуказанный путь, неотменимый срок, от возникновения до распада. Всё наше существование пронизано терпким ощущением положенного предела: "Восходит солнце, и заходит солнце… Время рождаться, и время умирать". И всё же, когда свой восход и закат мы приносим Отцу, сухая, злая горечь обиды на круженье времён прелагается в плач, благодарение и надежду. "Сам един еси Безсмертный, Сотворивый и Создавый человека, земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пОйдем…" [1] Наше "я" растёт, опоясываясь, как дерево, кольцами лет, течёт к далёкому своему устью, зреет, наливается силой, теряет её, ложится в землю и ею становится, замерев в ожидании. Но у листьев — время своё, оно зеленеет и осыпается, у насекомых — своё, оно ползает, летает, шевелится, своё — у росы, которая выступает к ночи и исчезает к утру, своё — у инея, своё — у снега. "Есть естественное сходство, — говорит св. Василий Великий в “Беседах на Шестоднев”, — между этим миром, животными и растениями, которые находятся в нём, и течением времени, которое всегда торопится и убегает, никогда не оставляя своих усилий".

В тот день, когда был сотворён человек, время стало телом его и духом, встало на его ноги, принялось трудиться его руками, погрузилось в его мысли. Когда он "пал", то и оно оказалось замешанным в краже яблока и вместе с двумя сообщниками было изгнано из рая. Однако тот, кто побывал там, рассказывает, что видел в саду его лёгкие, нестираемые следы. За его оградой время тотчас отяжелело, покрылось смертным и трудовым потом ("В поте лица твоего будешь есть хлеб" Быт 3. 19). Соль, выжженная солнцем на лбу пастуха, пена на губах солдата, горячая влага объятий, потуги родов, испарина агоний… Свой пот, свой путь человек обратит затем в миф и назовёт "судьбой", которая покорных ведёт, непокорных тащит.

"Рая жителя, и земледелателя в начале мя учинил еси, преступльша же Твою заповедь изгнал еси…"

Изгнание называется в Чине отпевания "морем житейским", откуда притекают к "тихому пристанищу". Время там не "отходит яко дым от земли", но яснеет, что-то открывая, в вечности. У каждой из хрупких, ломких, приговорённых к смерти вещей где-то есть невидимая пристань, где сохраняется "образ неизреченной славы" его первого, давнего, тварного бытия. Когда Иоанн Богослов говорит: "Всё чрез Него начало быть… что начало быть" (Ин 1. 3), он свидетельствует не только о едином, "райском" корне всего сущего, но также о его нерасторжимом единстве с тем истоком, откуда всё пришло на землю, отправилось в путь, явилось в бытие. Стоит убрать это подразумеваемое когда-то у того, "что начало быть", и мы окажемся в пустоте. Потому что бывшее, начавшееся некогда — не только ветхая одежда творения, но и сегодняшняя дышащая его кожа. Её нельзя содрать, не убивая живой плоти под ней.

Согласно вИдению Отцов, время, все сотворённые вещи содержат заложенные в них логосы (смыслы, вести, первообразы), которые пребывают во Слове Божием, вошедшем во всё, чему оно дало жизнь. Когда Слово вызывает вещи из небытия, то вместе с плотью наделяет их часами, днями, веками. Каждому — сколько может "вместить" его душа и способно выносить тело. Предметы вокруг, события, вовлекающие нас в свой ход, слова, снующие или крадущиеся мимо, сновидения, мечущиеся внутри, — всё имеет длительность и вместе с тем прерывность. "Не таково ли время, — продолжает св. Василий, — в котором прошлого больше нет, будущего ещё нет и настоящее, до того, как его узнают, ускользает от наших чувств? Таковой кажется природа существ, подчинённых становлению…" Не в этом ли становлении заложен и первоначальный логос самой временности? И не пожелало ли Слово разделить его с "погибшей овцой"? Логос входит в плоть, обречённую распаду, чтобы на всём, что возникает и исчезает, оставить отпечатки вечности. И когда мы открываем их, то делаем иконами пребывания Слова на земле.

