Ровно двадцать лет назад ясным апрельским днём мой друг, профессор кафедры графического дизайна Харьковского художественно-промышленного института Олег Векленко получил повестку из военкомата. У нас ведь вся страна была — офицеры запаса. Сборный пункт располагался рядом с институтом, и Олег забежал туда на минутку. Не успел оглянуться, как оказался за сотни километров от дома — на Чернобыльской атомной электростанции. Было это 29 апреля 1986 года, на третий день после того, как рванул 4-й блок.
Почему-то именно из Харькова больше всех людей забрали в первые дни. Чернобыльское общество, которое потом здесь создали, было самым многочисленным в Советском Союзе. Все переоблучённые. Отцы-командиры говорили: "Двадцать пять рентген (это была норма, схвативших которую отправляли из Зоны) — ерунда. И пятьдесят рентген ерунда. Сто — тоже жить можно. Мы вот — здесь, и нам ничего. А в Киеве — паникёры!"
"Мы тоже тогда так думали, — вспоминает Олег. — Передают по трансляции: туча со станции, закрыть форточки, потом вымыть голову. А как закроешь, когда дышать нечем? А чем вымоешь, когда воды то и дело нет? Так мы к реактору ездили мыться, на артезианские колодцы. Можно выкупаться, сменить одежду. Настроение у всех было бесшабашное".
Первые дни близко к Четвёртому блоку всё никак не удавалось попасть. И он даже расстраивался: неделю в Зоне, а всё еще не лазил по радиоактивным развалинам. Потом на целых два месяца это стало ежедневной обязанностью. Лейтенанта запаса Векленко назначили "начальником передвижного клуба бригады". Клуб — это машина, в подчинении водитель и киномеханик. Ездишь, возишь кино. А заодно и всё остальное. Транспорта не хватало, и в любой момент могли поднять: "Вставай, некому везти". Там не было ни дня, ни ночи.
Почти машинально он начал рисовать. Кто-то увидел: "Сделай портрет, матери пошлю". Командиры стали гостей возить, показывать достопримечательность: "художник". Письма доходили: "Чернобыль. Художнику"…
Даже сейчас, когда смотришь на его незатейливые рисунки, на снятые буквально на бегу фотографии с поцарапанных, "битых" негативов, подсвеченных радиацией, — проваливаешься в чёрную дыру четвёртого измерения. Затыкаемую самым дешёвым подручным материалом — людьми. Молодыми мужчинами, вырванными из мирной жизни, переодетыми в военную форму и разом ставшими одинаковыми. В Зоне они выполняли совсем не героическую, чёрную работу. Перекапывали землю, грузили контейнеры, мыли стиральным порошком "Новость" агрегаты станции. Наводили порядок на территории, где уровень заражения как после взрыва атомной бомбы. Улыбались в камеру сквозь бесполезные респираторы. Бригады смертников, спасавших никому не нужное оборудование…
Когда Олег вернулся домой, сначала было ничего. Через какое-то время его вдруг стало заносить, как пьяного. Взяли анализы — в Институт радиологии. Тут для него другой Чернобыль начался. Обмороки, капельницы, уколы. Конечно, он и в Зоне это видел — ребят зелёных, переоблучённых. И тошнота была, и головокружение. Но там всё это как-то по-другому воспринималось. А здесь стало по-настоящему страшно. И очень захотелось выжить!
Он стал заниматься физкультурой, бегать. Впрочем, он всегда бегал. И в Чернобыле тоже. Хотя там-то и не стоило. Его жена Тамара — университетский философ — освоила народную медицину, стала Олега травками всякими отпаивать. Их "дача" — маленькая хатка в деревне Мерчик под Харьковом — стоит прямо на берегу большого озера. Райский уголок. Ездят туда круглый год. Профессор стал заядлым моржом, редкий день не окунается в прорубь. Постепенно стал выкарабкиваться. Собирать себя.
Но не только физически. В процесс осмысления и преодоления произошедшего с ним и со всеми нами он включил свою профессию, графический дизайн. И привлёк к нему дизайнеров-графиков всего мира, организовав в Харькове международную выставку экологической графики и плаката, проводимую раз в три года.