Первым иконописцем стал Сам Иисус, собравший вокруг Иосифа и Марии при Своём появлении в земную жизнь пастухов с их овцами и волхвов с дарами. "Дева днесь Пресущественного рождает и земля вертеп Неприступному приносит" [2]; в этой картине мироздания есть место и для зверей, пришедших к яслям, откликнувшись на зов Рождающегося, и для "ликования утренних звёзд" [3], которые сгрудились у Вифлеемской пещеры. Весь космос с его безмерными, соразмерными далями уместился вблизи одной колыбели рядом с историей, прошлой и будущей, обвившейся вокруг неё бесконечными кругами. У каждой из тварей был свой малый или великий круженья ход [4], который Господь, став плотью, пожелал разделить вместе с нею. Новорождённый, подросток, проповедник лет тридцати, Христос подчинился человеческим возрастам, чтобы возвратить им исчезнувшее, сотворённое для них обличье. Преданный в среду, распятый в пятницу, воскресший на третий день, Он был послушен сменяемости дней "даже до смерти" (Фил 2. 8). Он "возшёл" на небеса, обещав вернуться со славою, и слава Его будет и в том, что "времени уже не будет" (Откр 10. 6). Не будет проклятия, пота, возвращения в прах, но обнажится исток всего, что, родившись от Слова, заявит о своём родстве. "Твой день и Твоя ночь", — восклицает псалом (74 [73]. 16). Твои — эпохи, горы, глыбы, обломки, бури, капли, зёрнышки времени. Твоими пребудут Вечеря с Двенадцатью, завтрак на берегу Тивериадского озера, дорога в Эммаус…

"Твоя от Твоих, Тебе приносяще о всех и за вся!" — анафора исповедует таинство сотворённости, соотнесённости всего с Царством, притаившимся за всякой вещью. Поистине всё, что Твоё, хочет вернуться к Тебе, стать даром, восстановить образ, запечатлённый на всём, что было Тобой создано. Ибо всё, что чрез Тебя начало быть, предназначено служить Твоей иконой. И в конце концов сделаться Тобою, когда Ты будешь во всём. Но и теперь, оставаясь невидимым, Ты остаёшься спутником, художником всего видимого, что движется в Твоём потоке. Господь, приблизившись, приносит Себя и время Своё каждому из Его творений. Он освобождает его из обречённого, пленного, спешащего к концу круженья к тому царственному "днесь", которое не иссякает в Нём. Он — в каждой из "судеб", каким бы тяжким потом она ни была покрыта. Воплощение — как океан, его дыхание можно различить в малейшем из созданий, "силуэт" Слова тает и возникает вновь всегда где-то рядом, вблизи, у нас за спиной.

"То, что существует, зависит от Того, Кто существует, и ничто не может существовать, что не обладает существованием в лоне Сущего", — говорит св. Григорий Нисский. И коли так, в чём же тогда "корень" времени? Как найти лоно его? Вспомним о первых именах Господа в Ветхом Завете. В момент Богоявления, открывая Себя Моисею, Он описывает Себя в настоящем прошедшего:

"Я Бог отца твоего, — говорит Господь, — Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова" (Исх 3. 6). У пророков же мы находим обращение к настоящему будущего, когда Господь возвещает о грядущих наказаниях и благословениях: "Я возвещаю от начала, чтО будет в конце, и от древних времён то, что ещё не сделалось" (Ис 46. 10).

Прошлое и будущее сложены в непреходящем, свёрнуты в мысли Божией, которая "возвещается", реализуясь в пути, в истории. Благовестие (Слово, Радость, Лик) даёт о себе знать в самом истоке разворачивающихся времён. Человек, может быть, для того и отправлен в путь по земле, чтобы к этому истоку приблизиться, дать ему заговорить в себе, помочь заложенному в нём Лику подняться из глубины, "изобразиться" во временности его существования. Каждому из нас дано сделать эту мутную текучесть дней освящённой иконой прозрачности и света, которая некогда, в начале, ещё до нашего рождения, уже написана, уже явлена Словом.

Откровение по сути своей — обновление иконы присутствия. Когда Господь впервые открывает Своё имя, Он обнажает две его грани: прежде всего Его Сущность не может быть как-то названа, т.е. включена в тварное, человеческое время. И вместе с тем сама Сущность именует и обнаруживает Себя, потому что здесь и сейчас при-сут-ствует перед человеком: "Я есмь Сущий" (Исх 3. 14).

В европейских переводах это загадочное библейское имя "Ehieh-Ascher-Ehieh" передано дважды подчёркнутым настоящим: "Я есмь Тот, Кто есмь" [5]. Но, по мнению ряда толкователей, имя, в котором являет Себя Господь, включает в себя пред-ставление и становление. Говорят, его можно передать и так: "Я стану Тем, Кто есмь". Или же — в переводе иудейского издания Пятикнижия Моисеева: "Я Сущий, Который пребудет". Именно в этом становящемся, пребывающем и пред-стающем есмь Слово стало плотию и обитало с нами. Оно пришло к "Своим" (Ин 1. 11), зажило жизнью существ, созданных по образу Его и подобию. Оно вошло в это днесь, в это сегодня, пребывающее в тайне и имени, несущее в себе прошлое творения и будущее спасения. История, на которой Он остановил Свой взгляд и в которую вошёл навсегда, измеряется чередованием поколений: "Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…" (Мф 1. 2). По ступеням этих родов Слово из вечности нисходит во время, которое не "оставит усилий" вплоть до "полноты времён" (Гал 4. 4).

Таков ритм Его непостижимого нисхождения в историю людей. "Днесь Безначальный начинается" — как поётся на службе Рождества, — а затем, войдя в наше падшее время, предаётся, распинается им, кончается, умирает. И проводит Страстную субботу во гробе. "Да молчит всякая плоть человеча…" [6] — всё земное возвращается к своему изначальному покою. И останавливается в ожидании.

Пусть, по словам апостола, "проходит образ мира сего" (1 Кор 7. 31), и всё же, "проходя" мимо или через нас, самой тенью своей он свидетельствует о воскресении, которое сквозит и "звучит" в нём. Каждое творение на языке, ему присущем, способно рассказать о том, как Иисус отправился в путь за ним как за потерянной овцой, или как добрый самарянин нашёл его на дороге ограбленным и избитым. Ибо всё, что сотворено, открывает собой сотворившее его Слово, которое воскресит его в последний день. Каждое творение, и прежде всего человек, становится местом посещения Слова, которое "уничижает себя", разделяя условия всякой телесной преходящести. Оно принимает образ раба [7], чтобы всё, что существует и рабствует времени, вернуть вечности. Однако здесь, "в мире сем", где человек создан как место длящегося посещения, он остаётся — страшно вымолвить — временным господином дома, куда приходит Господь. Бог говорит с ним испытаниями или "воздыханиями неизреченными", но всякий ветхий Адам свободен открыть или замуровать двери и окна этого дома. Имеющий глаза видит, как Бог проявляет Себя в плоти мгновений, в дыхании образов, жажде очищения, оклике красоты, в посланиях повседневных встреч… Он может отвести глаза, но может и обогатить эти образы, открыть их заново, вернуть обновлёнными; кажется, именно в этом Бердяев искал смысл творчества.

Каждый из нас наделён данным ему лично талантом воссоздавать иконы Слова, образцы которых заложены в Царстве Небесном, обещанном Им. Когда глаза наши откроются, как у эммаусских путников, мы увидим, что огрузневшее течение нашей жизни, беспощадная река времён, которая топит в себе всё и вся, несёт в себе целый невидимый иконостас, как бы повисший в воздухе. Он отделяет "космический ковчег" [8] храма, где толпится народ, от алтаря, где земная жизнь становится иной, сливаясь с жизнью Божией. Имеющий уши слышит, в какие слова и "судьбы" складывается для нас Слово. Имеющий глаза видит, как оно раскрывается в радостном или горьком беге дней, в незаметных дарах, наполняющих каждый из них…

Когда Бог сотворил небо и землю, Его любовь уже отбрасывала свои лучи из глубины тварных вещей и светилась в них. Его Слово прикоснулось ко времени ещё до того, как вошло в человеческое существование. Начало, протяжённость и конец были в Его настоящем "прежде создания мира" (1 Петр 1. 20). Или, как говорится в книге Иудифь: "Ты сотворил прежде сего бывшее, и сие и последующее за сим, и содержал в уме настоящее и грядущее, и что помыслил Ты, то и совершилось" (9. 5).

Помысл Божий усыновляет и сопровождает всякое существо во время его пути. Всякое дыхание наполнено и согрето Им, ибо как только это тепло отнято, дыхание гаснет. Дух дышит и в этом плотском времени, под непроницаемой толщей его, дабы мы могли услышать Его дыхание в каждой вещи, наполнить Им пространство нашей жизни, раздвинув его до порога Царства.

Обычно почти любой из нас поступает наоборот: простор, который Бог даёт нам для жизни, мы ужимаем, сокращаем, чтобы сделать его нашей частной собственностью. Но всё приобретённое у нас отнимают бесцеремонно и грубо. "Но кто нас защитит от ужаса, который был бегом времени когда-то наречён? [9]" — затаённый крик всякой души. Бег этот кажется нам грабителем, от которого нет защиты, тело старится, жизнь идёт не так, как мы бы хотели. На протяжении всей истории человек только и ищет, как бы замедлить бег своего существования, остановить его в египетских пирамидах, накопить его в деньгах, вложить в дело, которое тленья убежит, обладать им в господстве над другими или же жадно собирать его во всяких бабочках и цветах для малого своего персонального гербария, заключить своё прожитое в бессмертные творения искусства, увековечить мечты в утопиях. При всей "высокой страсти" подобных намерений не слышна ли за ними старая Адамова мечта добиться божественной власти над нашим падшим, мятым, ускользающим временем? Или, по крайней мере, попытка убежать от него, подобно тому как Иона когда-то убежал от повелевшего ему Голоса. И эта попытка кончается иногда тем, что мы оказываемся во чреве морского животного, порождённого нашими же фантазиями и проектами. Если взглянуть на ушедший ХХ век, то, скажем, нацизм разве не был похож на громадного кита, проглотившего целую нацию? А коммунизм не явился ли другим чудовищем морским, который набил своё чрево множеством стран и душами без числа? Столь многими, что не мог удержать их и — "расселось чрево его". Сегодня глобализация объявляет себя хозяйкой дома, ибо чрево кита стало поистине планетарным. Мы возвели стены вокруг себя из наших проектов, снов, фантазий, коммуникаций, мы почти овладели искусством управления китом изнутри, чтобы вести его в желанном, нужном нам направлениии…