Название харьковской триеннале — "Четвёртый блок". На её эмблеме трансформирован знак мирного атома, который недавно ещё красовался повсеместно если не как серп и молот, то, по крайней мере, как герб советской науки, раскрывшей почти все тайны бытия и почти окончательно покорившей природу. Но незыблемый порядок обернулся вдруг разрушительным хаосом, чёрной дырой, из недр которой хлынули горькие воды трагедии. Чернобыль, Четвёртый блок… Почти как детская присказка: "четыре чёрные чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж". Четвёртый блок — чёртова чернильница. Зигзаги сумасшедшего атома, демоническая каллиграфия Чернобыля, расползлись на весь мир…
И весь профессиональный дизайнерский мир откликнулся на призыв Олега Векленко. Художники и дизайнеры из 60 стран каждые три года присылают ему на домашний адрес свои работы в тубусах, папках, коробках. На зависть местным бомжам он каждый день по сугробам тащит эти богатства на себе. Потом вместе со своими верными студентами разбирает, готовит их к экспозиции в Харьковском художественно-промышленном институте, ставшем тем временем Харьковской державной академией дизайна и искусства. "Тем временем" многое изменилось. Не только институты — страны поменяли свои названия, границы, государственные языки. И лишь профессор по-прежнему тащит на себе эту невообразимую ношу.
Звание он получил ещё в молодости, и многие с тех пор так и зовут его: просто "профессор". Скажи профессору, что он герой, он только рукой махнёт и улыбнётся застенчиво своей наивной и светлой улыбкой. А узнай, что я готовлю про него статью, пожалуй, рассердится не на шутку. Но за годы дружбы у меня скопилось достаточно картинок и слов, чтобы обойтись и без его участия. Зато потом он, может быть, сядет за печкой в своём Мерчике, наденет очки, достанет журнал и, листая в памяти эти двадцать лет, станет всматриваться в лица чернобыльцев, многих из которых уж нет в живых.
Первая Международная триеннале экологической графики и плаката под названием "Четвёртый Блок" состоялась в 1991-м. 26 апреля этого года триеннале откроется в Харькове в шестой раз. Она пройдёт под девизом "Чернобыль, двадцать лет спустя".
Но что может графика перед лицом трагедии? Что и всегда: символически и образно приоткрывать смысл. Призывать к мужеству и покаянию. Плакатами, слетающимися к Олегу Векленко со всех концов света — а их уже многие тысячи, — скоро можно будет, наверное, покрыть всю Зону. И тогда Господь посмотрит на нашу экологическую иконографию: чтО мы поняли, почувствовали, научились ли чему-нибудь? И решит — не пора ли трубить Четвёртому ангелу…
Душа Олега всегда была христианкой, открытой к состраданию и готовой к жертвенности. Занимаясь экологическим искусством, он всё больше открывает для себя христианский смысл экологии и творчества. Собирая, накапливая живые творческие ответы художников и дизайнеров на вызовы времени, он одновременно укрепляется в вере, входит в Церковь.
В позапрошлом году мы с профессором были на Святой Земле, участвовали в Иерусалимском марше. Татьяна Ледина замечательно написала об этом в журнале (2004, № 12). Вместе с Олегом мы путешествовали по Псковщине в прошлом году, вместе были на острове Залит, о чём я недавно рассказывал (2005, № 12). Побывали в Решме, на Волге, у игумена Евмения, о чём ещё, Бог даст, напишу…
Сам Олег почти каждое лето выбирается на Север, на Соловки или безлюдное побережье Онежского озера в Карелии. Ездит один. Распластывается на тёплых камнях, испещрённых древними петроглифами, и погружается в раздумья о происходящем вокруг и внутри себя. Иногда рисует — огромные камни, трещины, щели между ними. Не пейзаж, не уникальность ландшафта становится темой графики, а многомерный ритм линий, плоскостей и разломов. Тонкая грань между условным и реальным превращает эти по-настоящему дизайнерские листы в некие знаки сил творения. Напряжённое сочетание красной сангины и чёрного угля привносит в них острое драматическое ощущение, наполненное при этом внутренней гармонией, теплом и светом. "Шум ветра, всплеск воды, резкий звук падающего камня — всё это впитывает рисунок в то мгновение, когда кусочек угля, сангины или пастели касается белого листа. Это нечто непостижимое…" — признаётся Векленко. У большинства его работ отсутствует сюжет, скорее это состояния души. Все свои северные рисунки Олег называет одним словом — "Исихия". Осмысление жизни в молчании, уединении и тишине. Именно с этого и начинается экология. †