И всё же мы сохраняем какое-то смутное воспоминание о нашем плене. Наш взгляд смертельно устал от мелькания прутьев, как у той пантеры в клетке из стихотворении Рильке [10]. Человек — вечно спешащее животное, способное при этом осознать, что сковано миром, влачащим его за собой. И это сознание несёт в себе надежду на освобождение. "В темнице был, и вы пришли ко Мне", — говорит Христос (Мф 25. 36). В камере людей-смертников Иисус отождествляет Себя со всеми нами. Он сходит во ад, гнездящийся в каждом из живущих под игом смертной череды лет. И преображает эту череду в безначальность Его "днесь", в Его сегодняшнее пребывание с нами, свёрнутое в вечности. Слово "обитало с нами", и эпоха Его "обитания" стала временем Христовым, текущим в истории человечества, начиная с Адама.

Человек в его темнице есть время и место пребывания Бога на земле, Его "остановка в пустыне". "Лабиринт корней" [11], корочка льда, цветА, спрятанные в раковине, птица, тонущая в небе, пересечение взглядов… Всё сотворённое готово принять Того, Кто неприступен и невместим, напомнить о только что оставленном Им убежище. Казалось, Он прошёл лишь вчера или минуту назад, а теперь Его нет, но в нас живо и свежо Его обещание вернуться. Мы ждём, что Он придёт к нам из новой земли, новой жизни, из времени, выпущенного из темницы. Слово "обитало с нами", и мы слышим, как всё вокруг нас говорит о том, что Его обитание не кончилось, не иссякло, ибо всё в мире "словесно" и окликает нас, притягивает своей неизведанностью, прозрачностью, какой-то поющей сутью.

И это притяжение истока можно ощутить повсюду, стоит лишь прислушаться, оглянуться.

Когда студёный ключ, играя по оврагу
И погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он… [12]

Всё, что сотворено, что живёт рядом с нами, несёт весть всегда об одном — о близости, присутствии, посещении. Всё чрез Него начало быть.

И к Нему возвратится.

Согласно древнейшему преданию, Христос был распят на том месте, где был погребён Адам. И всё время от Адама было веком ожидания. Когда же накануне распятия Он пребывал поблизости от того места, то заплакал об Иерусалиме, потому что тот "не узнал времени посещения твоего" (Лк 19. 44). Не был ли плач Его и о всех нас, не узнавших посещения? Ибо всякое время на земле есть чудо Его присутствия рядом с нами. Перед лицом этой близости мы — лишь временные управители отпущенного нам срока.

Однако лишь изредка мы признаём, что наше существование — не безраздельно наше, но также — и Его. Кажется, что Хозяин ушёл, мы вправе топить жизнь в ничто, чтобы затем всякое ничто, окольцованное нашими днями, называть вором и убийцей. Но из данного нам срока можно сотворить пространство для встречи лицом к Лицу, в час Его посещения. Оно невидимо длится в нас. Его нужно найти, чтобы из этой горсти лет и часов, которая нам отпущена, сотворить образ пребывания Его с нами, икону вокресения, впитавшую в себя отражение каких-то нездешних лучей. Эти отражения длятся, не исчезают, входят в наше видение мира. Один образ, другой, третий… Всякая человеческая жизнь может стать подобной иконостасу, собравшему образы посещения Божия. Его сегодня, вошедшему в наше существование. И на этом иконостасе проступает мучительная и светлая тайна времени, просиявшая когда-то в творении, исповедующая себя каждый миг.

Найти слова для такого исповедания вновь могу лишь у поэта:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть! — Но жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
Уходит в ночь и плачет, уходя [13].

Благодарение, удивление, плач. Но в глубине благодарения больше, ибо свет светит и во тьме. И в этом свете, изливающемся во тьму, и нынешний день, которым живём, и ночь, которая ждёт живущих, предстают как образ огня, который бьётся где-то и в каждом из нас.

"И се, Я с вами во все дни до скончания века…"

Но когда век окончится, ибо время, как всё временное, должно же когда-то и умереть, то чем станет?

Каким огнём опалит?

В каком теле воскреснет? †